***
— Порко... — горло Пик Фингер пробрало адской болью: она закашляла, раздирая поврежденные стенки гортани еще сильнее. Обладательница титана Грузоперевозчика поерзала на ледяном полу и поняла, что находиться в Подземном Убежище здания Марлийского Посольства. — Порко... — Я здесь, все хорошо. — Пик Фингер лениво распахнула серые глаза: оказывается, она была в тюремном отделении — за решеткой показалась обеспокоенная физиономия Порко Галлиарда. — Не двигайся, и не пытайся ко мне ползти. У тебя сломано много костей, я боюсь, что сейчас ты еще больше навредишь себе. — Хорошо... — мягко согласилась девушка, разглядывая с ног до головы избитого обладателя Танцующего титана: значит, обряд посвящения все-таки провели — ведь Порко Галлиард выглядел изнеможенным и уставшим. — Как... ты?.. — Нормально, не беспокойся. Я только одного не понимаю — какого черта ты прервала обряд посвящения? Меня бы в любом случае превратили в Танцующего, хочу я этого или нет. Ты рисковала своей жизнью. — Порко просунул перебинтованную руку сквозь железные прутья, желая дотронуться к Пик Фингер: оставалось пару сантиметров к ее густым волосам — но нет, к сожалению, это была слишком большая дистанция. — Знаешь, как тебя били? Власть хотела тебя просто убить, Пик. И в тот момент я мог лишь укусить кого-то за руку и громко материться, не более, ведь был ослаблен без пустырника. — Прости... — искренне сожаления о содеянном, прошептала Пик Фингер: веки ее начали тяжелеть, взгляд резко помутнел. Тюремная камера и выпоротое лицо Порко Галлиарда поплыли, и последнее, что слышала обладательница титана Грузоперевозчика перед потерей сознания — это успокаивающие слова Порко.***
Если бы Аяно Као писала книгу о своей истории, то на двоих месяцах опасной разведовательной деятельности своего отряда поставила бы огромный пробел — она не хотела вспоминать ничего из того, что видела в месте, где отсутствовали любые правила и законы — майор видела на фронте всевозможную уродливость людского нутра, но каким-то значимым открытием для нее это не стало: достаточно было и того, что она видела в далеком неприглядном детстве. Безбожно расчлененные дети; обугленные останки тех, кто был жестоко и безжалостно сожжен в сараях; запуганные выжившие местные жители прифронтовых деревень, которые ели трупы собственных близких от голода; худощавые, анорескические тела солдат, переживших сотни нападений со стороны марлийцев; бездомные собаки, которые бросались на первого встречного и терзали беззащитных людей на части — два месяца войны тянулись бесконечно долго. Каждое послание от Аяно Као в Генштаб о приблизительном размещении марлийских позиций стоило чьей-то крови и страданий. Особенной везучестью или легкостью маневрирования не отличался и отряд Леви Аккермана: Армин Арлерт стал майором собственного северо-западного отряда, поэтому часто лично докладывал данные о проделанной работе в Генштаб и заглядывал в штаб Разведкорпуса, дабы проверить, как там его ненаглядная Энни Леонхарт — он просто млел от осознания, что теперь она в относительной безопасности. Армин Арлерт мог часами пропадать в Подземном Убежище, разговаривая со своей возлюбленной — и блондин откровенно плевал на то, что его ответом была лишь угнетающая тишина. Микаса Аккерман осталась майором на северо-востоке: выполняла базовые спецзадания от Генштаба, так еще и получила от выжившего простонародья фирменное прозвище: «Черная Молния», в то время как Аяно Као продолжала подтверждать свои старые, как мир, наименования «Бессмертная Лазария», «Феникс» и «Малахите» — всегда выбираясь из самого епицентра ада. Аяно Као любила весь отряд Леви Аккермана, ведь точной информации про него одного никогда не было — поэтому приходилось довольствоваться лишь неточными сведениями об успешно проделанных операциях его подразделения. Аяно любила и Жана Кирштейна, и Эрена Йегера, и Конни Спрингера, и Сашу Блаус, и Кристу Ленц — одним словом, всех, благодаря кому она знала хоть что-то о происходящем с Леви Аккерманом.***
