мы будем жить с тобой в маленькой хижине на берегу очень тихой реки никто и никогда — поверь — не будет обиженным на то, что когда-то покинул пески на берегу очень дикой реки на берегу этой тихой реки в дебрях чужих у священной воды в теплых лесах безымянной реки Nautilus Pompilius — На берегу безымянной реки
С ним случилось что-то плохое. Он знал об этом, но не помнил. Кто-то был рядом с ним, и, убаюканный им, он всё время спал, а сны уносили последние крохи памяти. Этот кто-то — он отчего-то боялся взглянуть ему в лицо — был ласков и нежен. Поил из чаши горьковатым отваром, обмывал исхудавшее нагое тело смоченным в душистой воде полотенцем, мыл и расчёсывал волосы. Заботился так, что не могло возникнуть сомнений — искренне любил. Время здесь — где бы они ни находились — то превращалось в патоку, то в быструю воду. Уследить за ним было никак невозможно, а после пришло ощущение, что и думать об этом не стоит. Когда он впервые смог подняться с постели, осмотреться, то осознал, что живут они в скромной маленькой хижине, обставленной аскетично и просто, но вместе с тем с большим вкусом. Прямо под окнами хижины земля обрывалась, и внизу мчалась по камням быстрая река. Вопросов он не задавал — ни к чему. Не так уж ему хотелось знать, что там произошло в прошлом, отделённом от него теперь словно завесой темноты. Здесь и сейчас рядом был тот, кто любил его, и тот, кого он сам любил. Чувство, казалось, проснулось вместе с ним. Может, проросло, пока он был так тяжело болен, а может, возникло задолго до, словно красная нить, затерялось в темноте, окружившей былые годы. Но было ли в мире что-то важнее любви? Когда он стал сильнее, начал ловить рыбу — у него ловко получалось это. После он жарил её на костре и кормил того, кто так о нём заботился… — Мы супруги, гэгэ? — спросил он как-то, неловко улыбнувшись. Они делили постель каждую ночь, кем им было быть ещё? — Супруги, — подтвердил его возлюбленный. Казалось, в его глазах застыл немой вопрос. Он словно бы хотел озвучить его, но в последний момент отказался от этого. Как будто хотел уточнить, не вспомнилось ли что-то. — Не помню, какой была наша свадьба, — развеял он сомнения тогда. — Расскажи? — Прекрасной, — ответил его возлюбленный. — Она была прекрасной. Тебе идут алые одежды. Он мельком взглянул на себя. Их ханьфу были очень простыми, льняная ткань, недостаточно белая, чтобы стать траурной, недостаточно тёмная, чтобы казаться грубой. Он не мог представить себя в красном, но отчего-то помнил себя в чёрном. Вот только об этом говорить не рискнул. Словно не стоило. Когда он окреп достаточно для долгих прогулок, гэгэ однажды собрал в заплечную сумку обед и сказал ему: — Мы идём к важному месту, ты готов? — Готов, — удивлённо отозвался он. Возлюбленный повёл его тайной тропой над берегом реки. Они то ныряли в заросли, то поднимались над обрывистыми склонами, то вновь спускались почти к самой воде. Наконец впереди показались белёсые скалы. Камни плотно прилегали друг к другу, словно были сложены чьей-то огромной рукой. Гэгэ не пустил его ближе. — Запомни это место и путь к нему, — сказал он тихо. Обычно гэгэ бывал немногословен, потому каждая долгая фраза казалась настоящей музыкой, но сейчас трудно было этим наслаждаться, слишком много прозвучало тревожных нот. — Зачем, гэгэ? — спросил он. — Если однажды ты проснёшься и поймёшь, что меня нет поблизости, что со мной случилось нечто плохое, если я не вернусь к тебе, как обещал, приди сюда и посмотри, что выбито на камнях, — ещё одна длинная тревожная фраза. — Разве гэгэ хочет меня покинуть? — разволновался он. — Разве с гэгэ может случиться что-то плохое? — Надеюсь, мне никогда не придётся, — покачал головой его возлюбленный. — Надеюсь, нам уготована спокойная и счастливая жизнь вдали от суеты. — Не забуду твоих слов, — поклонился он тогда, но тревога вовсе не улеглась в его сердце. Пришлось заставить её спрятаться, уйти вглубь, но он так и не сумел полностью от неё избавиться, пусть после они сели на камни, ели, пили студёную воду. Иногда ему чудилось, что вместо воды он когда-то предпочитал пить вино, но откуда было бы взяться вину в их уединённом месте? Разве прежде они жили где-то ещё? Он не спрашивал, как будто знал, что вопрос причинит его возлюбленному боль и его красивое