* * *
Он не промолвил ни словечка. Только помычал согласием на пару вопросов, словно глотнувший ответы вражеский агент. Ты в порядке? Ты расстроен? Билли тоньше фарфоровой посудинки. Руки у Меркеля грубы — а как-то выучился с ним обращаться. В темноте их спальни Билли почти растворился — руку только протяни, вот тогда и нащупаешь. Не откажется? К прикосновению прильнул — из объятий выскользнул, что рыбёшка. На какого ж живца тебя ловить? Опустившись на разложенный диван, Меркель взялся снимать гриндерсы — мышцы икр отозвались лёгким покалыванием. Перекинулось на плечи — тоже не поймать, словно заразу, впрыснутую в вены. Хорошо, что от этого есть противоядие. Меркель вскинул голову на щелчок — в ванной зажёгся свет. Плеснул наружу — на мокрые следы Биллиных кед. Пойдёшь следом — он вновь отмолчится. Сколько ответов он проглотил? Больно ли они режутся внутри? С колкостями ведь. Впрыснутым в слова ядом. Отставив гриндерсы, Меркель выпрямился — покалывание в плечах навострилось. Прогнать вздумал? Нет уж. Задержусь. — Не думай об этом, Билли, — проговорил Меркель — чтоб он слышал за глотками сливного отверстия в раковине. — Увижу эту скотину ещё раз — предупреждать уже ни о чём не буду. Но и ты туда больше не пойдёшь. Струя воды притихла. Сперва из ванной выплыла его блекловатая тень — будто крохотного привидения. Мальчика, почившего на дне Берлина от родительской нелюбви. — Точно д-диктатура, — хмыкнул он, скрестив руки на груди. — Всеми распорядился? — Ты знаешь, что у тебя очень мелодичный голос? Просто симфония. Билли улыбнулся — об уголки губ уколоться можно. Ладно тебе. Не пытай. Других не переплюнешь. — У тя с-слуха нет, Меркель. — И он вновь скрылся в ванной. Дверь не замкнул — тень приплясывала на высыхающем полу. Вслушаешься — кажется, сквот им что-то бормочет. Будто престарелая родственница, порицающая ссоры — разве на это жизнь надобно растрачивать, а? Особенно когда её легко отнять. Вышел Билли уже в одной футболке и трусах. На щеке — по алому растёртому пятну. Увидел, пока он не отсёк свет щелчком выключателя. — Иди ко мне, — позвал Меркель, протянув к нему руку. — А если я д-дуюсь? — Прослежу, чтоб ты не лопнул. Темнота ответила ему смешком. Диван позади дрогнул — Билли забрался за спину, навалившись на плечи с объятием. Стылые ладони крест-накрест упрятал под — у-ух! — Меркелевой майкой. Покалывание с плеч не согнал. Подселил только мурашки. — Од-днажды я научусь долго на тебя злиться, — промолвил он рядом с ухом. Голову повернёшь — почуешь запах жвачки и стылой воды, впитанный кожей. — Невозможно. Я слишком обаятельный. — И скромный, — хмыкнул Билли, отлепившись от него. Меркель голову не повернул — вдруг он хочет припрятать остатки слёз. Никогда на них не смотри. Не то заимеешь криптонит — и влёгкую можно тебя прикончить. Даже Биллиными руками. — Забей на мудаков, Билли, — проговорил Меркель, не глядя на него. — Даже на меня. Ничего твоей слезинки не стоит. Даже я. Особенно — я. Билли приник вновь — отогретыми ладонями повёл к плечам под лямками майки. Поприжал немного — словно чтобы оставить свои отпечатки. Как наскальный рисунок на стенах древней пещеры — дошедшей до наших дней. Стены падут, атомные ядра расщепятся — а она будет себе стоять. — За-затекли, да? — прошептал он, сминая плечи. — Малость самую. Билли спросит — сколько ты на себя взваливаешь? Сколько, Меркель? Да не боись, малявка, — ты восседаешь на самом крепком местечке. Под тобой ни за что не потрескаются. Приподнявшись