Глубокая ночь — это самое подходящее для вычисления вражеского расположения время: темнота добродушно поможет выполнить военный приказ от Генштаба незаметно, скрытно — прямо как в начале той самой беззвездной ночи, когда ничего не предвещало беды, а кровожадная госпожа Смерть зарядила ружье и вышла на охоту. Аяно Као разрешила своим прямым подчиненным двигаться вперед: вообще, Генштаб не отдавал им приказ отслеживать расположение северо-восточной крупной роты марлийцев, но так как майор посчитала это задание стратегически важным, то все равно решилась на самодеятельность — слежка Аяно Као и ее отряда достигла профессионального уровня: за время войны Римма, Дирк и Брюс достаточно хорошо закалились и отточили свои навыки боя до максимума — поэтому опасаться было нечего. Аяно Као бесшумно ползла вдоль колючих зарослей кустов: цепкий взгляд изумрудных глаз привык к темноте, поэтому в непроглядном мраке майор замечала каждую деталь, осторожно проскальзывая мимо вызывающих подозрение уламков снарядов и мин — а отряд с настороженностью молча направлялся вслед за Аяно Као. Вдруг девушке заложило уши: не успела она и закричать «НАЗАД!», как, обернувшись на товарищей, увидела яркую вспышку. Секунда. В голове Аяно Као пронеслось миллион мыслей перед тем, как она рефлекторно отскочила назад: кого-то ударной волной оттолкнуло к майор — это был чудом уцелевший Филлип Жакард. «Все ясно, мы наткнулись на мины. Но как марлийские войска могли предвидеть наше появление здесь, если буквально сутки назад мы орудовали на северо-западе? Тем более, Римма лично предложила мне заняться этим маршрутом, это было не задание от Генштаба. Нас было невозможно проследить. — официальный помощник Аяно Као упал к ней на колени, схватился за окровавленный бок: но вдруг Филлип Жакард выхватил пистолет и нацелился в то место, где красовались обугленные трупы Дирка и Брюса. — Какого черта он творит?» Все произошло за долю секунды: не успела Аяно Као и заметить «восставшую из пепла» Римму Гесс и обрадоваться, как Филлип Жакард нажал на курок и выстрелил в нее — девушка, которая все это время передвигалась на четвереньках и только теперь встала на колени, бездыханно упала на рыхлую землю. Майор схватила Филлипа Жакарда за горло и жестко прижала к земле. — Какого черта ты творишь?! — рассерженно воскликнула Аяно Као: она откровенно наплевала на то, что звук взрыва ударной мины разбудил всех марлийских солдат в округе. — Майор, я объясню вам все потом. Теперь нам нужно поскорее скрыться. — к сожалению, Филлип Жакард был прав, поэтому под пристальным сопровождением Аяно Као они быстро ретировались с поля боя.***
— Микаса, я понимаю, предложение неожиданное. Тем более, Генштаб еще не знает о произошедшем, однако ценность этого задания для Элдии очень высока. Та марлийская рота состоит из приблизительно двухста человек, у меня в отряде остался только Филлип. Сама я не справлюсь. — хладнокровно сказала Аяно Као. — Твой отряд состоит из тридцати хорошо подготовленных вооруженных солдат. Если мы постараемся, то сотрем тех марлийцев с лица земли. — Я тебя услышала. — Микаса Аккерман поджала губы: повисло напряженное молчание, прежде чем она заговорила вновь. — Филлип Жакард, повтори, пожалуйста, еще раз свою теорию предательства Риммы Гесс. — Без проблем, майор. Раньше я был военнослужащим Гарнизона, поэтому с Военполом сталкивался только при поставке пустырника в Марлию. Тогда судьба впервые свела меня с мертвыми Дирком, Брюсом и Риммой Гесс. Во время нашего последнего совместного вояжа Римма Гесс, насколько я знаю, обзавелась тесными отношениями с каким-то марлийцем, предположительно состоящем в роте, в засаду которой мы попали прошлой ночью. Римма Гесс очень часто просила меня отправлять письма на фронт, аргументируя это тем, что там живет кто-то из ее родственников. — Филлип Жакард мягко усмехнулся. — Идея узнать местонахождение этой роты принадлежала именно ей. Перед походом она в который раз попросила меня отправить письмо на северо-запад: я не придал этому особого значения, поэтому отправил. И вдруг во время выполнения задания Дирк и Брюс по собственной невнимательности натыкаються на мины, в то время Римма остается в живых — тогда я понял, в чем дело, и выстрелил в нее. Мне и майор повезло не подорваться только из-за того, что мы очень осторожно ползли в кустах. На этом у меня все. — Я услышала вас. — Микаса Аккерман отвела потерянный взгляд серых глаз в бок: она прекрасно понимала, что для уничтожения северо-западного подразделения марлийцев ей придется пожертвовать своим отрядом — но было поздно отступать. — Хорошо, я согласна. Долго тянуть не будем, поэтому отправляемся в дорогу через час. Договорились? Когда после многозначительного взгляда Аяно Као Филлип Жакард сдержанно отдал честь и вышел из блиндажа, в котором ночью располагалось войско Микасы Аккерман, та наклонилась к Аяно. — Если я умру, а все, скорее всего, так и будет, передай Эрену от меня записку. — девушка достала из кармана военной формы скомканное письмо и протянула его Аяно Као. — Спасибо.***
