часть 2
щенки
— Я вчера общался с другом из редакции. — Так вот почему тебя так много публикуют. — Сонхва, не перебивай.— Пиво хлестало в моем стакане только потому что дороже этой выпивки я ничего себе позволить не мог. И, черт, как же я завидую Сану, хоть меня и поразили его бледные костяшки, но ребра у него не видны так же как у меня, он мог спокойно позволить себе даже какое- нибудь дорогущее вино, что так манило мою романтическую душу.— Дело не в этом, помнишь того мальчишку в берете? Конечно помнишь, зачем я спрашиваю.— Сан быстро запил глупый вопрос.— Так вот, Юнхо рассказал мне, что вчера по всей редакции ходили слухи про него, знаешь, там свой коллектив и кто-то вчера тоже успел побывать на нашем месте. — Ну до начальства ведь не дошли его гениальные мысли? — Юнхо не допустил бы.— Сегодня вечер я провожу в единственном, наверное, месте, где бедным поэтам только рады- небольшая столовая, где по вечерам разливают спирт, а на дверь вывешивают брюки Есенина. Сегодня здесь собралось народу вдвое больше обычного, и у меня что-то не очень хорошее предчувствие на этот счет.Яркая вспышка малиновой клетки. Сонхва вытянулся во всю спину так резко, что косточки захрустели. С недавнего поэтического вечера его голову обросло много мыслей.
«Ждите секса и страсти?» Мальчик, тебе даже двадцать не дать, пойди вырасти. Но хотя что-то и правда цепляло в его словах, хоть я встречал много отбросов, но этот слишком… романтичный. — На что ты смотришь?— Сан переглянул за плечо, но тут же вернулся. Меня пошатнуло обратно на стул. — Ничего.— Неужели я так же буду вздрагивать когда увижу эту проклятую клетку на голове у юных дам. Лучше тянуть пиво, чем боятся женщин. — Кстати про мальца, ты жестоко с ним тогда обошёлся.— Скулы Сана снова прорезали воздух, а губы вытянулись в молящую трубочку, меня начинало это раздражать. — Только не подумай, что я его ненавижу. Всего лишь хочу его научить этому миру. Честно, мне кажется в нем есть потенциал. — Он интересная личность.— Еще один глоток. Он сияет. Я подумал, но не сказал. Сама мысль вырвалась у меня из головы и начала кружиться, я проследил куда она убежит. Протекла по столам, по толпе людей, раскутывающихся из шарфов у выхода, по тускневшей лампе и наткнулась на маленькую искорку посередине зала. — Друзья. Я знаю, что все здесь собравшиеся наверняка перетирают мне кости.— Неужели ему хватило смелости заявиться в самое толпище стихотворных монстров. Сегодня Хонджуна обтягивали подтяжки, что едва держали свисающие брюки. Рубашка расстегнута, а оттуда виднеется черная нить, чей конец прилично закрывала последняя пуговица. Чуть приличнее с прошлого раза, но куда без клетчатого берета. — И поэтому у меня есть вам ответ.— На этой строчке наши взгляды впервые встретились так не размыто, они больше не прятались за мужскими спинами и шляпами. Хонджун смотрел на меня свирепо, но его клыки все еще сияли. Самонадеянные поэты Бормочут себе что-то под нос. Овации кричат силуэты, Не видя смысла слов. Они величавы, стройны и красивы, Они как один разодеты в пальто. Но на меня склонились как ивы Я что-то кричу не разобрать даже что. Я маленький мальчик в странном берете. В клетчатых брюках, писклявый на вид. Но я вам кричу, слова вы ловите, А не толпище странных обид. Вам стыдно за слог и за мою рифму, Но разве не это у вас на уме? Вы песни поете святому коммунизму, А что остается мне? Неужели порхать вокруг пыток и боли, Не видеть вспышки меж стен домов? И даже если их не станет более, Я засвечусь на страницах томов. Заполыхают как искра, сгорю весь до тла В ярком своем берете. И от тебя не отступит хмурая мгла, Если забудешь кто ты и где ты. Кто я и где я? — Эй парень, что ты там про коммунизм сморозил?— Овации, кажется, послышались только в моей голове. Я правда готов был аплодировать, потому что такой смелостью не мог похвастаться даже сам Вождь. Но Хонджуна окружили, словно собачонку стая волков. Хмурый парень высокого роста быстрым движением руки что есть мочи кинул недопитый стакан прямо под красивые женские туфли.— Ты хоть понимаешь за чей счет ты сейчас тут стоишь.