Молчание ягнят

Петь — хорошо. Пение оживляет душу. По-моему, песня — величайшее достижение культуры Лилим. Нагиса Каору

— Да какая разница, сейчас или потом? — Досадливо спрашивала Сесиль, эмоционально взмахивая руками. — Главное же ведь решиться! Это не правильно. Неправильное решение, не тот ответ, на который все надеятся. Марисоль умеет читать атмосферу, она осторожная девочка с самого своего детства. Разочарование, непонимание, грусть на грани отвращения… взгляды работников зоопарка полны снисходительности к «причудливой богачке» Они встречаются меньше месяца назад, когда её взяли «облизывать» Сесиль Шейдман; и Марисоль думает, что прекрасно справляется с этой ролью, даже если её истинная натура совсем не такая. — Прошу прощения, синьора, — говорит начальник безопасности. Марисоль знает, что он от «Вонголы». Тут куда не ткни — люди «Вонголы». Это бесит, это раздражает, это заставляет все инстинкты и всю паранойю взвыть белугой. Хотелось чуть больше свободы, но нет им доверия. Им… если Марисоль? Не слишком ли много для охраны ла капы? — Разве я спрашивала разрешения? — В её голосе словно искренний вопрос. Марисоль теряется одновременно с начальником безопасности, хотя за то время, что провела рядом с синьорой, уже должна была привыкнуть. Сесиль вся такая хрупкая барышня, она смотрит с искренним любопытством и почему-то любит с лёгкой завистью смотреть на здоровых, громких людей. Но она ведь здорова. Почему так смотрит?.. Это так странно. У синьоры вообще много странностей. По одиночке они не особо заметны, но Марисоль постоянно рядом, и она связывает маленькие странности друг с другом, и они образуют большой ком. Такой большой, что страшно представить. Сесиль ведёт себя двойственно. Такие дамочки задают вопросы таким голосом, чтобы после устроить скандал или поставить на место. От Сесиль ждут того же, что и от других. Вместо этого она смотрит и смотрит непоколебимо. Словно всё ей по плечу. Словно она уверена в себе, в завтрашнем дне, в своей безопасности и своей жизни. Такие люди долго не живут. (А Сесиль живёт и живёт, живёт и-) Может, она себя так ведёт из-за мужа? Да, сильнейший человек. Но — человек. Человеческий фактор, слышали?.. Кажется, будто нет. Нельзя вести себя так свободно только из-за мужа. На подкорке мозга всё равно бы играло: а что, если?.. и постепенно сводило бы с ума, заставляя вести себя куда как осторожнее. Но синьора ведёт себя свободно и путает все карты. Вновь! Марисоль в жизни хочет только двух вещей. Власти, состояния и статуса — это вещь «первая». А вторая — это даже не вещь. Не совсем, если быть точно. Это задание. Задание убить и обрести свободу. Если она убьёт Саваду Сесиль, когда будет приказано, ей будет дарована свобода. Свобода в обмен на сущую мелочь. Всего лишь чья-то жизнь. Марисоль стольких убила, что всех и не упомнить, хотя каждое лицо отпечатано в её памяти. Марисоль могла бы назвать их поимённо и сказать, во что они были одеты в день своей гибели. Смерти. Убить Саваду Сесиль? Сущий пустяк, Марисоль даже стараться особо не приходиться; Сесиль словно ей уже доверяет, словно не видела никогда обмана и подхалимничества, словно она её близкий человек, словно… Словно она никогда не видела предательства и лжи. — Ваш муж знает об этом? — Делает ещё одну попытку охранник, и эта попытка безуспешна. Сесиль улыбается так широко, что кажется, будто её зубы светятся грёбанным солнцем. Марисоль могла бы выхватить небольшой пистолет, спрятанный под одеждой и выстрелить госпоже прямо в голову, никто бы не успел среагировать, а она сама бы ничего не поняла. Она могла бы оцарапать её ядом, отравить едой, отравить все те многочисленные тюбики — и кому столько нужно…? — для ванны, и мало кто нашёл бы, где был яд на самом деле. — Мой муж сам распорядился заняться мне теми вещами, которыми я хочу заняться. Сесиль улыбается широко. Глаза у неё добрые, но голос — голос у неё командира. Из-за такого голоса хочется подчиниться, хочется сложить и затолкать обратно в глотку все свои слова. Взгляд у неё добрый. Но где-то там, возле зрачка, что-то дрожит и это «что-то» пугает. Неправильная. Савада Сесиль вся неправильная. — У вас есть ещё возражения? — Почти ласково, почти любяще тянет Сесиль и главу охраны передёргивает. Он опускает голову, опускает взгляд и Марисоль понимает, что больше он не может. Не может не подчиниться, не может сопротивляться. Его воля подавилась, а он показал признак своей слабости. Марисоль вспоминает, как совсем недавно стояла точно так же и её всю передёргивает. Вместо главы охраны ей чудится она сама, а вместо Сесиль — дон Савада. …У стоящего Савады Тсунаеши глаза на самом деле холодные, взгляд — уверенный, а поза полна вызова, ленивого превосходства. Марисоль слышала разговоры о том, как милосерден «Король», как он добр и снисходителен. Вглядываясь в собирающуюся тьму в глубине глаз, Марисоль не уверена в