Ночью началась контратака: с одной стороны, все началось со взрыва осколочной мины, с другой — после того, как отряд Микасы Аккерман наряду с Аяно Као и Филлипом Жакардом открыли огонь по марлийским солдатам. Сказать, что вокруг творилось адское месиво, значит, ничего не сказать: в той битве никто не таил ложных надежд на спасение — единственной целью было взорвать в тылу врага максимальное количество мин. Все остальное было пустяком. Аяно Као и Микаса Аккерман прекрасно знали, что это сражение станет последним кровожадным испытанием для всех: покончить с двухста военнослужащими Марлии без значительных потерь было невозможно — поэтому они стреляли, как в последний раз. Нельзя было точно сказать, как долго вокруг творился хаос: время стало давать трещину в сознаниях измученных солдат — однако в один момент Аяно Као безвольно упала на пропитанную кровью землю и пусто уставилась в ночное небо. Девушка не слышала выстрелов, взрывов, хриплых стонов и душераздирающих криков раненых солдат: значит, она, Филлип Жакард и отряд Микасы Аккерман полностью уничтожили северо-западную роту марлийцев — но это не принесло жажданного забвения. Аяно Као слабо повернула голову в сторону, ведь хотела выискать взглядом своего официального помощника. «Интересно, он остался в живых?.. — как будто в безусловное подтверждение мыслей девушки, она увидела шагающую к себе крупную темнокожую физиономию. Филлип Жакард отчего-то судорожно держался за грудь: когда он, спотыкаясь, подошел ближе, Аяно увидела огромное красное пятно на его груди. — Нет...» — Майор... все это время мы... старались... не зря... — Филлип Жакард лучезарно улыбнулся: видимо, решил напоследок проявить свое искреннее восхищение Аяно Као — и упал на увядшую траву рядом с обессиленной девушкой. — Вы... такая... светлая... «Фрида и Агнесса говорили мне тоже самое... — официальный помощник Аяно Као тихо выдохнул — мертв: девушка прикрыла потемневшие малахитовые глаза, ведь у нее больше не было сил бороться. — Это так несправедливо, что они мертвы...» Вдруг кто-то схватил Аяно Као за руку и потянул куда-то по грязной земле: она вовсе не противилась — лишь еле-еле распахнула веки и увидела, что бессознательную, окровавленную Микасу Аккерман кто-то тоже куда-то тянул.***
— Помнишь, в детстве мы играли с тобой наперегонки, кто быстрее умрет? — Аяно Као еще давно слышала сиплый бас, но ничего не отвечала: корпус ее был раздроблен, деформирован осколочными ранениями, режущая боль пронзила живот, в руке, предположительно, была капельница или катетер — кратко говоря, бывший майор не хотела и пробовать двигаться. — Так вот, теперь у меня в легких застряла пуля, а у тебя есть дюжина смертельных ранений. Медсестра сказала, что скоро кровообращение занесет мне пулю в сердце и я умру. Про тебя она сказала тоже самое — девяносто девять и девять процентов летального исхода. Интересно, кто из нас умрет первым? — Од...до?.. — от шока Аяно Као резко открыла изумрудные глаза и пронзительно посмотрела на такого до боли чужого Оддо: он был уже далеко не худощавым ребенком и слабым подростком, а самым настоящим юношей — Оддо вытянулся, стал коротко стричь каштановые волосы; его бирюзовые глаза стали особо выразительными; телосложение не оставляло ни единого намека на прошлую худобу. — Ты все еще помнишь меня, Аяно? Удивительно. Понимаю, сейчас у тебя есть очень много вопросов, но из-за поврежденного горла ты не можешь мне их задать. Поэтому я отвечу на них сам, а ты будешь слушать. Договорились, бессмертная Лазария? — Оддо смотрел на вымученную Аяно Као так, как старший брат смотрит на свою младшую сестру. — После того, как ты пропала с фронта, ничего не изменилось. Я не буду говорить тебе о том, что в глубине души скучал и чувствовал обиду, ладно? Отлично. После падения стены Мария мне