Колокольная лестница

Первой, кого увидел Иван на подходе к селу, рядом с примыкающим к церкви кладбищем, где теснились друг к дружке присыпанные снегом могильные холмики с деревянными крестами, была Лушка. Иван издали узнал бывшую прислугу Юговских по уверенной походке и статной фигуре, хотя одета сейчас она была по-зимнему, неброско, да и роскошную косу спрятала под повязанным по-бабьи тёплым платком. Лушка сперва не признала архитектора, зябко кутавшегося в цыганское одеяло. Приняла за нищего, пришедшего побираться на паперти, и попыталась подать «копеечку». Когда же заговорил он, назвав её по имени, ахнула: – Да боже ж мой, Иван Григорьевич! Обняла, сдавив на радостях не по-женски сильными руками, прижала к большой и мягкой, будто две подушки под залатанной кацавейкой, груди и, не выдержав, разрыдалась. – Что ты, что ты, Луша, – принялся успокаивать её Иван, искренне посочувствовав да позабыв, что сам находится в бедственном положении. – Разве беда какая случилась? – Случила-а-ась, – горестным эхом провыла та и, шмыгнув носом, утёрла его рукавом. Кивнула в сторону сгоревшей барской усадьбы. У Ивана и самого при взгляде на пепелище сдавливало сердце. Дом тот, до боли знакомый снаружи и изнутри, до малого кирпичика обшаренный и обмеренный, воспринимался им как собственноручное его творение. Эскизы, записи и готовые почти чертежи ждали завершения работы. Иван понимал, что жизнь переменилась, что всё перевернулось с ног на голову, однако в глубине души надеялся, что строительство по его проекту будет всё же выполнено. И не в деньгах (пусть по расписке Егорушкиного отца так и не полученных) вся суть, а в твёрдом его, мастера своего дела, обещании. Невозможно же начатое не довести до финала! Немало труда было в этот проект вложено. А, помимо точных математических расчётов, добавлено с избытком и творческого порыва, и фантазии. Нет, не собирался бросать работу Иван, намеревался завершить и хоть на свои средства нанять мужиков-строителей, если придётся. Несмотря на свойственную его национальному характеру прижимистость, он не пожалел бы денег ради блага Егорушкиной семьи. То, что при новых порядках осуществить этого не удастся, даже не приходило ему в голову. Какое власти дело может быть до частной собственности! Ведь это не фабрика, не завод, не торговая корпорация. Вряд ли дом в деревне, пусть и частично каменный да побольше крестьянской избы, станут национализировать. Но, как оказалось, беда пришла, откуда не ждали – здание оказалось сильно повреждено пожаром. Чтобы оценить ущерб, конечно, придётся вблизи посмотреть, да не только самому, но и пригласить экспертов. Если, конечно, удастся кого-то из них в это непростое время разыскать. Правда, и так уж понятно, что остались целыми лишь части стен да фундамент.Восстанавливать придётся почти полностью. Денег на капитальное строительство Иван не сразу наберёт, придётся ждать, пока сумеет заработать – возможно, и не один год. Если б можно было так же, как с колокольной лестницей, управиться, волшебным способом! Жаль, с домом подобный фокус не провернуть. А всё же добраться до развалин надо будет, да и чудо-лестницу заодно проведать. Вот встретит Егорушку – вместе и сходят. Встретит ведь? Пытаясь утешить Лушку, Иван проговорил: – Да, жаль. Но это всего лишь крыша да стены, если руки работящие есть, всегда можно новый дом выстроить. Главное, чтоб все живы были. Вместо того, чтобы успокоиться, Лушка от его слов зашлась ещё более безутешным плачем и потянула Ивана к кладбищу. К ближним, на самом краю – видать, недавно поставленным – крестам. Простые, из ровно оструганных досок, эти два не отличались от других, обозначающих могилы крестьян, деревенских жителей. Однако от выжженных на свежем дереве надписей у Ивана поплыло всё перед глазами и едва земля не ушла из-под ног. «Юговской Александр Алексеевич» – значилось на одном могильном кресте. «Юговской Георгий Александрович» – на втором. Под буквами – цифра, Иван отметил, что вторые, после чёрточки, даты лишь на несколько дней разнились одна от другой. Как же так? – только и сумел он выдавить внезапно осипшим голосом. – Как же это случилось, Луша? «Не верь глазам», – вспомнил Иван слова цыганки Зары. Он хотел бы не верить, да вовсе не выглядели чьим-то нелепо устроенным обманом эти две могилы рядом, отца и