Заблудшие в цветах

      Крышу семнадцатиэтажки озарил летний сонный рассвет. Часы показывали шесть утра. Прохлада жгла кожу, заставляя её изойти крупными синими мурашками. Поёжившись, Джеймс продолжил смотреть в безучастное, дремлющее небо. По нему медленно перекатывались вытянутые перистые облака, знаменуя смену погоды. Странно было думать о переменчивости мира, да той же погоды, особенно, если никогда об этом не задумывался. Растягивая меж пальцев резинку, которой обычно завязывал гульку на затылке, альфа медленно закусил губу. До боли ему хотелось знать, измениться ли мир хоть на тысячную, хоть на десяти тысячную, если он перестанет существовать, было ли его существование реально.       Ветер принёс запах цветущей липы.       Она цвела где-то там, далеко внизу, но её запах можно было почувствовать даже на высоте семнадцати этажей, или это всё лишь казалось Джеймсу. Он уже был ни в чём не уверен. Эта неделя прошла для него в смятении. Домой он приходил лишь ночевать, а остальное время проводил в блуждании по городу. Альфа не думал о встрече с Ним, даже и не хотел Его встречать. Договорившись с Колином, Джеймс внезапно обрёл странное, но такое приятное спокойствие. Неопределённость и неожиданность смерти больше его не тревожила. Он точно знал, когда всё это закончится, и мир предстал перед альфой совсем иным. Джеймс задумался о чём-то большем, о переменчивости жизни, но куда больше его взволновали собственные цели. Проживая жизнь, лишённую амбиций, он только под конец задумался о них, о их смыслах. Но смысла не было, как и целей в жизни. И жалеть было не о чем.       Джеймс слабо улыбнулся. С навязчивым нетерпением он ждал появления Колина. В рюкзаке лежали четыре банки газировки, снова апельсиновой, на коленях покоилась гитара и копия нот, к которым омега хотел написать текст. Вместе они должны были исполнить песню, которой попрощаются с остальным миром и которую больше не услышит ни одна живая душа. Потирая большим пальцем жёсткие, истёртые струнами подушечки пальцев левой руки, Джеймс с неловкой улыбкой вспомнил, как сбегал к другу детства, учился играть на его старенькой гитаре, в которой была трещина. Невольно вспомнилось, как они вместе прятались от его пьяного отца под кроватью. Время было странное. И на этой же старенькой, замазанной клеем с трухой гитаре Джеймс играл Ему на облупившейся скамейке. Не осталось ни друга, ни гитары, ни скамейки. Совсем ничего не осталось. — Воспоминания о Тебе изглаживаются. Меня это даже пугает, — сказал Джеймс, поднимая руку на гриф гитары, а пальцы опуская на струны. — Ты, такой чувственный, оставляешь в голове только тщедушную пустоту.       Музыка вновь поползла по крыше, слышимая лишь ветром и голубями, усевшимися на оградке. Как-никогда упоительно альфа играл для неба, что будет провожать его взглядом, для пустоты, что обнимет за плечи, и для того, кого сейчас так ждал, кто должен был явиться с музыкой. Он ждал мальчика в свитере на голое тело, в тонкой шапочке, прикрывающей короткие волосы. Джеймс ждал его внутренней тоски, его переживаний и такого же безмолвного страха.       Но с каждым часом солнце поднималось всё выше, пальцы уставали и болели только сильнее, а Колин так и не появлялся. С неуверенностью Джеймс всё больше думал, что омега струсил, не смог, или таким способом решил удержать альфу от суицида. Это ужасно смешило. Однако, к обеду в рюкзаке осталось две банки газировки, а на указательном пальце левой руки начала лопаться мозоль. Подлатав её медицинским клеем бф-шесть, Джеймс понял, что больше ждать и отпускать себе новый срок он не может. — Забавно будет, если ты просто очень сильно опаздываешь, — сказал он.       