* * *
Ричи выпроводил после обеда — покумекай, мол, мож, и не стоит? Мож, и не стоило. Это сейчас ему всё авантюра, как Тому Сойеру — издевательства над тёткой и ниггерами. А лет через десять ясно станет — блин, молодость-то просрана. И на кого? Было бы легче, если б Билл знал о Меркеле чуточку больше. А выходило — будто фанател по загадочной кинодиве, по крупицам собирая о ней факты. Где, кто и с кем она трахалась до него. Меркель тоже искал их по всему Берлину? Домой Билл возвращался на трамвае. По пути перебившись францбрётхен, запил горячим кофе — и ни шиша в кармане не осталось. Ричи успел пошутить — ты ж, получаеца, содержанка, Денбро? Подмигивал ещё, сука такая. Билл альфонс при кинодиве, за честь считающий припасть к её длани с поцелуем. Звучало лучше — драматичнее, киношнее, как Меркелю нравилось, — а кольнуло будь здоров. И ведь куда — в самые глаза, на которых слёзы помаленьку собирались. Бев встретила его в сквоте скорбным молчанием — ну что, дескать, сегодня твои надежды опять поминаем? Билл выпивал до дна — чтобы вновь дурные приметы отогнать. В комнате их не прибрано — и даже воздух будто спёрт. Билл не проветривал — берёг последний Меркелев вдох-выдох. И постельное не менял — пока с наволочки не растает запах его шампуня. Рухнув на расстеленный диван, вдохнул поглубже, притулившись к подушке. Это ещё что. А кто-то вообще с ношеными вещами ночует. Билл бы тоже — если б они имелись. Меркель в шкафу оставил только чистые. Билл бы много чего делал, если б не лишние мысли — постыдился бы, например, режущее, как материнским голосочком. Пока тоска по Меркелю была какой-то романтической — будто ждал солдата с фронта. И открытки от него перебирал — порвать? не порвать? — и в фотокарточки вглядывался в поисках тайных знаков, и отсчитывал деньки на отрывном календаре. Ещё маленько — и перерастёт в плотскую. Если Билл попривыкнет к его отъездам — и таращиться на фото станет мало. А у Меркеля небось ни одного. Меркель бережётся — и бережёт Билла. Ну, как супергерои — своих тёлок в шпионских боевиках. Или просто не считал нужным — от фото пользы в дальней поездке нет. Ну и надо тебе это, Денбро? Билл потёрся о подушку — щёки щипало от влаги. Перевернув, опять преклонил голову к прохладе и шмыгнул носом. Шмыгнул к нему и котёнок. Принюхавшись к макушке — унёсся прочь, разведывать новый мир. Вся, блин, в папочку.* * *
Приснился телефонный звонок. Билл всё не мог снять трубку — а в голове механический голос долдонил, что Меркеля в живых уже нет. Опознавать приедете? Проснулся — и вправду трезвонило в коридоре. Кое-как выбравшись из вязкого, как смола, сна, Билл ломанулся туда во тьме. Ответ на звонок тоже обещал неизведанность. Всё равно рискнул, сорвав трубку с настенного телефона. Уж приготовился согласиться — ага-ага, приеду за этим недоделанным, упаковывайте. А потом разнюниться, будто жена солдата, схватившая вместо голубя мира похоронку. Прислонив трубку к уху, Билл услышал: — Кроха-а. Нет, опознавать не придётся. У Меркеля голос мягкий — укутаться в него захотелось целиком. А пока прятался во тьме сквота, запрокинув к стене голову, и поджал губы. Привычка с детства, чтобы не рыдать при мамке. А он же не хлюпик какой-то. Вынесет, если Меркель приедет не скоро. Если только летом — тоже, хоть и с натяжкой. Если не вернётся совсем не думать проще. По щекам разлилось влажное тепло, стоило шею выпрямить. — М-хм… — протянул Меркель. — Не туда попал, значит. — Туда! Туда… П-прости, я… прости. — Слушай, Билли, твой голос как мёд. Давай, обволакивай меня, — попросил он с горячностью. — Рассказывай про своё житьё-бытьё. Усмехнувшись, Билл попробовал прикрыть шмыганье носом. От Меркеля, правда, и по диктофонной записи способного распознать лжеца, как ищейка нюхом — наркоту, не скрыться. Ему хватило ума — такта? пф, это ж Меркель, блин, — не спрашивать. Биллу — сглотнуть, чтобы голос влажным не казался. Это помехи, помехи. — Мы завели ко-ошку, — пожал плечами он. — Кошку? Мы? Не переспросил. Значит, мы у них всё-таки было. — Ну… По-одумал, кот нам везде напрудит, — хлюпнул носом Билл. — Мы п-придумаем имя вместе, да же? — Ещё какое. — А ещё здесь рис-суют граффити. — Серьёзно? С этой стороны Стены? — уточнил Меркель. Билл не сомневался — брови приподнял, спрашивая. — А-ага. Гов-ворят, на нём Хонеккер сосётся с