на коленках позади, Билли попробовал налечь на его плечи — смял туже. Разгонял покалывание — словно прочь гнал электрические импульсы. Обезвреживая — будто перерезал по проводку. Где-то под окном вспыхнул румяный фонарь — подглядеть бы ему, а макушка не дотянется. — Лучше? — вновь шепнул Билли — словно не в сквоте его руками отогревал — где-нибудь в восточной лечебнице. Где лекарств не пьют, шприцев не колют — боль впитывают пальцами. Меркель кивнул — язык не шевельнулся. Мышцы шеи — Биллиными пальцами размятые — кое-как. — Я в-видел, как на тебя смотрят там… в баре, — вдохнул он где-то позади затылка. Притих — может, дождался, когда Меркель голову повернёт. Смотрят, чтоб думал ты сдох определиться с целью? Никогда не угадаешь, имеют ли на тебя планы. Со стороны или свои. Закроют одни, закроют другие — никому и не узнать. Интересно, сколько придётся простоять в очереди тебе не привыкать, дитя социализма в Чистилище, если могилы у тебя нет. — О чём ты, Билли? — наконец спросил Меркель, не отвернув от него головы. — Кто смотрит? — Кое-кто. — Его ладони замерли на миг — будто напитывались жаром от Меркелевых плеч. — Заб-будь. Я просто… Ты ревнуешь? Боишься? Что уйду. Куда-нибудь, к кому-нибудь или на тот свет. Везде Меркелю, кажется, закрыты двери. Изредка ломился, конечно, в последнюю — да и там, скоты, не отпирали. Билли всегда ждёт его у порога. Сомкни глаза и представь — однажды закрыто и там. — Ты вст-тречался с кем-нибудь? До меня, — добавил Билли — может, твёрже, чем хотел. Чтоб вопрос не вместился обратно в рот. Допросы он проводить не умеет — сам сдастся эмоциям быстрее своей жертвы. Что, и даже до игл под ногтями не дойдём? Меркель вздохнул — он вернул руки на его плечи, большими пальцами добравшись до задней стороны шеи. Примял поверх позвонков — выдавливая нытьё из-под кожи, будто гнойники. И не страшно тебе, кроха? Знаешь, сколько таких — ещё? Чем инфицированы? Знаешь, сколько от меня шарахалось? Словно от чумного странника столетия назад. — Да. Встречался, — ответил Меркель, чуть склонив голову — когда пальцы проехались по шейным позвонкам ввысь — к затылку. — Много с кем. — Не хвастайся, — цыкнул языком Билли. — И не думал, — пожал плечами Меркель. — Я просто не мог найти себе места. Мотался туда-сюда. Билли помолчал — вдохнул в тишине спальни поглубже. — Значит… по-постоянного у тебя типа не было? — чуть тише спросил он. — Кому охота со мной встречаться подолгу, Билли. Вот только по чесноку. Может быть, Ульриху. Забыл? Как быстро в памяти растворяются лица. Чужие касания — ещё быстрее. Будто промытые хлоргексидином раны. А ты глотни. Может, нутро надобно тоже выскоблить. — Был один паренёк, — потёр переносицу Меркель. Почувствовал — Билли навострился — касания-то замерли. — Ульрих. Восемьдесят шестой был — я запомнил, потому что переизбрали Хонеккера. Мы с ним сходились-расходились, трахались-гавкались. — Как со мной. Словно выстрел грохнул. — Ну вот ещё, — хмыкнул Меркель. — Сравнил. Нет. Он уходил наутро, просил звякнуть, когда закончу со всем этим дерьмом. — Он з-знал, что ты?.. — Может, догадывался, — промолвил он, уставившись на ладони. Не верилось — когда-то кого-то кроме Билли держали. — Или, может, думал, что я припахиваю на Штази стрекозкой… Короче, у него была хорошая чуйка — и на этом всё. — А секс как же? — фыркнул Билли, вновь отстранив руки. Чтобы касания не напомнили ему Ульриха — так, что ли? Да ни с чьими не сравнится. Ты подумай, кроха, — в ладошках своих