пришлось эвакуироваться в Кроград, где меня из-за анорексии не взяли в кадетское училище. Зато меня взяли на заметку офицеры Военпола, и через некоторое время один из них предложил мне заниматься грязной работой для правительства. Короче, убивать. Деваться мне было некуда, поэтому я согласился. Когда Разведкорпус вернул стену Мария, я не вернулся на фронт. Что я тогда здесь делаю, если могу когда-никогда выполнять приказы от Элдийского Посольства, а все остальное время отдыхать в Сине рядом с королями? Все просто. Как бы абсурдно это не звучало, мне жалко детей. — Б... ла... го... ро... д... ны... й... с... тал?.. — так грязно ухмыльнулась Аяно Као, как умели только коренные жители прифронтовых деревень. — Почему стал? Я всегда был благородный. — ответил Оддо на едкое поддергивание девушки сарказмом. — Так вот, как так получилось, что я спас тебя и эту девушку, Микасу Аккерман? Ночью я сопровождал продовольственный фургон для детей на северо-запад, но услышал звуки сражения и решил немного помочь нашим. Я взял из фургона пару взрывчаток — настоящих мин, увы, у меня не было — и пошел помогать, но было уже поздно. К тому моменту вы уже просто поубивали друг друга. Именно тогда я и увидел окровавленную тебя, эту Микасу Аккерман и еще какого-то темнокожего сержанта. Насколько я понимаю, это и есть тот самый выдающийся Филлип Жакард? Ясно. Он был мертв, а ты и Микаса — еще живые, поэтому я решил спасти вас. Только мои так называемые «товарищи», с которыми я ехал на фургоне, бросили меня, поэтому мне пришлось тащить вас двоих к госпиталю Зикклы в одиночку. — С... па... си... бо... — захрипела Аяно Као и поперхнулась кровью. — Аккуратнее. Тебе не за что благодарить меня. Я решил спасти вас только из-за того, что двенадцать лет назад ты вспомнила про меня и оставила под моим домом буханку хлеба, ничего более. Если бы ты этого не сделала, я бы про тебя и не вспомнил. Кстати, когда я умру? — Оддо, сидя на табуретке рядом с больничной койкой Аяно Као, демонстративно посмотрел на наручные часы: он отменно скрывал грусть и досаду. — Удивительно, мне осталось жить не более минуты. К своему счастью и к твоему сожалению, Аяно, я выиграл наш спор, потому что умру первым. Хоть в чем-то я сильнее тебя. — Оддо откинулся назад, опперевшись об ледяную кафельную стену госпиталя. — Знаешь, хотя бы перед смертью я буду откровенен. На самом деле мне не хочется умирать, наоборот, я до безумия хочу жить. И вообще, Аяно, а ты знала, что в детстве я был в тебя влюблен? Мда, не люблю сопли распускать, но так уж и быть, перед смертью можно. Я пацанам обещал, что подарю тебе кольцо, а ты выйдешь за меня замуж, прикинь? Идиотом был. Теперь все пацаны мертвы, и раз ответить перед ними я уже не могу, то отвечу хотя бы перед тобой. Аяно Као угнетенно молчала. — Я бы хотел сказать перед смертью что-то красивое, утонченное, но могу сказать лишь то, что я просто хотел спасать невинных. — Оддо закашлял кровью: на его бледном лице расцвели, как маки, кровавые пятна — брюнет взбодренно улыбнулся и прикрыл светло-голубые морские глаза. — И заставить тебя выйти за меня замуж. К сожалению, ничего из этого я так и не сделал, ведь, несмотря на сострадание к людям, умел только убивать... — Аяно! Микаса! — не успел холодный труп Оддо и развалиться на ледяном полу, как кто-то резко выбил дверь госпиталя с ноги и ворвался в лазарет: это была Ханджи Зое — исследовательница подбежала к троим раненым солдатам и замерла, не зная, к кому и податься. — Кто это? Он мертв? — Ме... р... тв... — сдавленно прошептала Аяно Као: из-за шума из небытия вышла Микаса Аккерман, судя по тому, что она медленно распахнула бездонные серые глаза и блуждающим взглядом прошлась по палате, не понимая происходящего. От хриплого голоса девушки Ханджи Зое невольно передернуло. — Э... то... бы... л... мо... й... д... ру... г... — Из прифронтовых деревень, насколько я понимаю? Черт возьми, Аяно, Микаса, как сильно я переживала! В Генштаб пришла весточка о том, что вы самостоятельно уничтожили главную северо-западную марлийскую роту, но, скорее всего, мертвы! Я думала, что уже не застану вас в живых! — от перевозбуждения исследовательница активно жестикулировала, но было видно, что она хронически утомлена. Ханджи Зое сняла очки в толстой оправе и взяла за руки двоих девушек: левой рукой она взяла окровавленную ладонь Аяно, правой — перебинтованную ладонь Микасы. — Медсестры сказали, что шансы на выживание минимальные, но если и случится так, что вы выживете, то вы будете долго восстанавливаться. Ничего, я умею ждать! Вы проделали огромную работу, все остальное — потом. Все остальное я решу сама. Не сговариваясь, полумертвые Аяно Као и Микаса Аккерман одновременно отдали исследовательнице честь.***