сына. – Пойдёмте со мной, – позвала Лушка. – Небось устали с дороги. Накормлю вас да одёжку какую-никакую попрошу у родни взамен вашего тряпья. В избу придём, в тепле и расскажу всё, как было, не на ветру же языком молоть. То ли то было суровое крестьянское воспитание, то ли особенность собственного характера Лушки, но она слишком легко, по мнению Ивана, сумела перейти от горьких рыданий к деловитому спокойствию. Вероятно, в глубинах души этой молодой крестьянки бушевала буря страстей, но она, лишь ненадолго позволив вырваться наружу слезам, вновь закупорила сосуд своего горя и принялась говорить о каких-то обыденных вещах. Ивану и прежде случалось слышать о грубости нравов и бесчувственности простого народа, но только сейчас, столкнувшись с подобным фактом вживую, он догадался, в чём тут дело. Не бесчувственность это, а лишь умение справляться с собой, огромнейшая сила духа. Иван, пусть и был мужчиной, а не кисейной барышней, не смог бы похвалиться подобным самообладанием. Чувствовал он, будто его размазало по промёрзлой земле всем, произошедшим с ним ранее, и едва он, завидев знакомые места, начал возвращаться к прежнему мироощущению, как последнее горестное известие ещё более оглушило его, припечатало, растерзало сердце его жгучей печалью, больной безнадёжностью. Он хотел было остаться на кладбище, упасть на колени у Егорушкиной могилы. Изводил бы себя упрёками: не сумел спасти, защитить, уберечь любимого. Но Лушка была настойчива, и он позволил ей увести себя, как маленького покинутого всеми ребёнка, за руку, хотя сам не особо уже осознавал – куда, для чего. В деревенской избе, умывши лицо ледяной водой да выпив горячего отвара из сушёных трав, он вновь обрёл способность мало-мальски воспринимать происходящее. Невероятно печальной и страшной сказкой звучал для него Лушкин рассказ о случившемся с Юговскими. Дикой нелепостью казалась история о нападении грабителей. Странно было узнать, что Егорушкина старая дева тётка и Лушкин отец, барыня и простой мужик, живут как супруги, пусть и невенчанными. Арина Афанасьевна в избе с низким потолком хлопотала по хозяйству с тем же рвением, с каким прежде в имении мужа своей покойной сестры отдавала приказы прислуге. Новую роль свою эта зрелая женщина приняла, примирившись с роковой неизбежностью. Когда Арина Афанасьевна за какой-то надобностью вышла из избы, Лушка оборотилась к красному углу, перекрестилась на образ Богородицы и вдруг, сунув руку за иконы, вытащила оттуда скрученный в трубку бумажный лист. – Возьмите. Ваше это, Иван Григорьич. Иван, развернув, с удивлением узнал свой же цветной рисунок с иван-чаем. – Откуда? – Бес попутал – себе было прибрала, больно уж хороша картинка. А красть ведь грех. Прощения прошу вашего. Не возьмёте – буду думать, что вы на меня в обиде. Иван поблагодарил, убрал бумагу за пазуху, коснувшись и спасшего ему жизнь крестика. Рисовал для Егорушки, на память ему. А теперь у себя в память о любимом будет хранить этот пейзаж. – Что же, Луша, произошло? – настойчиво спросил Иван. Он не смог произнести имя Егора и рядом с ним выговорить слово «умер» или «погиб», словно язык его налился тяжёлым свинцом. – Николашка Рябой убил Георгия нашего Лексаныча, – вздохнув тяжко, сообщила Лушка. – Да точно ли так? Неужели видел кто? – Никто не видал, как дело было, да только кому же, кроме него, злодеяние сотворить. Перед тем хвалился, слышали мужики: мол, банда не нашла в барском доме самого ценного, а он-то уж знает, где искать. Думали – так, болтает, а вот поди ж ты! Спохватились уж после пожара. Тело обгорелое нашли, похоронили с отцом рядом, Лексан Лексеич-то незадолго до того скончался. А Николашка, убивец, как в воду канул. Ни мужики наши, ни банда не могли поймать ирода. – Луша, да точно ли Егора похоронили? – усомнился Иван. – Ты сама погибшего признала ли? «Не верь чужим словам, не верь своим глазам», – так и слышался ему голос цыганки. Да и без неё отчаянно не желал Иван верить в смерть своего Егорушки. Будь одни слова об этом, счёл бы их неправдою. Пепелище же на месте дома и могила с надписанным на кресте именем доказывали обратное. – Страсти какие вы говорите! – всплеснула руками Лушка. – В гробу лежал – лицо платком прикрыли, знамо дело, обгорел – разве будет сам на себя похож. Да я и не приглядывалась – больно уж я покойников боюсь!