Неожиданно рассмеявшись, Джеймс поднялся с пледа, оставляя гитару. От резкого движения запершило в горло и потемнело в глаза. Справившись с слабым приступом, альфа прошёл к оградке, опираясь на неё и смотря вдаль, вновь на высотки. От чего-то именно они привлекали внимание, такие стойкие и независимые, играющие с самим солнцем. — Мы с тобой два придурка, — фыркнул Джеймс, вытаскивая мобильник. — Из-за тебя мне придётся звонить бывшему классруку. Он ж вроде твой брат.       Несколько гудков Эдвард не брал трубку. Однако, вскоре на той стороне появился его не в меру встревоженный голос. Джеймс изредка прогуливал физику в школе, но это не сильно влияло на то, как хорошо он знал своего классрука. Эдвард либо ужасно злился, либо всегда был в хорошем настроении. Только один раз он был встревожен… когда пришлось отмазывать Джеймса от собственных родителей, а никак не наоборот. Потому, раз Эдвард настолько сильно нервничал, то случилось явно что-то плохое. «Не убился же этот мелкий без меня?» — словно с ревностью подумал Джеймс. — Джеймс, что такое? Я сейчас очень занят. — Голос более чем встревоженный, а на фоне и вовсе какие-то крики. — Мы договорились с Колином встретится, а он трубку не берёт. Я заволновался, — сказал альфа. — Вы не знаете, где он?       Вместо ответа началась какая-то шумиха. Телефон явно выронили на пол. За него началась драка, с очередными криками, из которых Джеймс с трудом вычленил голос Колина. Хотя, как с трудом, омега кричал громче всех, поэтому это было не слишком сложно. — Убивают! — прямо в трубку крикнул мальчишка, что сам Джеймс чуть не выронил телефон. — Помогите! Насильно в больничке держат! Убивают!       За телефон вновь началась драка. Джеймс молчал, а неприкрытый скепсис заставил его сжать губы, недовольно хмурясь. — Никого тут не убивают, — снова заговорил Эдвард. — Я хотел бы прийти, можно? — спросил альфа. — Да, приходи, я тебя у ресепшена встречу. Тут… это просто надо видеть.       Перед тем, как Эдвард сбросил вызов, снова было слышно какие-то ужасные крики, но Джеймс уже не особенно удивлялся. Он взял наушники и под музыку собрал свои вещи. Взяв чехол с гитарой на плечо, альфа взглянул вновь на небоскрёбы. Между высотками и маленьким человеком зияла пустота, истинное ничего. И Джеймс от него вновь ускользнул.       Последний визит в городскую больницу у альфы был по случаю трёх закрытых переломов и одного открытого, когда он на мотоцикле поцеловался с отбойником. После этого друга с мотоциклом у Джеймса не было, как собственно и месяца свободы. Вспоминая о том, он сжал губы, стоя перед угловатым зданием больницы. Выглядело оно не слишком хорошо, староватое, кирпичное, с новыми стеклопакетами, как будто прилепленными поверх старых, хотя такое вообще быть не могло. Помнится, что Джеймс очень неудачно сходил тут к стоматологу и ему откололи кусочек эмали с зуба.       Именно с такими мыслями, альфа прошёл между неухоженных клумб и поднялся по ступеням на крыльцо. Внутри, в холле, пахло антисептиком и чьим-то очень сладким парфюмом. Джеймс даже поморщился. Тут же с ресепшена на него зыркнул недоброго вида пухленький омега в белом халате, застёгнутом на всё пуговицы, но те держались честным словом. «Так, где мой классрук бегает? Я не хочу умирать-ц здесь»       Эдвард явился из какого-то коридора через несколько минут. Всклокоченный, рубашка застёгнута наискось, он секунду смотрел в сторону, будто приходил в себя. Отчаянно беспокойство отразилось на его лице и столкнулось с тщетной слабенькой надеждой, возникшей, только он увидел Джеймса. — Ты ужасно вовремя. — Вы его решили в больничку положить? — Как бы тебе сказать… — Он болеет ханахаки, я знаю.       Эдвард приоткрыл рот, но затем закрыл, поправляя рубашку и проходя к ресепшену. Там его обложили благим матом, а после нежной улыбки и комплимента обложили ещё раз, но чуть поменьше. В итоге, Джеймс брёл рядом со своим классруком по пустым давящим коридорам больницы. Атмосфера была куда более, чем напряжённая. К горлу самого альфы подступал приступ, но он упорно сдерживался, только один раз кашлянув в ладонь. — В общем, у Колина случился сильный приступ, прямо при родителях. Скорую вызвали, так он сознание потерял. Теперь его хотят запихнуть в стационар, а он истерит, — сказал Эдвард, растирая виски, а затем и непривычно бледные щёки.       