Брежневым. — О-ох, крепкий социалистический поцелуй, — причмокнул он губами. — Крепче Стены. Голос у него потеплел, как апрельское солнце. Билла тоже баловало прикосновениями к коже — да всё не то. Когда-нибудь жар его совсем затопит. Меркель ведь обещал — утонем вместе. — А… На-аверное, не скажешь, — замялся Билл, отведя глаза — будто в Меркелевы смотреть не мог. Стой он напротив — загляделся-излюбовался бы весь, конечно. Касания бы не экономил — к ямочке на подбородке, когда улыбнётся. Билл потёр пластиковый динамик — Меркелю передастся шорох прикосновений, еле слышный, будто по коже. — Где ты с-сейчас? — У тебя в сердце, — сказал он. Нашёл, мол, чего спросить, — сам ответ знаешь. — Годится? Билл разулыбался — щёки от подсохшей влаги сразу стянуло. Руку к груди приложил — там, где сердце ему стуком ответило. — Как т-тебе там? — Очень тепло. Тесновато, правда, — оно совсем крохотное. Главное, что Меркель вместился. С его-то габаритами почти достижение. — А когда ты ве-вернёшься? — не удержался от вопроса Билл. Надеялся, конечно, что не звучал как малышня, дожидающаяся отца из командировки. Билл смирился, что рождественских чудес, например, не бывает, — но приметы-то точно соблюдать важно? Меркель молчал — Билл вслушивался в потрескивания динамика. У него есть категория запрещённых вопросов — а Билл по этой зоне разгуливал не боясь. Вот и хлобысь! — подорвался на мине, похоже. И Меркель трубку бросил. Хотел уж позвать — а он заговорил вновь: — Помнишь альбом Боуи «Let’s Dance»? Ну, с Меркелем трудно избежать хотя бы одного сингла. Чем чаще сваливает ― тем скорее Билловы полки обломятся от переписанных-перекроенных кассет. — See these eyes so g-green… I can stare for a thousand years. — Colder than the moon… — нараспев подхватил Меркель. Передразнить Боуи в этот раз не посмел — не тот, видно, случай. — Да, да. А помнишь, когда он вышел? А слушал бы и слушал. Вместо оставленных Меркелем кассет. — Зимой? — предположил Билл. — Не-а. — Весной? — В точку, четырнадцатого апреля. Я его переписывал у одного широмана в восемьдесят третьем. Вот и запомнил, — вздохнул Меркель. Билл такие вздохи различал — когда одним глазком смотришь в воспоминания, где ещё не угодил в переделки. Тот же период дорог и Биллу. Он снова примолк. Или отвлёкся, или восемьдесят третий год совсем его образами очаровал. Или апрель. Или четырнадцатое. Билл, нахмурившись, позвал: — Меркель… — Мне пора, кроха, а то… Ладно. Послушай альбом, в общем. Он положил трубку, оставшись по ту сторону. Билл — следом, замерев у стены. Облизнув губы, он сглотнул солоноватую слюну. Уставился в деревянные панели коридора, корябая меж ними ногтем, — в темноте опять погряз. А казалось, разговор с Меркелем осветил, хоть и ненадолго. У Меркеля просто так ни черта не бывает — приучен взвешивать каждое слово, как рыночный торгаш, — что в телефонном разговоре, что лицом к лицу. Берёшь, не берёшь? Скидок не делаю. Брал, что давали. Ну и на кой те это, Денбро? А так вроде б и жизнь текла веселее — вот швыряло от эмоции к эмоции, из света во тьму, как пациента психиатрической клиники. С Меркелем и паранойя рискует развиться — вот тебе и побочка от дерьмовых препаратов. Терапия — записанные им вручную треки. Сам отобрал. Сам собирал. Вот, кроха, не теряй — включишь на моих похоронах? Включит и после, чтоб хоть кусочек былой жизни мысленно надкусить. И вспомнить Меркелевы напевы в телефонную трубку. Билл ахнул, дёрнувшись, — догадка забилась вместе с занозой под самый ноготь. Где горело сильнее — не ведал и помчался на кухню, где Бев громыхала чашками и насвистывал чайник. — Ч-четырнадцатое апреля! — выкрикнул он, едва остановившись при входе в кухню. — Он-прдет-чтрнадцтого-апрля!* * *
