Безымянная река

на берегу очень дикой реки на берегу этой тихой реки в дебрях чужих у священной воды в тёплых лесах безымянной реки Nautilus Pompilius — На берегу безымянной реки

Он оказался на берегу лотосового озера. Надо льдом возвышались пожухлые, истерзанные ветром листья, кое-где уныло смотрели вниз сломанные непогодой маленькие пустые коробочки, которые не годились для сборщиков семян. Когда-то родные места выглядели теперь бесприютными. Он был чужим здесь, но отчего-то легко нашёл тропу, по которой вышел на улочки Юньмэна. Здесь по-прежнему вели торговлю, пёстрые ткани развевались по ветру, зазывали отведать закуски и вино. Казалось, всё осталось таким, каким было когда-то, возможно, даже до самых страшных событий. Вэй Ин посильнее натянул на голову капюшон, шёл, глядя только вниз, и прислушивался. Лавочники быстро теряли интерес к нему — одет он был как бедный путник, что с такого взять. А раз не нужно было привлекать внимания к товару, они пускались беседовать между собой. Торговавший тканями худой и высокий мужчина вдруг бросил: — Совсем не идёт торговля в этом году. Вот, помню, на ярмарке в Ланьлине клан Цзинь сметал с прилавка… — Тише! — фыркнула на него женщина, предлагавшая всем засахаренные фрукты. — Ишь о чём вспомнил! Нет такого клана больше, стёрт с лица земли. И не смей говорить о нём здесь. Вэй Ин замер, отступил в тень, чтобы послушать ещё. — Мне невдомёк, отчего глава клана Цзян взъелся на старых союзников, — забормотал худой мужчина, но женщина, сурово нахмурившись, принялась его отчитывать: — Как же это прошло мимо тебя?! Глава клана Цзян был опечален смертью сестры и брата, которого каждый записывал в тёмные заклинатели! Он докопался до истины и узнал, что за гибелью девы Цзян, за смертью даже её супруга, единственного достойного из всех Цзиней, стоял этот ублюдок, когда-то звавшийся Мэн Яо. Сын девы из цветочного дома, дурная кровь! Да только глава клана Цзинь покрывал его и даже подначивал, так что там весь клан был заодно. Вот за это они все и поплатились. Только малютку Жуланя глава клана Цзян и пощадил. Всё ж это племянничек, единственное, что от девы Цзян осталось. — Откуда тебе столько известно? — заворчал торговец и отвернулся. — Каждому в Юньмэне это известно, и по-другому историю рассказывать не стоит. Воины Цзян — люди суровые, а уж за Вэй Усяня сам глава сдерёт шкуру Цзыдянем! Знаешь, скольких он запорол до смерти прямо здесь, за холмом, где воины тренируются в фехтовании? У Вэй Ина перед глазами потемнело от обрушившихся новостей. Он не брался судить, сколько там правды, а сколько вымысла. Разве мог он предположить, что Цзян Чэну взбредёт в голову мстить за него? Словно небо и земля вдруг поменялись местами, как тут устоять? Он торопливо пошёл прочь, хоть тёмная пелена не расступилась. Отчаянно болело сердце, даже печать ожила, будто в жажде отозваться на спутанные чувства, привести его на грань. Заставить мир умыться кровью за творящуюся повсюду несправедливость. Вэй Ин сам не заметил, как добрался до ворот Пристани Лотоса. Остановился, не понимая, что же должен сделать теперь. Где-то там — он сердцем чувствовал — был Лань Чжань, и до сих пор не верилось, что Цзян Чэн причинил ему боль. Как же так? Разве они не вместе когда-то сражались с Цишань Вэнь?.. Вэй Ин взглянул на суровые лица воинов, стоящих у главных ворот. Никогда прежде не было здесь подобной охраны. Дядя Цзян с каждым простым человеком оставался добр и любезен, запросто приглашал и самых бедных торговцев пройти и поделиться своими печалями. Никогда не закрывались ворота в Пристань Лотоса. Он шагнул вперёд и заметил, как воины поймали его взглядами, всмотрелись, пытаясь угадать, что задумал путник, закутанный в плащ так, что и глаз не видно. И тогда Вэй Ин сбросил капюшон с