***
Захария, прихрамывая, миновал цветущие заросли цикория и обтер покрывшийся испариной лоб. Сегодня ему было хуже, чем обычно. Нога стала напоминать о себе чаще — видимо, из-за болезни. Голова гудела, словно над самым ухом жужжал потревоженный рой пчел, а кашель порою мучительными приступами сотрясал грудь. Однако Захария все же пошел. Вчера он обещал Бейле помочь с огородом, и ему ужасно не хотелось обмануть ее доверие. К тому же, сегодняшним утром он повздорил с Яхие из-за того, что его вечно нет дома, и теперь какая-то склизкая тоска упорно лезла в душу, а все стены их дома, казалось, впитали в себя раздражение и злобу недавних раздоров. Так что Захарии отчаянно хотелось сбежать куда-нибудь подальше из этого места, туда, где ветхие стены не давили на него своим безмолвием и не скрипел стволами сосен этот треклятый лес. Когда Захария открыл калитку и, пройдя через двор, вышел к огороду, Бейла уже была там. Она склонилась над свекольной грядкой, согнувшись в три погибели, и полола сорняки. Ее натруженные руки выдирали с корнем назойливые кустики одуванчиков и цепкие побеги вьюнка. Завидев Захарию, она приветственно помахала ему рукой. — Как здоровьице? — Мне уже лучше, — соврал Захария и, жмурясь от яркого полуденного солнца, добавил: — Я тогда начну с тех грядок. — Он указал рукой туда, где за спиной Бейлы виднелась морковная ботва, одолеваемая натиском горца и пырея. Бейла кивнула, и Захария принялся за работу. Он работал молча, остервенело выдирая из земли цепкие сорняки, топя в них скопившееся раздражение. Он злился на дождь, на палящее солнце, на больную ногу, на старый дом с его скрипучими половицами, волглыми одеялами и сквозняками, на густой туман, укрывавший холмы каждое утро, на Яхие, на его гербарий — словом, на все вокруг. Разве что, кроме Бейлы: даже ее молчаливое присутствие почему-то успокаивало. Но больше всего Захария злился на самого себя. Его злило, что мысли путаются в кучу и, словно скользкие рыбины, постоянно ускользают из рук, злило навязчивое ощущение чего-то забытого — и очень важного. Злило то, что Яхие ждал от него тех слов, той поддержки, которую Захария не мог ему дать. Захария знал, что в утренней ссоре виноват был тоже он — это злило его еще сильнее. Куча выдранных с корнем сорняков под ногами росла. Солнечный диск поднялся еще выше над горизонтом. Теперь жгучие лучи нещадно палили в спину. Захария резко выпрямился, желая размять затекшую поясницу. Вдруг в голове помутилось, перед глазами начала сгущаться темная пелена. Чтобы не упасть, он согнулся пополам, борясь с подступающей к горлу тошнотой. Бейла заметила что с ним что-то не то. — Что случилось? — крикнула она с другого конца огорода. — Эй, Зари! — Эй, Зари! Маленькая девочка в простеньком сарафане смешно прошлепала босыми ногами по мокрой от утренней росы траве и уткнулась носом ему в живот, пряча лицо в складках рубашки. — Рахель… — Он улыбнулся и легко, словно пушинку, поднял сестру на руки. Резкий приступ боли, казалось, чуть не расколол череп Захарии пополам. В висок будто воткнули тупой нож и, воткнув, провернули там несколько раз. — Хильды что-то долго нету… — протянул Яхие. Он сидел на нижней ветке ивы и скучающе болтал ногами. — Может быть, она сегодня и вовсе не придет. — Она всегда приходит, — возразил Захария, устраиваясь поудобнее на гладком прибрежном камне у корней. И, как бы в подтверждение его слов, в тени деревьев возник одинокий силуэт худой девчонки в сером поношенном платье. Захария приветственно замахал ей рукой. — Я же говорил, что она придет, — шепнул он Яхие. Сердце застучало где-то в горле, да так быстро, что, казалось, еще чуть-чуть — и оно или выскочит из груди, или затихнет навсегда, истратив все свои силы. Кровь вскипала. Лесная речка, весело журча, стремительно уносилась вдаль, круто заворачивала и исчезала в тени поникших ив и зарослях тростника. Хильда уселась рядом с Захарией на камень и вытянула босые ноги, так что на них попадали брызги воды. Вдруг она запела. Ее голос был тихим и нежным, словно прохладный ветер в хвойном лесу, несущий с собой терпкий запах древесной смолы. Однажды кем-то пройденные тропы Покроются бурьяном и листвой, И