Джеймс нахмурился и промолчал. Непреодолимая зависть впилась в его лёгкие зубами приступа. Видя волнения Эдварда, альфа всем своим существом ощутил, как хочет этого внимания. Он, как никто другой, мог понять, насколько оно важно и насколько его отсутствие может разрушить человека. Забота близких людей, такая, казалось бы, простая и незамысловатая, была для Джеймса недостижимым всем. «Именно другие люди могут доказать твоё существование» — подумал он, продолжая созерцать, как на лице Эдварда отражается всё его внутренние волнение.       Однако, тишина не продлилась долго. Стоило подняться этажом выше, как гулкое движение воздуха сменилось истерикой Колина. Джеймс постарался разобрать, что кричал омега, но ничего особенного понять не смог, а от Эдварда объяснений не получил. Тот лишь лицо руками закрыл, растирая щёки. Он метался между необъяснимым чувством тоски, что не может понять своего брата, и чувством отвращения к себе, что не может ему помочь. — Я, наверное, не буду заходить снова, — нерешительно сказал Эдвард, остановившись перед дверью в нужную палату.       Удивительно, но крики немного стихли. — Зря.       Джеймс вытащил руки из карманов и прошёл в палату. Ему предстала куда менее истерическая картина, чем он ожидал. В палате оказалось достаточно тихо. Белые стены хранили молчание, безучастно наблюдая за всеми, словно бы дожидаясь их скорейшего ухода. В уголке, возле койки, стоял медбрат, бесстрастно читающий этикетку на блистере таблеток. Казалось, что его должен был больше всех волновать согнувшийся в приступе кашля омега, но нет. Маленький, босиком, в тонкой водолазке, только больше обнажающей его болезнь и худобу, Колин стоял посреди палаты, согнувшись от кашля и не подпуская к себе никого. Только в джинсах, без шапки, он показался Джеймсу ещё более жалким и настоящим, оставшаяся от его похожей тоски эфемерность больше не обманывала. — Не подходите ко мне! — прошептал омега и снова закашлялся.       Сейчас только внимание Джеймса привлекли родители Колина. Они, такие непримечательные в сравнение с Даниэлем и Лиамом, образцовыми, несуществующими, будто наваждение, людьми, не вызвали у Джеймса чувства трепета. Альфа не ощутил, чтобы от них исходил холод или немое безразличие. Они оказались настолько трепетными и чувственными, что Джеймс не сумел увидеть их сразу. До боли он удивился их волнению за сына. Внешность их ещё несколько мгновений ускользала от Джеймса, пока он не очнулся из-за внезапного прикосновения. — Забери меня от сюда. — Голос Колина.       Помотав головой, альфа медленно сглотнул, чувствуя, как и к его горлу подступил грубый колючий приступ. С болью поведя плечами, он посмотрел назад, на омегу, что за ним спрятался, тяжело дыша и даже дрожа, словно его тут убивали, а не просили остаться, пройти лечение, воспользоваться шансом, обмануть себя. Глубокая неприязнь к Колину на секунду ударила в голову. Джеймс вновь поднял взгляд к родителям мальчика. Он с трудом сосредоточился на отце-омеге, стараясь найти черты, переданные Колину. Глаза? Да, карие глаза, но блестящие, яркие. И общие линии личика были невероятно схожи. Невольно любуясь взрослой красотой омеги: ровной персиковой кожей, длинными ресницами, пухлыми пастельно-розовыми губами, прямыми, до плеч волосами — Джеймс неохотно стал осознавать, насколько сильно Колин болен. Если его отец-омега был стройный и изящный, то сыну сейчас досталась лишь дрожащая худоба.       