головы и сказал негромко, да только отчего-то весь мир замолк и голос его разнёсся так ясно и чётко, что всякий рядом услышал: — Я — Вэй Усянь. Отведите меня к главе клана Цзян. Может, в нём и не было ничего, что отличало прежнего Вэй Усяня, его одежды не были чёрными, а волосы не перехватывала алая лента. Не видно было ни меча, с которым здесь его помнили лучше, чем с флейтой, ни этой самой флейты. Однако лицо его осталось прежним, а эти воины узнали его. — Господин Вэй, — воскликнули они и тут же распахнули ворота. И по всей Пристани Лотоса загрохотало: «Господин Вэй вернулся! Господин Вэй», как будто он пришёл из мира призраков и демонов или спустился с Небес. Впрочем, разве для всех здесь его появление не было чем-то подобным?.. Разве для всех он не погиб, упав со скалы?.. Странно, что не посчитали его лютым мертвецом, явившимся требовать справедливости. Не попытались остановить талисманами, не бросили на плечи заговорённую сеть. Он едва успел дойти до центра площадки перед Главным залом, когда навстречу выбежал Цзян Чэн. Он заметно возмужал и осунулся, под глазами залегли тени. Всё в нём заострилось, показалось Вэй Ину тревожным и чуждым. Плечи его стали шире, во всей стати появилось что-то новое, будто тяжесть, нечто, отличавшее Не Минцзюэ. Особенная властность и жестокость, быть может?.. — Усянь! — выкрикнул Цзян Чэн и вдруг обнял его, резко притягивая к себе. Обнял совсем так же, как когда они были мальчишками, на мгновение развеяв этот свой новый образ. — Знал, знал, что ты жив, что не сможешь не прийти! Последние слова царапнули Вэй Ина так, что стало дурно, во рту растёкся солоноватый привкус. Если прежде он сомневался, снова и снова задавался вопросом, то теперь и спрашивать было не нужно. — Ты действительно сделал это, — проговорил он, отстраняясь. — Лань Чжань у тебя. — Лань Чжань… — уронил как проклятье Цзян Чэн. — Мы так долго не виделись, повсюду тебя считали мёртвым, а едва мы встретились, первое, что у тебя на языке, — Лань Чжань?.. — его лицо помрачнело, в нём проступил гнев. Но если раньше он разражался криками, то теперь лишь стиснул зубы, да так, что желваки заиграли на скулах. — Я покажу тебе Лань Чжаня. Он развернулся и зашагал к раскрывшимся дверям Главного зала. Вэй Ин последовал за ним, а сердце заболело так нестерпимо, так яростно, что он едва сдержал себя — захотелось вдруг выпустить печать, отыскать невинные души, что омылись слезами и были неотомщены до сих пор, призвать их и отдать им право вершить справедливый суд… Да только разве он мог использовать печать против Цзян Чэна? Всё ещё нет. Едва он переступил порог, как ноги отказались держать. Пришлось опереться на створку, чтобы немного прийти в себя. Резные лотосы до боли впились в плечо. С трудом приняв, что Цзян Чэн может держать Лань Чжаня в плену, Вэй Ин не сумел бы нарисовать в воображении, как это будет. Никогда бы не предположил, что Цзян Чэн способен на такую жестокость к тому, кто был ему соратником прежде. Соучеником. Но теперь Вэй Ин видел — и постепенно образ нового Цзян Чэна становился ему понятнее, словно выступал из тени. Лань Чжань был подвешен на цепях так, что едва доставал ступнями до пола, и одежда на нём превратилась в рваные лохмотья, пропитанные кровью, где-то уже побуревшей, а где-то чересчур яркой. Он услышал голоса и шаги и с трудом поднял голову, в глазах его мелькнуло узнавание, разбитые губы шевельнулись в беззвучном «Вэй Ин». Спокойное золото было замутнено чернотой боли. Вэй Ин кинулся было к нему — освободить, обнять, забрать, но Цзян Чэн удержал его за локоть, удержал сильно и властно, повёл вокруг, будто хотел показать дорогое и редкое животное, что добыл на охоте. В нём билось Золотое ядро, и совладать с ним у Вэй Ина без помощи Чэньцин или печати не было ни единого