станет лесом в той природной круговерти Земля, что охраняет нас с тобой. Хильда закончила петь, и когда последние слова сорвались с ее губ, воцарилась звенящая тишина. — Как красиво, — заметил Яхие, свесившись со своей ветки. Несколько ивовых листочков застряли в его волосах. — Давай ко мне. — Он отодвинулся, похлопав по крючковатому суку рядом с собой, и протянул Хильде покрытую свежими мозолями руку. — Не надо. Мне страшно. — Хильда обняла себя руками за плечи. От этого она казалась еще более хрупкой. — Да ладно тебе, тут же совсем невысоко, — попытался уговорить ее Яхие. — Хватит уже. — Захария вмешался в разговор. — Ты всегда поешь, Хильда? — спросил он, чтобы перевести тему. Хильда улыбнулась одними уголками губ. Ее взгляд помутнел, будто ее глаза смотрели куда-то вглубь. Она была такой маленькой, но такой взрослой. — Всегда, когда мне грустно. Захария провел рукой по прохладной поверхности камня, вырисовывая на нем какой-то чудной узор. — Сейчас тебе тоже грустно? — спросил он. Хильда задумчиво посмотрела на рябь, разбегающуюся по воде. Порыв ветра откинул назад ее светло-русые тусклые волосы, обнажив тонкую шею с просвечивающими сквозь бледную кожу венами; те придавали ей синеватый оттенок. — Мне всегда немного грустно. Не знаю почему, — ответила она и, немного погодя, добавила: — Но когда вы тут, мне уже почти не грустно. Захария вцепился руками в волосы и с силой сжал зубы, так что те едва не крошились. Снаружи бушевала и металась снежная вьюга, но в доме было сухо и тепло. В печи потрескивал огонь. Его отблески плясали в оконных стеклах, так что казалось, что снаружи полыхает пожар. Яхие сидел на лавке, поджав под себя ноги и обнимая их руками. Захария устроился рядом на полу, накинув на плечи одеяло. — Все живое когда-нибудь вернется в лес, откуда и начало свой путь. Жизнь угаснет в каждом из нас. Наши тела поглотит земля и даст начало новой жизни, а души наши обретут вечный покой, — говорила Рут. Тусклый свет масляной лампы еще четче вырисовал каждую морщину на ее лице. Никто в деревне не знал, сколько Рут по-настоящему лет: ей с одинаковым успехом могло оказаться и пятьдесят, и сто. Но порой она говорила так, будто прожила по меньшей мере тысячу жизней. Некоторые считали ее сумасшедшей, некоторые сторонились ее. Кто-то смеялся над ее рассказами, а кто-то лишь сочувственно качал головой. Но Захария часто ходил к ней. Почти всегда — вместе с Яхие: они были неразлучны. Захария не был уверен, что все слова Рут — правда, но слушать ее было определенно интересно. — Откуда ты все это знаешь? — спросил Яхие, сонно потянувшись. — Ты что, ведьма? — насмешливо добавил он. Рут привстала, чтобы размешать кочергой печные угли. — Ведьма — не ведьма, а вам, ребята, уже пора домой, — проворчала она. — Скоро совсем стемнеет, и все здесь засыплет снегом. Перед глазами сгущалась тьма. Образы замелькали быстрее. Слепящий свет факелов. Крики людей. Сверкнувшая молнией острая боль в ноге. Собственные руки в липкой крови. — Хватит… — взмолился Захария. — Перестань… — Он закрыл лицо руками. Еще чуть-чуть, и голова расколется на части. Последний образ — чужая рука, схватившая за запястье, — словно яркая вспышка, мелькнул в сознании, и эта пытка прекратилась. Захария, мелко дрожа, обессилено рухнул на колени. Из прокушенной губы сочилась кровь, алой струйкой стекая по подбородку. Туман рассеялся. Бейла, как могла, приковыляла к нему и встревоженно потрясла Захарию за плечи. — Эй, что с тобой? — В ее глазах читался неподдельный ужас. Захария мягко убрал ее руку с плеча и, совладав с собой, поднялся с колен, пытаясь унять дрожь. Это простое движение далось ему с немалым трудом. Он незаметно для Бейлы утер с подбородка кровь. — Голова вдруг разболелась, — нарочито спокойно сказал Захария, стараясь, чтобы его голос звучал как можно тверже. — Голова? — переспросила Бейла. — Зря ты сегодня ко мне пошел, — она цокнула языком, — отлежался бы лучше. — Ничего страшного. Я и правда, наверное, отлежусь денечек, и снова приду жив-здоров. — Может, у меня пока останешься? Тебе ведь идти до самых холмов, — сказала Бейла. Захария, пряча за спину трясущиеся руки, ответил: — Да нет, спасибо, но я пожалуй пойду. Мне уже получше. — Врешь ты все, — сказала Бейла, нахмурив брови. — Ну а впрочем, поступай, как знаешь. Не мне тебе указывать. Захария спешно попрощался, вышел за калитку и быстрым шагом направился к пшеничным полям.***