лицо омрачится. А это вовсе не то, чего он бы хотел, ведь улыбка и без того возникала на красивых губах редко. Если ценой станет незнание, если прошлое отчего-то скрыто, то и пусть. Ведь сейчас они вместе, и каждый день они проводят в любви. Гэгэ, конечно, иногда отлучался — уходил в город, что лежал за холмами, отсутствовал с раннего утра до самой ночи, но его не брал с собой, а сам не приносил вина. И почему-то это тоже было правильно. Так же правильно, как не задавать вопросов о былом. Сидя у белых камней, хранивших важную тайну, он впервые пристально и тщательно рассмотрел возлюбленного. Раньше осмеливался лишь взглянуть украдкой, удивляясь тому, что так бесконечно любим. Благородные черты, лицо точно высечено из нефрита, золотой взгляд из-под длинных ресниц... Его гэгэ был прекрасен, будто небожитель. Лоб его украшала лента со знаком облаков, и что-то такое она будила в душе, отчего не хотелось смотреть на неё долго. Облик и стать его возлюбленного подсказывали — наверняка он заклинатель, прекрасно владеет мечом, не убоится встать против нечисти. Но никогда он не видел, чтобы гэгэ упражнялся в фехтовании или рисовал талисманы. Или то было похоронено за занавесом тьмы, или украдено долгими снами. Единственное, что сопровождало их изо дня в день, — пение гуциня. И в этом его возлюбленный был действительно настоящим мастером. Зеркала в их хижине не нашлось бы. Откуда взяться там полированной меди или серебру? Потому он не знал в точности, как выглядит сам. Мог оценить только худое поджарое тело, чётко вычерченные мышцы, подсказывающие, что он и сам владеет искусством фехтования. Его длинные волосы, о которых так заботился гэгэ, были перевязаны красной лентой, казались живым тяжёлым шёлком. Но когда он смотрел на возлюбленного, тёмный каскад его волос, сбегавший плащом по спине, заставлял на миг забыть о дыхании. Однако он не мог сказать, какие же у него самого глаза, как он улыбается, красив ли настолько, что достоин любви равного небожителям?.. И быстрая река не давала на это ответ, мчалась прочь, не позволяя отпечататься на бурных водах чёткому отражению. — Красив я, гэгэ? — не выдержал он в тот день. Когда сердце уже билось слишком быстро, когда дыхание стало поверхностным, словно он торопился насытиться воздухом, прежде чем подастся вперёд за поцелуем. Его возлюбленный повернулся к нему и одарил тяжёлым взглядом. В глубине его глаз, словно тёмное пламя, вырастали любовь и желание. — Красив, — ответил гэгэ односложно. И привлёк к себе, поцеловал, обнял, усаживая к себе на колени. В нём было столько жара и страсти, но лицо оставалось спокойным, даже румянец не подступал к скулам, только кончики ушей иногда алели. Вот как сейчас. Льняное ханьфу соскользнуло с плеч на сырые камни, горячие губы разметили кожу, и тогда только тревога улеглась. На самом деле что могло бы с ними случиться здесь, в глуши, где не было никого другого и только река журчала на перекатах? Только солнце и ветер были свидетелями того, как они любили друг друга, как отдавались друг другу прямо на берегу, среди диких трав и цветов. — Люблю тебя, — прошептал ему на ухо возлюбленный, когда они лежали в объятиях друг друга, едва укрыв наготу одним из ханьфу. — Люблю тебя, — откликнулся он и вдруг понял, что впервые сказал это вслух. Он видел, что его слова сначала удивили, а после порадовали, порадовали настолько, что на губах его гэгэ возникла мягкая и лёгкая улыбка. Должно быть, он и на самом деле был небожителем. Не мог быть столь прекрасным обычный человек. Должно быть, он спустился с Небес, чтобы прожить человеческую жизнь и после вернуться обратно. И возможно, он заберёт его с собой, простую и маленькую человеческую душу, как рассказывают в старых легендах. Что же он совершил такое, какой великий подвиг, чтобы оказаться вознаграждённым за него таким огромным счастьем?.. Так он думал, забываясь сном под журчание быстрой реки. *** Пришли холода, но река была столь быстра, что не поддалась дыханию зимы, всё так же пела на перекатах. В маленькой хижине стояли две жаровни, давая вдосталь тепла. Он лежал среди одеял — утро было ещё ранним, за окнами теснилась будто живая темнота, но его возлюбленный уже облачался в ханьфу, собирал вещи в заплечную сумку. — Вернусь, когда будет так же темно, — сказал