шанса. Он покорился, но хуже того — не мог не смотреть. Спину Лань Чжаня исполосовали раны, одни уже подживали, другие только раскрылись. Вэй Ин узнал в них следы Цзыдяня. У него снова потемнело в глазах, но Цзян Чэн не позволил упасть. — Он похитил тебя на столь долгий срок, взял тебя силой, я знаю, — заговорил вдруг он. — И за каждый день я хотел наказать его. Я не собирался убивать его так быстро, он должен был получить достаточно боли за каждый свой проступок! — Похитил? Взял силой? — повторил Вэй Ин, слова Цзян Чэна пробивались к нему, как сквозь густой туман, как сквозь снегопад, он едва понимал их. Взгляд, метнувшись от Лань Чжаня в сторону, зацепился за написанный торопливой рукой, но всё же весьма подробный и точный портрет: он сам смотрел со стены, и алая лента билась в волосах, столь же яркая, как свежая кровь на плечах Лань Чжаня. — О чём ты… Цзян Чэн, что за чушь? — Чушь? Значит, чушь? — Цзян Чэн развернулся, и Цзыдянь заискрил у него на пальцах. — Ты всегда смотрел только на других! На сестру, на твоего драгоценного Нефрита. Ты никогда не видел меня, Усянь. Может, хотя бы сейчас откроешь глаза?.. Останься со мной, и он будет жить, даю слово. Разве его жизнь не стоит такой уступки с твоей стороны? Вэй Ин с трудом отвёл взгляд от Лань Чжаня и всмотрелся в лицо Цзян Чэна, в лихорадочный блеск глаз, точно тот, кого он считал за брата, стал одержимым. — Остаться с тобой? Что ты имеешь в виду? Но Цзян Чэн тут же повернулся к Лань Чжаню, приблизился и возникшим в руке Цзыдянем приподнял его подбородок. — Ваша любовь, любовь клана Лань, разве не выстроена, не взращена на обмане и насилии? Ты похитил его, удерживал в одиночестве. И у него не было выбора, кроме как отдаться тебе, верно? — резко спросил он. — Это такая любовь, Лань Ванцзи? Так всегда поступают Лани, верно? Так твой отец поступил с твоей матерью. Не спрашивай меня, откуда мне это известно. И всё же то, что ты сделал, многому научило меня. Если прежде я лишь пил горькую ненависть, желая гибели каждому, на кого падал его взгляд, то теперь понимаю, что нужно было только завязать ему глаза. Взять его силой — и ему даже это понравится, — и в этот момент он снова оглянулся на Вэй Ина. — Так, Усянь?.. И снова небо поменялось с землёй местами, а может, в Главный зал залетел ветер из Безночного города, тот самый, что сумел выстудить Знойный дворец. Стало холодно, так холодно, что Вэй Ин обхватил себя руками и устало опустился на пол. «Мы супруги, гэгэ?» — «Супруги». — «Отчего же тогда ты не прикоснёшься ко мне?» — «Ты этого хочешь?» Разве не он сам, лишённый памяти, а потому и сомнений, предложил первым? Или Цзян Чэн прав, и Лань Чжань отобрал у него воспоминания, не чтобы спасти его душу от раскола, а только чтобы ненавязчиво внушить мысль, что они давно принадлежат друг другу? Что за чувство сейчас бьётся в кровью исходящем сердце?.. — Я остервенело любил тебя, Усянь, — вдруг продолжил Цзян Чэн, наблюдая за ним с небывалой жадностью. — Мать считала, что я обижаюсь на отца оттого, что он выделяет тебя, оттого, что он может в любой момент сказать, что ты — действительно его сын, да ещё и старший, а значит — наследник. Но я обижался на него из-за того, что он с такой лаской касался тебя, а ты — ты был счастлив получать его внимание. Его — а не моё! Он мотнул головой, с силой отбросил руку от груди, и в двери Главного зала ударилась волна энергии, закрывая и запечатывая их. Прокатился гулкий грохот, который чуть привёл в чувство Вэй Ина. Он снова нашёл взглядом Лань Чжаня, вгляделся в него… — А сколько ревности вызывала наша маленькая цзе! — Цзян Чэн рассмеялся. — С ней я научился ненавидеть и любить одновременно. Всякий раз, когда она плакала из-за павлиньего выродка, я втайне радовался её слезам — они доказывали, что тебя