И даже в следующей жизни

— Ничего себе! — воскликнул Цзинь Лин, на ходу снимая колчан со стрелами и пояс с мечом. — Губу закатай, это гостевой дом. Учеником будешь жить вместе со всеми. — Ваньин обернулся на проводившего их караульного. — Мы с дороги: распорядись подать ужин и бочку с водой. Паренёк по-птичьи моргнул. — Уже был отбой. — Да ты наблюдательный. Но мы по-прежнему с дороги, так что будь любезен… — Еда после отбоя запрещена, — невозмутимо отрапортовал караульный и тут же поклонился. — Хангуан-цзюнь предупредил о вашем приезде: готовы два спальных места, умывальные принадлежности во второй комнате, сменные комплекты одежды, если они вам потребуются, тоже. Подъем в пять утра, завтрак в общей столовой в шесть. Нужно ли вам что-нибудь ещё? Цзян Чэн скрипнул зубами. — Быть может, еда для уставших гостей? — Еда после отбоя запрещена. — Кувшин вина? — Алкоголь в Облачных глубинах запрещён. — Вэй Усянь в Облачных глубинах тоже запрещён, но что я вижу? Вон он размахивает яблоком перед носом у Хангуан-цзюня. — Учитель Вэй в Облачных глубинах запрещён, — брякнул парень. Не по-ланьски густо покраснел и тут же поджал губы. — В качестве примера для подражания после отбоя. Цзинь Лин за спиной Ваньина задушено хмыкнул. Где-то в горах негромко ухнула сова, а совсем рядом бесстыже звонко рассмеялся Вэй Ин. Восемнадцать лет назад они с Не Хуайсаном угрюмо разглядывали потолок в попытках уснуть в детскую рань, пока Усянь с «Улыбкой императора» наперевес учил плохому Второго Нефрита. — Вали отсюда, — проворчал Цзян Чэн и угрюмо уселся на кровать. Как занятно, что в этих стенах ничего не менялось.

***

Цзинь Линь продрал глаза сразу по сигналу, ворча и мучительно сладко зевая, попытался растолкать его, быстро сдался и умчался на поиски мелких Ланей. Так что завтрак Цзян Чэн предсказуемо проспал. Во второй раз сон сморил его куда быстрее: с улицы дул уже пахнущий скорыми морозами осенний ветер, откуда-то слышался ласковый перезвон колокольчиков, а совершенно неуместная ностальгия успокоила метавшийся в ночи тревожный разум — ему снился то полыхающий Безночный Город, то разрушенная Пристань, то бездыханные тела родителей, то мёртвый Вэй Усянь. Уснув во второй раз, он не увидел и не услышал ничего, кроме неясных образов детства, своего собственного и Цзинь Лина, безоблачного неба и журчания горного ручья. Привиделось даже, будто они в самый первый день пытаются не клевать носом под монотонный бубнёж Цижэня, вот только вместо положенного полудня, отпускает их тот хорошо к отбою, злых и голодных. Проснулся он с острым желанием справить нужду и наконец поесть, так что, когда с первым было решено, он по-солдатски быстро умылся и почти не расстроился, застав возле кухни такого же сонного, но, он надеялся, чуть более растрепанного, чем он сам, Вэй Ина. Комично округлившиеся глаза, больше удивлённые, чем испуганные, польстили его самолюбию. — Закрой рот, ты не треска, — гаркнул он и замер на месте. — Цзян Чэн! Было нечто ироничное в том, что заговорить о важном не мог ни один из них. Казалось просто обнять сестру, позволить той утереть слёзы, ссутулить спину и хотя бы на миг сделаться слабым. Просто признаться в собственной обиде, ревности, зависти, признаться и снять с плеч невыносимый груз. С ней, с Яньли, подле же названного брата требовалось быть сильным, возле матери невозмутимым, рядом с отцом — отстранённым. Вэй Усянь… Война отняла у него единственную, наедине с которой он мог спрятать колючки. И забавно, что… — Лань Чжань не сказал, что вы тут. — Да и ты не держишь его в курсе, — ощерился Цзян Чэн. — Неполадки в раю? — Он считает Советы скучными! — Потому что они скучные. И забавно, что потребовалась так много лет, чтобы осознать: нужды в колючках не было и возле Вэй Ина. Тот перекатился с носков на пятки, даже так, в чужом теле и спустя столько лет, до смешного напоминая себя же подростка, и нетерпеливо глянул в сторону кухни. — Ты поесть? — Хотелось бы. — Цзян Чэн отвел взгляд и, едва ворочая непослушным языком, добавил: — Не накормят за спасибо, возьму проклятых кухарок с их капустой боем. Сорвавшийся с губ Вэй Ина удивлённый смешок звучал до одури, до боли, до годами сдерживаемых и оттого особенно горьких слёз знакомо. Честное слово, Ваньин бы разревелся, не стань он в итоге тем, кем стал, не помни он, с каким звуком упало на красную от крови землю тело Яньли, не вырасти он своего племянника, сына мёртвой сестры, так ужасающе, невыносимо похожего на мать, не помни он… Не помни он, что предал, наверное, первым. — Расслабься, — вдруг подмигнул ему Усянь и с казалось бы давно позабытой ухмылкой вздёрнул нос. — У меня тут блат. Ты разве не знал? Если Цзян Чэн и улыбнулся, то, во-первых, сначала он всё же закатил глаза. А, во-вторых, ирония во всём этом действительно была. К их паровым булочкам им даже нашли по куску самого настоящего масла, а к фруктам и сыру, что раскудахтавшаяся при виде Усяня старая повариха выудила откуда-то из закромов, не пожалели банку мёда. Ели они, правда, молча, пока за стол совершенно бесцеремонно не плюхнулся Цзинь Линь. — Ссоритесь? — неуверенно спросил нахал и стащил у Усяня из тарелки дольку яблока. Следующий час Вэй Ин трещал о чём угодно: о столовом этикете (это светская беседа, а не ссора, если ты понимаешь, о чём я), кроликах (друзья, не еда), сомнительной образовательной программе (вот где ты будешь искать безоар?), талантливых ланьских козявках и паршивой погоде в Наньнине. Цзян Чэну хотелось поговорить о важном, но… — Да ты, я смотрю уксус попиваешь, — пожурил Усянь Цзинь Лина. — Да нужен ты мне! …Но и это уже казалось победой.