принёс свободу в Восточный Берлин. — Как с другими. — Не п-помнишь? — Не помню. — Удобно. Спине стало прохладно — он отодвинулся, шерохнув коленками по покрывалу. Билли не соврёшь — пусть орудиями пыток он и не владеет. Повернулся к нему корпусом — Билли уставился в окно. Допрыгивающий досюда свет касался его щеки — будто утешающей ладонью. — Мне не хотелось, чтобы он уходил. Наутро, — добавил Меркель. Билли перевёл на него взор — не поймёшь, смягчился ли, расколотый на свету. — Хотелось, чтоб он встречал меня, когда вернусь из… Меня тогда частенько мотало. Чаще, чем сейчас. Вроде как надо было высовывать нос перед начальством — чтоб дослужиться до чего-то посерьёзнее. Билли взгляда не спрятал — и больше им, казалось, не кромсал. — Он не встречал, — продолжил Меркель. — Говорил, что его это не устраивает, и иногда приползал… Мы как нужду справляли. Когда ты в процессе словно не участвуешь. Смехота, если Ульрих сподобится на автобиографию. Расскажет, какой из тебя хреновый любовник. А Билли заорёт — непра-а-авда! — на весь чёртов Берлин. — Со мной по-друг-гому? — прошептал он из полутьмы. — Как в кино. Билли усмехнулся, сдвинувшись с места вновь. Подполз, что таинственное существо, — окутает касаниями-обещаниями-колдовством. Поразит в самое сердце. Вот кто послан тебя убить. Только медленно — смерть для тебя подобрали самую мучительную. Самую сладкую. Повиснув на Меркелевом плече, он наклонился, чмокнув в губы, — носом потереться призвал, словно они два зверя. В своей маленькой стае. В своём большом логовище. — Я ре-ревную, канеш, Меркель, — начал он, не отстранившись. — Но мне нрав-вится. Нравится играть с тобой главные роли. Вместо щелчка хлопушки — поцелуи, замыкающие каждую их сцену. Пусть мы никогда, никогда не увидим титров.11. der einunddreißig
15 июня 2024 г. в 13:40
Примечания:
Тридцать первый (нем. der einunddreißig) ― на немецком молодёжном сленге обозначает человека, отличающегося вероломным поведением, а также синоним слова «предатель» или «стукач». Использование может варьироваться от общеупотребительного слова до крайне вульгарного и уничижительного оскорбления.
Песня, сопровождающая главу: Empathy Test — Incubation Song
В последние дни июля Билли толкался в стрит-баре — пока в конце концов не оказался по эту сторону стойки.
А справишься ли, малявка?
Ухмыльнулся, корча рожицу, — ещё го-гордиться бушь.
Билли для этого не надобно вытряхивать остатки денег на пойло из чужих карманов. Главное, пусть будет сам.
Им гордишься — потому что он всем назло. Родакам-обществу-властям — иногда даже Меркелю.
Думал, достался тебе только на счастье?
Одетый в джинсовый комбинезон, обросший булавками, он громыхал бутылками под стойкой. Хмурился на местных бычар — страна вроде как рухнула, а тутошние звери никуда не делись.
Их, как Меркеля
да же? признай, ну
не приручишь. Руку откусят по локоть.
Так что он за Билли приглядывал — не сомкнётся ли на его плоти чужая пасть.
К полуночи народ прибывал — не готовый уж сбегать от местных хорстов шимански. Нынче у полиции проблем хватает — посерьёзнее вяленой панк-роком молодёжи.
Да и старичья.
Глянь на себя в зеркало. Глянь следом на Билли.
О вас сняли бы драматический фильм с плохим концом — в котором бойкий мальчуган уж давно не цедит слёз из промаринованных глаз.
Все, что имелись, выцедил.
— Давненько-давненько тя видно не было, Меркель, — прохрипел кто-то в толпе.
Протиснувшись — Меркель приметил лысую головёнку, — Хэнк протянул ему ладонь через стойку.