Кажется, снова начали что-то говорить, но Джеймс не слушал. Он так и смотрел на людей, в существование которых не мог поверить. Он боялся, что дотронется до белой выглаженной рубашки и отец-омега исчезнет. Так же, как боялся, что исчезнет и отец-альфа Колина. Наверное, в его существование Джеймсу поверить было ещё сложнее. Смотря на его крепкое телосложение, на синюю рубашку, со слегка помятым воротником, альфа всем своим существом стремился ощутить, что от него исходит холод, но ничего не было. С трудом приходилось верить в его искренне беспокойство. Лицо, выкрашенное этим чувством, показалось невероятно красивым: правильные черты лица, тонкие губы, несколько морщин у глаз и на лбу. Слишком живой человек. — Джеймс, с тобой всё нормально? — Снова голос Колина. — Да, — сказал альфа, медленно кивнув.       Он словно очнулся, но мир вокруг так и не пришёл в норму. Воздух обжигал лёгкие, пробуждая приступ. — Колин, не упрямься. Есть экспериментальное лечение… — Оставьте меня в покое! Я не крыса, на которой можно таблетки тестировать! Вы не имеете право меня тут держать! Я не заразный! — эмоционально зашептал Колин, продолжая прятаться. — Дайте мне спокойно дожить эти несколько месяцев. Как вы не понимаете.       Тишина впилась в горло. Джеймс всем своим существом понял, что не хочет сейчас стоять между Колином и его родителями, не хочет быть стеной, которая разделяет их. — Может это и имеет смысл, — заговорил он.       Мгновение. Омега вышел из-за спины Джеймса и с отчаянием ударил его по щеке. Странный порыв напугал обоих. Колин испуганно зажал рот руками. Он отступил, а с дрожащих ресниц сорвались крупные солёные бисеринки. Всё разочарование омеги вылилось в них, пока Джеймс, не изменившись в лице, молча смотрел на запутавшегося человека. — Разрешите ему уйти. Если он будет с кем-то, вам будет спокойнее? — Джеймс снова поднял глаза к родителям омеги.       Их скептический взгляд не тронул альфу. Он лишь медленно сглотнул, всё же прикасаясь к щеке, которая ещё горела после удара. — Пусть идёт. Может Эдвард прав, — заговорил отец-омега.       Джеймс подавил вздох, просто отворачиваясь. Он не чувствовал вины за то, что лишил Колина его шанса на спасения. Они оба были твёрдо уверены, что их шансы уже исчерпаны. Потому омега скорее собрал свои вещи, натянул свитер и прямо с кедами в руках выскочил из палаты, не дождавшись Джеймса. Но альфа не заставил себя долго ждать. Проигнорировав: «Позаботься о нём» — он вышел из палаты, пряча руки в карманы. Эдвард стоял, прижавшись к стене, и смотрел в след уходящему Колину. — Зря мы так с ним, — сказал он, заметив, что Джеймс немного замедлился. — Все понимают, что он умирает. И если есть сейчас лекарство — это ты. — Вы ничего о нас не знаете.       Джеймс отвернулся, идя по коридору за омегой. Тот только перед лестницей остановился, чтобы обуться. Альфа и омега наконец-то встретились наедине под светом белых ламп, возле лестницы с потрескавшимися ступеньками и шатающимися перилами. Джеймс ясно увидел, как по коже омеги прошлись крупные взволнованные мурашки. Они продолжили молчать. Не проронив и слова, будто незнакомые, случайно идущие с одной скоростью, они вышли из больницы. Летний воздух окатил запахом отцветающей липы.       Джеймс присел на ступеньку, дожидаясь, пока омега налюбуется открывшимся видом неухоженных клумб и криво посаженных клёнов. Эта необычная красота стареющего города не трогала альфу, не вызывала тех же чувств, что небоскрёбы пожираемые солнцем. — Болит? — Колин встал рядом. — Немного. — Тебе удобно с гитарой и рюкзаком?       Джеймс поднялся, отрицательно помотав головой, но после пожал плечами. Он спустился с невысокого крыльца и неспешно пошёл обратно к высотке. Неприятное чувство зависти так и грызло. Альфа знал, как ему тяжело понять Колина, его мотивацию. И в целом, приходилось осознавать, как же трудно понять другого человека, казалось бы, такого похожего. — Почему ты пришёл? — спросил омега, едва успевая идти рядом. — Не могу объяснить.       