гэгэ. — Не блуждай, оставайся дома. Сегодня придёт мороз, а нам нужно пополнить припасы. — Не опасно ли уходить в город в такой день? — спросил он, не желая отпускать возлюбленного. — Почему не подождать оттепели? — Холода придут надолго, — качнул головой гэгэ. — Не спорь. Но он спорил не потому, что ему хотелось понежиться в объятиях любимого, не потому, что это был каприз. Нет, на самом деле внутри возникло тревожное чувство, оно всё нарастало, как бывает разрастается напряжение в воздухе перед грозой. Если его возлюбленный действительно небожитель, не отправляется ли он принять Небесную кару?.. — Не уходи, — попросил он, сам себя взволновав подобными мыслями. — Вернусь. Скоро, — пообещал тогда гэгэ и, подарив ему поцелуй на прощание, вышел из хижины в темноту. Шаги его были легки... Скоро они затихли. Он полежал под одеялом ещё, словно в надежде, что его возлюбленный вернётся, передумав. А может, только лишь для того, чтобы почувствовать последние крохи его тепла. После ему пришлось встать, приготовить себе еды и чай. Солнце пряталось за тучами, обещавшими скорый снегопад, и выходить из дома к реке действительно было бы неразумно, вот он и занялся чтением. Скучный философский трактат был припасён как раз на этот случай. Ближе к закату он оставил книгу и взялся за кисть и тушь. Он зачем-то рисовал резвящихся кроликов, а когда стало темнеть, зажёг палочку благовоний, повесил фонарь над крыльцом, снова взялся готовить чай. Зима быстро обращалась в непроглядную черноту, становилась густой и плотной. Отчего-то в такие моменты ему чудилось, что он может что-то вспомнить. Иногда даже казалось, что темнота тянет к нему руки, пытается говорить с ним, как будто действительно умеет звучать на разные голоса. Но потом ощущение оставляло его, точно было лишь наваждением, ничего не значащим порождением сумерек. Он ждал, что и в этот раз темнота отступится, что он услышит знакомые шаги, что распахнётся дверь. Однако ночь становилась всё темнее, а никто не возвращался. Если бы начался снегопад, задержка в пути была бы понятной. Если бы занялась метель, было бы ясно — его возлюбленному мешает погода. Он никогда прежде не опаздывал, никогда не оставлял надолго. Почему бы ему теперь так поступать?.. Но за окном был мрак и тишина, небо укрыла тяжёлая пелена туч, фонарь погас, а возлюбленный гэгэ не пришёл. …Под утро сон одолел его, и отчего-то привиделись странные картины. Он был в чёрном, его возлюбленный — в белоснежных одеждах. Они стояли спина к спине, но если его гэгэ держал в руке меч, то сам он поднёс к губам чёрную флейту дицзы. В их хижине не бывало такой. Он и не думал, что умеет играть, но во сне его мелодиям повиновались лютые мертвецы, над его плечом висела страшная чёрная печать, и казалось, он способен один уничтожить или покорить весь мир, но его возлюбленный слишком праведен, и потому он держал себя в руках. Пробудившись, он сел на постели и потёр ладонями лицо. Стоило ли верить снам? Навеваемые зимней ночью, разве несли они тайное знание, разве рассказывали о прошлом или будущем? Он хотел отбросить их, забыть. Но внезапно понял, что его возлюбленный всё ещё не вернулся. …Он прождал его до заката, а после — и всю ночь напролёт. И на третий день признал — это случилось. То, страшное.«Если однажды ты проснёшься и поймёшь, что меня нет поблизости, что со мной случилось нечто плохое, если я не вернусь к тебе, как обещал, приди сюда и посмотри, что выбито на камнях».
Он одевался тщательно, как будто путь до тайного места был долог и опасен. Он не забыл о тёплом плаще и взял с собой еды и воды. Тропы вдоль берега реки были заметены снегом, двигаться по ним оказалось тяжело, но всё же он пришёл к камням и некоторое время боялся приблизиться, опасался узнать, что там сокрыто. Но, может, только так он сумеет понять, как помочь возлюбленному, как вернуть его? Узнать, куда он ушёл, кто не дал ему вернуться?.. И потому он взял себя в руки и подошёл. Среди камней он сразу заметил нужный. Иероглифы на нём явно высек меч заклинателя, сильное духовное оружие, призванное сражаться с тьмой.«Вэй Ин, — было написано там, — люблю тебя. Призови Чэньцин и поднимайся к Безночному городу. Если я не жду тебя там, значит, найди моего брата. Он вернёт тебе то, что должен. Отыщи меня. Лань Чжань».