Голова раскалывалась от одолевающего ее бешеного потока мыслей. Захария шел очень быстро, а потом, преодолев поля, сорвался на какой-то рваный, неровный бег. Высокая трава лугов преграждала ему путь, он то и дело спотыкался и сильно хромал. При каждом шаге нога отзывалась острой болью. Вдалеке завиднелись верхушки сосен. Дорога вновь привела его к лесу. — Все пути ведут в лес, — сказал сам себе Захария. На несколько мгновений он, болезненно скривившись, замедлил шаг и шумно втянул носом воздух. Переждав очередной приступ кашля, он сжал зубы и побежал так быстро, как только мог. Захария ворвался в лес и, не замедляя шага, понесся туда, куда вела его узкая, протоптанная чьими-то ногами тропа. Пот лился с него ручьями, он тяжело дышал; ветви хлестали его по лицу и цеплялись за одежду. Тропа привела его к озеру. Захария резко остановился, завидев блеск воды. Боль в ноге стала почти невыносимой. Он медленно, волоча ногу за собой, приблизился к берегу. По водной глади бежала едва заметная рябь, но озеро было спокойно. Из камышовых зарослей сорвалась потревоженная стайка уток и с громким кряканьем скрылась за деревьями. На противоположном берегу в прибрежной траве мелькнул темно-коричневый подол сарафана. Тощая девчонка лет тринадцати на вид спустилась к воде, зачерпнула полное ведро воды, а затем стрельнула в Захарию взглядом проворных глаз и ушла, кренясь вбок под тяжестью своей ноши. Эту девчонку он узнал: она заходила один раз к Бейле, чтобы что-то ей передать. Кажется, она приходилась Бейле внучатой племянницей. Захария провожал девочку взглядом, пока краешек ее платья не скрылся за деревьями, а потом опустил глаза, всмотревшись в незамутненное водное зеркало. По его гладкой поверхности туда-сюда сновали водомерки. — Что ты чувствовала тогда, Хильда? — задумчиво произнес Захария. — Тебе было больно? Тебе было грустно? Слезы проложили по его щекам влажные дорожки. Он стер их окровавленным рукавом. Захария подошел ближе к берегу. Вода была чистой, но дна все равно не было видно. Достаточно глубоко. Еще шаг. Под ногами хлюпнула влажная грязь, и подошвы ботинок опасно заскользили. Захария наклонился и пошарил рукой под ногами. Вскоре он нашел то, что искал, — довольно увесистый гладкий булыжник. За долгие годы вода отполировала его поверхность почти до блеска. Захария взял его в руку, прикинул вес и, убедившись, что камень достаточно тяжел, уложил к себе в сумку. — От чего ты убегала, Хильда? — спросил он, но водная гладь ответила ему безмолвием. В спину подул ветер. Еще один шаг. Теперь он стоял на самом краю — Упокой меня. Дай приют моей душе, обрати мое тело в пепел и позволь мне воссоединиться с ним, — произнес Захария. Он попытался унять дрожь в руках. Кровь отхлынула от лица, и если бы кто-то увидел его сейчас, он поразился бы, до чего Захария бледен. Еще чуть-чуть — и он вновь пустился бы бежать без оглядки. Нельзя было медлить. Он оттолкнулся здоровой ногой от берега и прыгнул. Вода объяла его со всех сторон. Промокшая одежда тут же потяжелела и прилипла к телу. Холод сковал конечности, перехватило дыхание. Тело его попыталось вырваться на поверхность — к свету солнца, туда, где над головой сияло бесконечное голубое небо и в верхушках елей гулял свежий ветер. Рука на мгновение поднялась над водой, схватила воздух и тут вновь ушла под воду. Захария подавил в себе этот порыв. Теперь там, наверху, ему не было места. Камень на шее неумолимо тянул его вниз. В легких закончился воздух. Захария судорожно вдохнул, но лишь наглотался воды. Горло загорелось огнем, обожгло легкие. Все тело закричало и забилось в панике. Перед глазами то вспыхивали, то потухали вновь белые пятна. Они кружились хороводами, играли в догонялки, сновали туда-сюда. Вдруг в угасающем сознании воцарилось неожиданное спокойствие. По телу от кончиков пальцев неспешно распространилось приятное, сонное тепло. А потом тьма накрыла его, и Захария рухнул в пустоту.