Джеймс замолчал ненадолго, но объяснять так и не стал, заговорив о другом: — Лучше бы ты дорожил хорошими отношениями с родителями. Тебе недолго осталось. Они беспокоятся о тебе. — Я… я понимаю, — сказал Колин. — Просто мне не хочется умереть в больничной койке с иглой капельницы в вене, как они не понимают, что я всё равно умру. Так дайте мне пожить нормально хоть немного, я прошу лишнего? — У меня в рюкзаке лежит газировка. Достань, можешь взять себе, — попросил альфа, остановившись.       Колин приоткрыл рот, но затем закрыл, просто роясь в чужом рюкзаке. Вскоре он вытащил две банки апельсиновой газировки, одну из которых протянул Джеймсу. В молчании открыли газировку и пошли дальше. Летнее тепло целовало щёки и плечи, а клёны медленно покачивались на ветру, стеснительно шелестя листьями. Благоухали липы, роняя мелкие цветочки на тротуары. От чего-то Колин старался не наступать на них, когда Джеймс просто шёл вперёд. Людей на улице почти не было, а детские крики были слышны только из дворов. Город словно замер, стараясь не мешать альфе и омеге. — Всегда задавался вопросом, почему же влюблённые болеют ханахаки, — заговорил Колин. — Если бы можно было понять, что объединяет таких людей, то, наверное, мы бы уже давно знали причину. Только люди слишком разные и нет в них ничего похожего. Мы одни, и одиночество гложет нас. — Хотел бы я знать, есть ли способ поправиться.       Перед ногами Колина вновь упал кленовый листочек, укрывая липовые цветочки. — От этого может вылечить лишь другой человек. И видя тебя, я не понимаю, почему родительская и братская любовь не может заменить чувство любви другого человека, — сказал Джеймс. — Что в ней такого особенного. Почему воспоминания о Нём приносят приступ. — Может это и вовсе не любовь. Мне перестал сниться Он уже достаточно давно, я боюсь о Нём вспомнить, потому что начинаю Его винить. Если бы не болезнь, меня бы ждала огромная сложная жизнь, а так меня ждёт слепое ничего. — Омега посмотрел на баночку газировки. — Ненавижу апельсины. — Ты с Ним так и не увиделся?       Колин кивнул. — Я тоже, — сказал альфа. — Даже не пришёл в район, где он живёт. Проникают сомнения, что я вообще его не люблю, но… откуда тогда болезнь? — Лучше об этом не думать. Утром я сидел с такими мыслями и от приступа чуть не захлебнулся. Чем больше копаешься в себе, тем становится хуже.       Смотря вдаль, на дома, подпирающие небосвод, Джеймс слабо усмехнулся. — И чем хуже, тем больше я виню Его. Себя и Его. Почему только Он отверг меня? Потому что нас бы не поняли? Мне почти восемнадцать, что не так было? — Омега сглотнул и наконец пояснил: — Он был моим учителем в музыкальной школе. В этом году закончил и на окончание признался Ему. — Как же это было глупо. — Да, а на следующий день случился первый приступ. Я не думал, что это случится так быстро, ещё и совсем без цветов… Но Он просто ненавидит цветы. — Зачем мне всё это рассказываешь? — спросил Джеймс. — А кто ещё сможет меня понять? — Люди никогда не поймут друг друга. — Мы уже всё равно мертвы. Может у нас есть шанс, — сказал омега и засмеялся.       Джеймс тоже улыбнулся. Никто из них не заметил, как они прошли мимо подъезда любимой семнадцатиэтажки, где должны были сегодня встретить вместе последний рассвет. Однако, улица вела их дальше, пока не упёрлась в парк, куда альфа и омега вошли без единой мысли. Никто не оглянулся, не понял, что всё дальше они уходят от своей долгожданной пустоты. Колину пришлось смириться, что не так уж и плоха апельсиновая газировка, а Джеймсу — что не так уж он скучал по тоске омеги, как по нему самому.       Впервые они говорили где-то вне крыши, не под прощающимися лучами солнца. — Забавный факт, раньше я ненавидел парки, — сказал Колин. — Раньше я их обожал.       Между ними повисло неловкое молчание. — О чём ещё у нас разные мнения? — спросил омега. — Не знаю, но, кажется, о многом. — А ведь Эдвард считает, что мы парочка. Разве у нас не должны быть схожие предпочтения? — Кто его вообще спрашивал.