— Лицо незнакомца налилось красным, большими шагами он потоптал прямо в цель. И не успел я среагировать, как Хонджун уже висел на одной только расстегнутой рубашке, захваченной жилистым кулаком. Назревала драка, и я опять не успел. Кровь уже сияла на белоснежном лице, а пухлые губы спрятали оскал и скривились. В ход уже пошли ноги, когда я вскочил и сам не понял почему схватился за это худое, детское запястье. Его глаза посмотрели прямо мне в морду, наверное, он ожидал увидеть любого, но не меня. Такой маленький, потрепанный, рубашка заляпана кровью, губа разбита, но такой живой. — Отстань от парня, он еще юн.— Я дергаю его за запястье, он нехотя, то ли с отвращением, то ли наоборот с удивлением, встает. — Пошли.— Я тяну его, не смотря в глаза, сквозь толпу ошарашенных пуговиц прямо в туалет. Не хочу оборачиваться, натыкаться на его глаза- мне точно будет стыдно. Дверь хлопает за нами, и теперь лишь рефлексы от белой плитки освещают нас. Я почти бросаю его к раковине, его кости стукаются об бортики и звенят словно битое стекло. — Зачем?— Хонджун не спешит промывать кровь, словно совсем ее не боится. Через зеркало я наконец вижу его распахнутые глаза. — Промой рану сначала.— Стена крепко держит мою уставшую спину, и я лишь бросаю на него еще он взгляд и поднимаю глаза выше. — Почему снова не сочинил что-то про мой вызывающий стиль? Я готов был принять тот удар. Не хочу опускать на него глаза. — Потому что в этот раз было лучше.— Тишина отскакивает от кафеля.— Ты будешь промывать раны или я зря тебя сюда затащил?— Придется всё-таки опрокинуть голову обратно. Разъяренные белые волосы спустились на глаза, губы сжаты и прячут клыки, кровь бежит по ним, вот-вот превратя каждую в один большой синяк.— Не хочешь? Я за тебя сам промою.Сонхва хватает Хонджуна прямо за разбитые губы, включает кран настолько вправо, насколько хватает сил, и тянет прямо под обжигающе холодную струю. Костлявые пальцы мнут разбухшие губы, но Хонджун этому явно не рад.
— Пусти!— Он перехватывает мое запястье. — Хочешь сдохнуть от инфекции, малец? — Хватит считать меня маленьким.— Он отпинывает меня обратно к стенке. Руки перепачканы в чужой крови, будто я сам его сейчас избил. — Выпустись из школы сначала, а потом ввязывайся в драки. — Мне 23, быдло.— Хонджун вытирает остатки перемешанной с кровью воды и поднимает глаза на меня. Минуту мы стоим в тишине. Он выглядит намного моложе. Может из-за наивных детских глаз и крохотного носа, может из-за перекосившегося, почти спавшего берета. — Мне тоже.— Гляделки продолжаются, как и ненавистная тишина. Глаза словно у щенка, но не плаксивые, совсем нет. Хонджун не хочет больше играть, он со свистом захлопывает дверь, и через щелку я вижу, как он скрывается в толпе. Так и сдохнет от инфекции если будет дальше ввязываться. Я выхожу следом и иду обратно к столику. — Где вы были и что сейчас произошло?— Сан, видимо, все это время выглядывал нас из-за чужих спин. — Я пытался ему помочь, но он не хочет меня слушать.— Хвала революции, мое пиво не пострадало. Я хотел бы сказать слава богу, но в СССР бога нет. — И пусть. — Пошли лучше подальше отсюда.— Сан встает первым и накидывает пальто.— Пока тебе самому в морду не дали.— Я встаю следом. Хмурые лица провожают нас, а гул поет нам симфонию. На улице уже начинает темнеть, а солнце спряталось за крыши домов. Но не успел я хлопнуть дверью, как мой галстук уже душит меня. Маленькая собачья мордочка оскалилась прямо мне в лицо, и через секунду уже разбила мне губу.Хонджун тяжело дышит сквозь сжатые зубы, удар не был настолько сильным, чтобы Сонхва отбросило, но голова улетела назад, обножив кадык из под рубашки. Хонджун не выпускает галстук из пальцев и терпеливо ждет ответа. Сонхва разглядывает небо.
— Тебе помочь промыть губу или ты сдохнешь от инфекци?— Сонхва не горит желанием отвечать, поэтому Хонджун берет его силой: хватает за округлый подбородок, впиваясь пальцами в холодную кожу, и тянет обратно к земле. Пальцы ерзают по разбитой губе, перетирая и смешивая их кровь.— Быдло.
Я в красивой рубашке, надушенный столовым мылом и сыростью москвы. Мне до безумия страшно, но я хочу смотреть в эти глаза.