Отрывной календарь Билл забросил, добравшись до пятнадцатого числа. А деньков пяток спустя вышвырнул, чтоб с укором не шелестел страницами на апрельских сквозняках. Проветрил наконец их комнату. Нечего здесь оставаться Меркелеву духу. Задумался потом — а не испустил ли он его, часом, не вернувшись в назначенный срок? На картах Бев больше не гадала — с каких-то пор стало полезнее пребывать в неведении. Биллу улыбалась, отвернувшись — кусала губы. А сомнения берегла при себе — может, Таро тайком ей чего и нашептали. Что не встречать им вместе с Меркелем новый век, наверное. Да что там — целое лето. А с ним какое-то там новое тысячелетие не сравнится. Ну и ладно. Значит, точно Биллу это не надо. Ни ночная болтовня в сигаретном дыму. Ни утехи, на какие один только Меркелев язык во всём Берлине способен. Ни мечты-мечты-мечты. Слишком он зафантазировался, как девчонка, едва увидев новенького студента. И секс в подсобке у нас будет, и свадьба, и а потом — раз! — и его переводят на хрен. Меркеля — даст бог не в небесную канцелярию. Фиг с ним, пусть вкалывает в земной — был бы только живёхонек. Постельное Билл сменил скрепя сердце, свалив в кучу грязного белья. Был бы Меркель — вдвоём снесли бы в прачечную. Сосались бы в вони порошка и хлорки. Дзынь! — отжим. Дзынь! — Билла хоть выжимай. Поглаживая ластившегося котёнка на собранном диване, Билл подпёр голову рукой. Может статься так, что Меркель, вернувшись, застанет уж здоровую такую кошару. Ну хоть алименты с нерадивого папаши тряси — с упрёками чё явился? Почёсывая кошачий живот, Билл закусил ноготь на мизинце. А вот и скажет — чтоб опять встретить щенячий Меркелев взгляд. Обменяются им с Билловым скулежом. Сам же себя знал — надолго не хватит, хоть сколько клянись плеваться от его оправданий. Ну и на кой те это, Денбро? Надо. Надо? Недели две назад Билл с жаром кивал. Неделю назад — жал плечами. Сегодня в зеркало глядел, косясь на зубные щётки, — и сглатывал. Кивнёшь — солжёшь самому себе. Головой помотаешь — тоже. Из коридора донеслись негромкие разговоры — Бев вроде как с кем-то болтала. Билл трижды подсёк, как на удочку, своё имя — ну, вот теперь советовалась, чего с ним, горемычным, делать. А если вон сбросится с крыши сквота? А если из дома уйдёт? А если-если-если. Поди разбери эту малышню — сегодня смеётся над приколами про члены, завтра вступает в клубы по защите мужского самолюбия от сопляковых шуток. Билл прислушался — позвала его из холла. Как мать — сына, иди, дескать, поздоровайся. Свою маменьку Билл тыщу раз расстраивал, запираясь в спальне. А Бев вроде как не за что — не хихикала над ним, слыша глухое как ду-думаешь он кого-нить шпёхает?, не упрекала за Билловы же ответы — точно шпёхает. Бев хватало ума — и такта, который у Меркеля однажды конфисковала, — догадаться, что в Билле говорили дерьмовые чувства. Точнее — за него. И не упрекать наутро — когда вздыхал по Меркелевой душеньке. Тайком от неё — по чему-то ещё. Бев кликнула вновь, и Билл, цокнув языком, поднялся с дивана. Выйдя из комнаты, побрёл вдоль коридора. Облепил повсюду серый дневной свет — солнце теперь тоже пряталось, вслед за Меркелем куда-то ушло. Выйдя из коридора, Билл замер. Хотелось спросить у Бев — чего дёргает-то, блин? — да вопрос так и остался на языке. Проглотил — ликование на него просилось. Меркель кинул дорожную сумку у пыльных гриндерсов — Берлин приветствовал его по-своему. Не похудел, не изменился, блеск в глазах не растерял — как у острых ножей. Билл знал — Меркель ими владеет лучше мясников. Разбирается, под какими частями тела кроются самые трепетные органы. Билл тоже это вкусил — хоть и ножей Меркель с ним не использует. Сорвавшись с места, побежал к нему, не пряча писка. Ну или чего-то нечленораздельного, запрыгивая с ходу — Меркель подхватил с удовлетворённым мычанием. Надо было ткнуть ему, конечно, — чё явился? Вместо этого ткнулся носом — в шею, от которой пахло табаком и застоявшимся парфюмом. Всё равно вдыхал, жадничая, — ртом схлёбывал, прижавшись. Так крепко, что кончики пальцев, пламенея, онемели. И скрипнул плащ — то ли дверь, за которой тайком скрылась Беверли. Может, обменялись с Меркелем кивком, пока Билл пытался руками-ногами его захапать. Вот и не денешься никуда, вот и мой теперь. — О-о, как ты пахнешь… — пробурчал Меркель. Ухнуло внизу живота — подсадил Билла повыше. — Если я в раю, не выпускай меня отсюда. Отстранив лицо от его шеи, Билл хлюпнул носом. — Всего меня зальёшь, кроха, — усмехнулся Меркель. — Ты же т-только про слёзы? — Буду рад, если предложите чего-то ещё, — подмигнул он. — Только я жуть какой голодный, Билли. В твоих же интересах помочь накрыть поляну и вот это всё. — Не то?.. — Не то съем, — пригрозил Меркель, клацнув зубами. — Целиком и всухомятку. Вытерев нос рукавом толстовки, Билл вновь прильнул к нему, обняв за шею. Вздохнул — глубоко-глубоко, чтоб грудью на Меркелеву надавить. Ощутить, как грохает у него сердце, — и в нём наконец спрятаться.