она пестует лишь как младшего братишку, а не хочет посоперничать со мной за твоё внимание, — тут он помрачнел, — да только ты всё равно ходил за ней хвостом… Да чтобы ты знал, Усянь, я рад был, что она умерла! Огорчало меня лишь то, что ты решил, будто виновен в этом! «Вэй Усянь», — эхом отдался в ушах крик Цзян Чэна, тот самый, тот страшный, из-за которого Вэй Ин выдернул руку из окровавленной ладони Лань Чжаня. Что же на самом деле он пытался сказать тогда?.. И тут Цзян Чэн оказался совсем близко, рывком поднял его с пола, притянул к себе, как безвольную куклу, поцелуем впился в губы. Вэй Ин толкнул его в грудь изо всех сил, отстранился, вытирая рот рукавом… И замер, сознавая, что делает. Цзян Чэн хрипло расхохотался, ударил мгновенно появившимся Цзыдянем по полу, раскалывая плитки, которыми тот был выложен. — Вот как, да? Вот, значит, как? — рыкнул он. — Я люблю тебя и хочу, Усянь. Почему ты не позволишь мне того же, что отдал Второму Нефриту? Он был с тобой груб или нежен? Они, эти замороженные братья с гор, умеют быть нежными или гореть страстью? А я умею, Усянь! Я дам тебе всё, что попросишь, так, как захочешь! Я весь мир принесу к твоим ногам, веришь? — Мне… не нужен весь мир, — отозвался Вэй Ин. И в этот момент Цзян Чэн вдруг подбросил на ладони нечто небольшое. Оно зависло в воздухе, и Вэй Ин узнал половину Тигриной печати. Вот только та, что была у него, опустела и ничего не представляла собой, пока он не выковал её заново. Эта же была живой и жадной. — Смотри, — выкрикнул Цзян Чэн. — Смотри! Я познал твоё искусство. Могу поднимать мертвецов не хуже тебя. Хочешь, вытащу из тьмы даже дух цзецзе, поговоришь с ней, услышишь, что она ни в чём тебя не винит?! Даже племяннику оставил это странное имя — Жулань. Пусть созвучием оно до сих пор причиняет мне боль. Вэй Ин покачал головой, то ли не веря, то ли отказываясь поверить. — Мне это не нужно, — выдохнул он. — А что тебе нужно? — вкрадчиво спросил Цзян Чэн. — Его никчёмная жизнь? — и снова он ткнул Цзыдянем в сторону Лань Чжаня. — Так я отдам её, если ты останешься рядом… Я по-настоящему щедр, стань моим хотя бы на одну ночь, и я отпущу его, отправлю к брату, чтоб тот залечил его раны. Холодный источник, куда они отправляли тебя после наказания, разве не врачует подобного? Вэй Ин вспомнил, как Лань Чжань касался его, как был с ним нежен, как заставлял стонать и достигать вершин, проливаться весенним дождём. Он не мог представить никого другого рядом, не хотел никого другого. Но вряд ли его признание хоть чему-то поможет сейчас. Он опустил голову. Внутри него растекалась чёрная пустота, хотелось воззвать к новой печати, заиграть на Чэньцин и с помощью духов захватить и подчинить всех и каждого здесь… Так можно будет увести Лань Чжаня прочь. Можно будет… Чёрная пустота. Вэй Ин опустил ладонь на живот и сжал складки ткани, будто мог так вытащить изнутри разъедающее ноющее ощущение. — Остаться с тобой, да? — проговорил он. — А где Суйбянь, А-Чэн, где мой меч?.. — Суйбянь… — Цзян Чэн чуть нахмурился, даже не заметив, что Вэй Ин назвал его мягким прозвищем, как когда-то звала Яньли. — Цзинь Гуанъяо хранил его у себя как трофей. Меч запечатал себя. Зачем он тебе, ты ведь забыл о нём? — Где он теперь? — повторил Вэй Ин, и его голос раскатился по залу, наполненный силой и властью. Это говорил не Усянь, но Старейшина Илина, и чернота разворачивала крылья у него за спиной. Цзян Чэн больше не задавал вопросов. В два шага он достиг трона и вытащил Суйбянь из-за него. Вэй Ин был уверен, что он держит меч поблизости, и теперь, получив подтверждение, не смог разобраться в чувствах — то ли горько ему было, то ли радостно. — Вытащи его, — приказал он. — Меч запечатал себя, — повторил Цзян Чэн. — Никто не может сделать этого, кроме тебя. — Вытащи