— Запрыгивай, — подмигнул он, пожав Хэнку руку. — Заменишь нас с крохой. Как по старой памяти, а?
Хэнк, прищурившись, вгляделся в Билли, подавшего кому-то бутылку. Ругнувшись, он прикарманил пфенниги-марки — липкой от
спермы
пролитого пива ладонью.
Всё впереди.
Целая ночь. Хоть и пугливая летом — времени хватит.
Наесться-насытиться
ай-й не жадничай
друг другом.
Зря, верно, Билли его приручил. Зря позволил лакомиться его плотью.
— Так ты его нашё-ол, — протянул Хэнк, покивав, и опёрся локтями на стойку. — Честно сказать, я-то был уверен, ты где-то сдох, Гордан. По Алексу прошёл слушок, что многих штатников позакрывали после… Свалили, короче говоря, на то, что придавило обломками Стены.
— Ну а я, видишь, целый. И даже ничего не отвалилось, — усмехнулся Меркель, опёршись ладонями на стойку. Повеяло дымом от группки малолеток не старше Билли неподалёку — их тоже ещё не украла школа.
— Рад за тебя, Гордан. Искренне это говорю. Я, знаешь, — почесал бровь Хэнк, оглядевшись, — был уверен, что больше тебя не встречу. А ты, гляди-ка, светишься.
— Крепкий сон.
Об остальном умолчал.
У них с Билли свой рецепт — ингредиенты которого никому не раскроешь. Иначе рассеется волшебство.
Гавкнула чья-то собака — вослед грохоту битого стекла.
Меркель вскинул голову — Билли отшатнулся в стене, едва не потонув в граффити.
Свет тусклых лампочек путал — разрисовывал и его бледное лицо.
Переглянувшись с Хэнком, Меркель — лопались под гриндерсами стёкла — направился к Билли. Коснулся плеча — дрогнуло, что у озябшего.
Булавка не держала рваную лямку комбинезона.
— Херовый у тя стажёришко, Меркель, — выплюнул мужик лет сорока, отлипнув от стойки. — Наебать меня хотел, да? Да, сука?
— Эй, заткнись, — шагнул к нему Меркель. — Не то эти грёбаные стёкла тебе в хлебальник затолкаю.
Рука дёрнулась — подтащил его к себе за лямку дырявой майки.
Вдохнул — в ноздри будто впилась стеклянная крошка. Виски зажгло — втиралась стеклянная пыль.
Хорошо бы нашлась у кого смелость тебя усыпить.
Как многих штатных единиц. Глядь — растворяются их лица.
Билли сохранит в памяти Меркелево — хоть и жить ему суждено до глубокой старости.
Своей линии жизни он не прячет.
Вот, коснись же.
Билли нашёл свободную Меркелеву ладонь — вложил свою, остывшую, мокрую. Словно едва не утонул.
Гляди — они меня чуть не утопили.
— Слуш, Меркель, мужик…
— Катитесь на хрен отсюда. Все, — отшвырнул он мужика в пёструю толпу. — Пиво кончилось. Бар закрыт. У нас тут по-прежнему диктатура, а не сраная демократия.
Народ загалдел — что-то намерился ему втолковать, будто на дебатах. Бойкая девчонка с розовым маллетом показала средний палец.
Пахло хлебным запахом пива и сырым бетоном. Кто-то принёс сюда аромат ночного дождя.
— Билли, — повернулся Меркель к нему — всё ещё сжимая ладонь. — Идём домой. Лады?
Он кивнул, не поднимая головы.
— Вот, накинь. — Стянув с себя кожанку, нахлобучил на Биллины плечи.
Почудилось, дрогнули — словно взвалил на них латы.
Огляделся — площадка перед баром почти опустела. Словно дождём смыло — вместе с листовками, прилипшими к асфальту.
Меркель прижал его к себе — прикорнувшего под рукой, что напуганный ночным кошмаром малыш.
Они тебя не тронут.
Билли вскинул голову — а т-тебя?
Как многие штатные единицы.