Ранения двоих выживших после сражения девушек оказались и впрямь серьезными, но смирно лежать в госпитале и отдыхать, пока товарищи рисковали своими жизнями, им тоже не хотелось: поэтому Аяно Као и Микаса Аккерман стали числиться на фронте как медсестры. Каждое утро в госпиталь Зикклы поступали десятки, а то и сотни изувеченных элдийских военнослужащих — наблюдать можно было любое ранение с любой реакцией: кто-то ломал все кости, но молчал; кто-то получал кучу осколочных ранений и рыдал во все горло; кто-то появлялся в операционном отделении со стопроцентной гарантией смерти, но все равно слабо улыбался; некоторые люди до такой степени рвались в госпиталь, чтобы увидеть своих изуродованных войной близких, что били ночью окна для проникновения в палаты; кто-то не мог смириться с хладнокровным вердиктом медиков «мертв», и вплоть до потери пульса бился головой об стену прямо в коридоре; после успешного лечения некоторые солдаты наведывались в госпиталь Зикклы, оставляли там букеты полевых цветов врачам и уходили; а кто-то после известия о смерти близкого, ребенка, жены, мужа, отца или матери лишь быстро отворачивались в сторону, дабы вытереть подступившие слезы, а потом поворачивались обратно и душевно благодарили медиков за проделанную работу, хоть та и не увенчалась успехом. Аяно Као выработала собственную стратегию: когда к ней и Микасе Аккерман в очередной раз привозили обезображенное тело элдийского солдата, девушка лишь сурово спрашивала «Сдался?» — и, о черт, все моментально приходили в себя и отвечали: кто мог говорить, тот драл горло пронзающим до костей криком «Нет! Я не сдался! Я буду бороться!»; кто имел серьезные повреждения горла, легких или груди, тот собирался с силами и внятно отвечал Аяно Као «Нет!»; у кого не было возможности разговаривать, те слабо шептали медсестрам «Нет, я не сдался»; кто сорвал голос, тот со всей силы мотал головой и хмурился, доказывая свое безусловное желание жить и бороться; у кого было деформировано все тело, те яростно скрежетали зубами, как рассерженные животные, которые были готовы в любой момент броситься в атаку за покушение на собственную свободу; а тот, кто не мог и двинуться из-за непоправимых повреждений, смотрел на Аяно Као решительным взглядом, будто отвечая «Нет, я буду бороться до конца!» — но еще ни разу не было такого, чтобы кто-то простодушно отвечал «Да, я сдался». Аяно Као могла смело утверждать, выживет пациент или нет, основываясь только на его ответе на это холодное «Сдался?» — она множество раз получала безусловное подтверждение того, что всегда умирали те, кто до чертей хотел жить — это было своеобразным законом: а те, кто вовсе не рвался остаться в живых, постоянно быстро восстанавливались после полученных травм и возвращались на фронт. В госпитале Зикклы Аяно Као и Микаса Аккерман навидались не меньше дерьма, чем если бы были непосредственно на войне. Война: какая человеческая жестокость и безжалостность заложена в этом слове — она была везде, проникала без стука в душу каждого человека и без спроса оставалась там: пробиралась в дружеские и романтические отношения людей, и с того момента у них больше не было привычного «он и она» — все изменилось на странное «он, она и она», на непривычное «он, она и война». Он и она время от времени отдалялись друг от друга, когда война насильно сдавливала их в своих объятиях: иногда война отталкивала его и обнимала ее, иногда отталкивала ее и обнимала его — время от времени предчитала быть в одиночестве, наблюдая за ними. Все было предельно нестабильным, ведь война тесно общалась с фортуной. Когда Аяно Као и Микаса Аккерман полностью восстановились после своих ранений, Генштаб решил послать их, как наиболее высококвалифицированных солдат, в самую горячую точку фронта — то есть, на север, в отряд Леви Аккермана и под его прямое подчинение.