его! — Вэй Ин сложил руки на груди. Цзян Чэн на этот раз подчинился, и Суйбянь легко выскользнул из ножен, холодным блеском озарив всё вокруг. — Хочешь, чтобы я остался с тобой? — продолжил Вэй Ин. — Да как же можно быть ещё ближе, когда отдал тебе самую суть? Тела ты моего вожделеешь? А зачем тебе, А-Чэн, моё изношенное и изломанное хрупкое тело? Может, ты жаждешь того, кого больше нет здесь? Помнишь, я говорил, что умер на Луаньцзан и родился снова? Цзян Чэн заворожённо кивнул, поглядывая на меч в своей руке. Вэй Ин же перевёл взгляд на лицо Лань Чжаня — тот смотрел только на него, вслушивался жадно. Значит, во время болезни, в горячечном бреду Вэй Ин всё же не открыл этой тайны. Что ж, настал час, когда придётся рассказать до конца. — Там, в темноте, я нашёл возможность жить без Золотого ядра, стал тенью себя прежнего, — признался Вэй Ин. — Отыскал путь, который ты сам находить отказался! Ты, наследник, которому Вэнь Чжулю выжег Золотое ядро, не видел жизни без него — и я отдал тебе своё. Суйбянь не обманывает, он чует в тебе меня. Я уже в тебе, можно ли быть ближе? Станешь ты ближе мне, если возьмёшь меня силой? Проникнешь ли в меня глубже, чем то, как я прямо сейчас в тебе? Но говоря это, он смотрел на Лань Чжаня, в его лице видел вину. И когда Лань Чжань закрыл глаза, резко отвернулся. Цзян Чэн, поражённый его словами, что-то беззвучно шептал. — Что даст тебе обладание телом, в котором ничего не осталось от истинной сути? Я всегда был с тобой, Цзян Чэн, всегда останусь с тобой. Прямо сейчас внутри тебя меня больше, чем в этой истончившейся оболочке. — Забирай его и уходи, — отвернулся Цзян Чэн. Суйбянь со звоном отправился в ножны. Вэй Ин обратился к печати Лотоса, и тёмная энергия в одно мгновение разбила сковавшие Лань Чжаня цепи, помогла Вэй Ину подхватить и удержать его. За время плена он исхудал, но оставался статным и сильным мужчиной, которого унести тому, в ком не бьётся заклинательской силы, было невозможно. Но Вэй Ин повёл его прочь. За пределами Главного зала бушевали зимние ветра, холод сковывал лотосовые озёра, ломал ставшие хрупкими жухлые серо-зелёные листья. Полуобнажённый Лань Чжань не выдержал бы путешествия через непогоду. Вэй Ин вынул заранее заготовленный талисман перемещения и заставил печать напитать его силой… *** Хозяин гостиницы в Ланьлине запомнил его щедрость и не задавал вопросов, когда он появился в коридоре перед комнатами для постояльцев с полубесчувственным Лань Чжанем. Отводя взгляд, он поспешил заверить — прежняя комната пуста и туда можно войти, скоро принесут воду для омовения и мази для ран, а после подоспеет и обед. Вэй Ин коротко кивнул ему, передал два кусочка серебра за старания и увлёк Лань Чжаня в комнату, где осторожно усадил на постель. Он думал, что Лань Чжань бродит тропами боли и сознание его замутнено, и вовсе не ожидал, что его схватят за запястья, удержат. — Отчего же ты… не сказал сразу? — едва выдохнул Лань Чжань. — Отчего не сказал тогда ещё, там, на почтовой станции, что… — Лань Чжань, перестань, к чему это? — Вэй Ин с нежностью посмотрел на него. — Последнее, о чём тебе стоит сейчас рассуждать! Всё закончилось, теперь я буду врачевать твои раны, как ты — мои прежде. — Разве я… разве я взял тебя силой? — Лань Чжань смотрел на него таким больным взглядом, что Вэй Ину стало страшно, насколько Цзян Чэну удалось сломать его. И тут же он вспомнил, что пока не сказал самого главного, не выдернул из себя слов, с которыми шагал сквозь снегопад и творил новую печать. — Лань Чжань, мой прекрасный Лань Чжань, — зашептал он торопливо, пока их не прервали. — Люблю тебя, желаю тебя, всё что угодно — тебя, слышишь?.. Ты не насильник, ты мой возлюбленный и супруг, и между нами всегда было лишь обоюдное влечение, понимаешь? Лань