Он долго смотрел на эти слова. Лань Чжань? Так зовут его гэгэ, его возлюбленного, его небожителя? Лань Чжань?.. И сердце отчего-то сжалось от боли. Вэй Ин? Это ли он сам? Вэй Ин?.. Он повторил вслух, громко, чтобы услышала река и камни, чтобы снег и небо стали свидетелями: — Вэй Ин. Лань Чжань. В тот же момент виски заломило болью. Словно бы в звучании имён и был заключён ключ к его памяти. Он опустился на колени в снег, едва в силах дышать, а на него наваливалась волна видений, сокрушительное и огромное прошлое. Он видел себя с мечом, он чувствовал вину, на губах возникал привкус крови. Он вспоминал, как ссорился с Лань Чжанем и как страдал, что Лань Чжань не хочет понять. Он осознавал, что отдал Золотое ядро брату, он… — Я — Вэй Ин, — сказал он ещё раз, но теперь тихо. Воспоминания ещё не полностью вернулись к нему, но всё же он теперь знал самое главное. *** — Лань Чжань, отпусти, — из уголка рта струилась кровь и неприятно срывалась с подбородка, пальцы, в которые судорожно вцепился Лань Чжань, тоже были в крови, только эта уже была не кровь Вэй Ина. — Вэй Ин… — качнул головой Лань Чжань, в его глазах отражалось столько эмоций, что если бы Вэй Ин мог в тот момент хоть на вдох стать отстранённым наблюдателем, он бы удивился, что Второй Нефрит, тот самый, который как будто бы возненавидел его, так переживает, так жаждет его спасти. — Вэй Усянь! — теперь рядом с Лань Чжанем возник и Цзян Чэн. На миг показалось, что сейчас он разрубит их руки, отрубит кисть, сделает что-то ужасное, но меч бессильно ударил в камень — его брат всё же не сумел убить его. Но нужно было покончить с этим, нужно было принять свою вину! Он из последних сил выдернул пальцы из хватки Лань Чжаня. Внизу раскрыла объятия тьма, он услышал крик — Лань Чжань звал его по имени, а потом… Он прыгнул следом, бросился со скалы, точно мог догнать или будто бы был крылат. Оказалось, его контроль над Бичэнем был поистине восхитительным. Вэй Ин почувствовал, как его обнимают и прижимают к себе, как они вдвоём встают на меч, а после над ними сомкнулась темнота. — Зачем? — прошептал он. — Зачем, Лань Чжань? — Потому что для меня нет иного солнца, кроме тебя, — ответил тот. — Солнца? — хрипло рассмеялся Вэй Ин, и на это ушли почти все его силы. — Неужели Второй Нефрит, Ханьгуан-цзюнь, сошёл с ума? — Люблю тебя, Вэй Ин, — добавил Лань Чжань. — Любишь?.. — переспросил Вэй Ин, но ответа уже не услышал. Тьма не только закрыла их обоих, но словно проникла в него самого, забрала возможность сознавать и чувствовать, заставила забыться. *** …Он проснулся уже без имени, без горечи на душе и сердце. «Мы супруги, гэгэ?» — спросил он однажды. «Супруги», — ответил ему Лань Чжань, Второй Нефрит Гусу Лань, Лань Ванцзи, Ханьгуан-цзюнь. Вэй Ин посмотрел на быстро бегущую воду, и улыбка против воли возникла на его губах, горькая улыбка, что может появиться только от боли. Лань Чжань нарушил правила, солгал ему. Солгал… Ведь они никогда не надевали алых одежд, никогда не поклонялись небу и земле, никто не одобрял их брака. Лань Чжань солгал ему не для того, чтобы причинить боль или ввести в заблуждение, а потому, что для него самого это было единственной правдой. — Люблю тебя, — прошептал Вэй Ин и поднялся. — Найду тебя. Он оглядел камни, сосредоточился и представил Чэньцин. Дицзы появилась не сразу, однако печать, что скрывала и сдерживала её, всё же поддалась зову Вэй Ина, и тогда флейта возникла буквально из воздуха, словно соткалась из подступающих сумерек. Теперь он был готов начать поиски.