том, что может со всем этим согласиться. Доброта? Наивность? Снисходительность? Тогда почему она не видит этого перед собой? Марисоль давно не ощущала такого давления. Не страх, но… близко. — Рад видеть компаньонку моей жены, — говорит он тягучим голосом. Вот только тон у него резкий, как у иностранца-японца. — Вам хорошо обживается на новом месте? — Хорошо, — слишком поспешно кивнула головой Марисоль, тут же себя затыкая. Слишком поспешно. Слишком. — Что ж, я рад, — улыбается прохладно дон и подходит к столу. — Вам налить чего-нибудь? Воды, сока, кофе, какао… вина? Хотелось отказаться. В подобной атмосфере язык не поворачивался сказать «нет». А он, того и гляди, словно этого ожидал, вон как довольно глазками сверкал. Стало мутно и тошно. Марисоль не любила говорить с донами. Не любила общаться с вышестоящими. И при всём при этом просто мечтала стать такой же. Важной, непостижимой, недосягаемой. была ли это зависть к? — Воды, пожалуйста. И дон Савада кивает головой, медленно поворачивается к ней спиной, и спина его словно говорит насмешку: ну давай, давай, попытайся ударить меня, попытайся выстрелить в меня, смотри как я невнимателен и слаб. Марисоль знает, что каждая мысль — чистейшая ложь. Но она так звучит набатом в голове, так кричит, так ругается, что поделать с собой хоть что-то сложно. Она пропускает своё слабое жёлтое пламя по телу и делает вид, будто не замечает очень тихого смешка. Ну разумеется. Он подаёт ей графин, ставит на столе, не давая лично в руки. Марисоль брать этот стакан не хотела. Видел чёрт, не хотела!.. но взяла и даже отпила. А сейчас сидела, точно примерная ученица в младших классах, и пыталась незаметно, нервозно, крутить этот стакан. Бесполезно — говорит мозг. Дон всё замечает, пусть и вежливо отводит взгляд. Но Марисоль это нужно, у неё вбитые в подкорку навыки и умения, и она снова и снова вертит гранёный стакан из какой-то безумно дорогой коллекции — это видно по… по всему, на самом деле. И потому что ничего не дорогого в кабинете нет и быть не может. — Как обжилась моя жена? Не отвечай. Провокация. — Хорошо, дон. И-и-и-и, ты снова нарушила главное правило, Марисоль! Ха… ха… какая плохая девочка. — Сегодня не забудь собрать немного вещей. Вы уезжаете. Марисоль дышит между ударами сердца. Хриплое — что? — не срывается с языка, но лицо её едва не выдаёт. Марисоль в замешательстве. Она знает, что Сесиль странная, непохожая на других девушек ла капа, которых она встречала до этого. Это… это странно, завораживает. Может, это большая игра Сесиль Шейд, ныне Савады. Быть доброй до тошноты, до такой тошноты, что тебе, наконец, все поверят. Но… разве это было бы не глупо? Это мафия, кто верит здесь в любовь, в тоску, в искренние эмоции? …и Савада Сесиль всё равно делает это снова и снова. Опять и опять. Проявляет заботу, сострадание, восклицает и плюёт на уважение к старшим и её почему-то никто не одёргивает. Это… странно. Неправильно. Не соответствует традициям. Итальянцы во многом хороши: они любят свои семьи, любят говорить, а ещё чертовски хорошо пытают — наверное, лучше всех в мире, куда уж там немцам. Итальянцы с улыбками идут вершить личную Вендетту — о-о-о-о! Вендетта подобна посвящению. Не было? Не итальянец. В последние года, начиная с Восьмой, эта практика поутихла, но всегда находились безумцы, готовые совершить Вендетту и броситься на Варию — даже жаль идиотов, которых больше никто не видел. Ведь если Вендетта «провалена», то никто не сможет предъявить тебе за убийство. Они, итальянцы, сицилийцы, сами отказались от всех прав, говоря о Вендетте, а значит умерев, они не могут никому позволить за себя отомстить, ведь «вышли за систему». — Я вас поняла, дон. Не задавать вопросов. Не задавать вопросов. Не задавать… К чёрту вопросы. — Надеюсь, моя жена хорошо проведёт время, сеньорита. Это предупреждение? Он знает? Он знает? Он знает? Внутри всё застывает от страха. Липко, влажно… жутко. Марисоль видит медь, видит сталь и видит золото в чужих глазах. Пламя играет ненавязчиво, красиво. Напоминание. Это чёртово напоминание о том, что случится с Марисоль, если хоть что-то обидит Сесиль. Синьору Саваду. Марисоль не выдерживает и склоняет голову. — Хэй? — Синьора прикасается к ней и выводит, приводит в чувства. — Ты со мной? Тебе плохо? Солнце припекло? Марисоль вяло улыбается. Смотрит мутными глазами, а видит попеременно то синьору, то синьора. Они, чёрт возьми, и понятия не имеют, как на самом деле схожи. (Марисоль жаждет всего две вещи. Первая ею почти достигнута. Вторая — это желанная свобода, означаемая смертью Савадой Сесиль. Марисоль умная, она умеет выжидать, ждать и втираться в доверие. Она могла бы выстрелить синьоре в голову, могла бы воссоздать фальшивое самоубийство, могла бы- Да многое что могла. Но Марисоль умная. Она улыбается, виляет хвостом и ждёт. Чего ждёт?.. Приказа убить. Ведь шансов у неё и без того больше).