Чжань… — Вэй Ин… — Лань Чжань прижал его ладони к сердцу, и Вэй Ин ощутил, как заполошно оно бьётся. Цзян Чэн ошибался! Вэй Ин сейчас мог уже окинуть взглядом всё своё прошлое, понять самого себя. Любовь в нём росла годами, непонятная и неузнанная, толкала раз за разом стремиться к Лань Чжаню. Он был поражён ею ещё в тот момент, когда они впервые встретились взглядами, когда Второй Нефрит клана Лань холодно сказал: «Без Нефритовых жетонов никто не может пройти». Да все эти годы разве не подбирал он собственный нефритовый жетон к его кажущемуся бесстрастным сердцу?.. Вэй Ин украдкой смахнул выступившие слёзы, и тут в дверь постучали. Принесли бочку с водой. Омывать открытые раны было больно, ещё больнее — бережно убирать застарелые корки с тех, что уже запеклись. Но Лань Чжань терпел его прикосновения, не двигаясь и не морщась, словно эту боль заслужил, будто и удары Цзыдяня заслужил тоже. У Вэй Ина сердце рвалось из груди. Он вымыл и расчесал прекрасные волосы Лань Чжаня, помог ему лечь нагим на постель на живот и принялся наносить густую и жирную мазь, что, по словам хозяина, за ночь могла залечить заклинателю раны. Ягодицы Лань Чжаня Цзыдянь почти не затронул, светлая кожа оттенком напоминала нефрит, нежностью — лотосовые лепестки. Вэй Ин рассматривал, а лицо полыхало жаром, а внизу живота сворачивалось желание, крепло с каждой секундой. — И когда будем дома, Лань Чжань, я покажу тебе, слышишь, покажу, что ты сделал со мной и отчего я… — он оборвал себя. Странная фраза повисла между ними, ощущаясь настолько весомой и яркой, что Вэй Ин прижал тыльные стороны ладоней к щекам, будто они могли охладить пожар, разгоревшийся под кожей. Он видел, как уши Лань Чжаня налились такой же краской, как она потекла по шее, по плечам. — Можешь… и сейчас, если таково твоё желание, — услышал он. И тут же поднялся, закрывая мазь и набрасывая на плечи Лань Чжаня тонкое покрывало. Он заглянул ему в лицо, нежно коснулся лба губами. — Ты слишком изранен. Не припоминаю, чтобы ты делал со мной хоть что-то, прежде чем я окреп достаточно. Нет, Лань Чжань, я не признаю, что ты виноват передо мной, и не стану тебя наказывать, особенно вот так — тем, что должно быть между нами лишь олицетворением взаимных чувств. — Вэй Ин! — и снова Лань Чжань поймал его ладонь, поцеловал кончики пальцев. — Ты не лишался своей сути, слышишь?.. Золотое ядро — всего лишь возможность идти путём меча, но не ты сам, не твоя душа. Даже если бы ты нашёл себе иное тело, я бы любил тебя с той же силой, слышишь?.. Потому что для меня нет иного солнца, кроме тебя. *** Новость, что Старейшина Илина приходил к главе клана Цзян, разнеслась по всей Поднебесной. Кто-то утверждал, что после этого Цзян Ваньинь стал мягче, кто-то смеялся и качал головой — разве можно назвать мягким того, кто подмял под себя остальные кланы, став Верховным заклинателем? Но что бы там ни было, а Старейшина Илина исчез, как появился. И о нём более никто не слышал. *** …Время здесь то превращалось в патоку, то в быструю воду. Уследить за ним было никак невозможно, да и думать об этом не стоило. Они жили в скромной маленькой хижине, обставленной аскетично и просто, но вместе с тем с большим вкусом. Прямо под окнами земля обрывалась, и внизу мчалась по камням безымянная река. Вопросов они друг другу не задавали — ни к чему. Не так уж хотелось знать, что там произошло в прошлом, в те дни, когда они были слишком далеко друг от друга или когда сомнения причиняли им боль. Здесь и сейчас они любили друг друга. Чувство каждое утро просыпалось вместе с ними. Оно проросло в них, пока каждый был тяжело болен, или даже возникло задолго до, возможно, когда оба они открыли глаза в этом мире впервые. Словно красная нить, оно связало их накрепко. Было ли в мире что-то важнее любви?