Оковы для призрака. Взгляд Дмитрия

Проповедь не могла закончиться достаточно быстро. Даже при том, что я знал, что не могу пойти за Роуз, мне все равно нужно было выбраться оттуда. У меня не было никакого права пытаться найти ее после того, что произошло, и, честно говоря, я все еще не знал, хочу ли я увидеть ее снова. Хотя мне отчаянно нужно было знать, все ли с ней в порядке, я не мог обещать, что у нас не будет еще одной ссоры, которая нанесла бы еще больший ущерб нам обоим. Как бы мне ни хотелось выбраться оттуда, я заставил себя ждать. Мне приходилось физически сдерживать дрожь в ногах в предвкушении, пока я ждал, когда все прихожане уйдут, чтобы я мог выбежать за дверь. Но я остался сидеть, позволяя всем видеть, что я пережил всю службу, не будучи пораженным светом или охваченным пламенем. Когда я, наконец, встал, чтобы выйти, проповедник кивнул мне — возможно, в знак поддержки или просто признания. В моей голове промелькнуло воспоминание о том, как отец Андрей однажды вечером разговаривал со мной в полном одиночестве в задней части крошечной церкви Академии Святого Владимира. Когда я искал ясности, он предупредил меня о моем собственном упрямстве. Мне хотелось бы вспомнить точные слова, которые он мне сказал. Тогда они принесли так много понимания. Было бы неплохо поговорить с ним еще раз. Однако сначала мне нужно было сделать еще кое-что. Что-то гораздо более важное. Пятерым стражам, окружавшим меня, приходилось идти быстро, чтобы не отставать от моего темпа, когда мы спешили к моей квартире. Я уже попросил Адамса позвонить Василисе и попросить ее встретиться со мной там. У меня все еще не было своего телефона, но Адамс заверил меня, что она уже в пути и скоро будет там. После этого он не сводил с меня глаз. На самом деле, с тех пор как Роза ушла, он очень внимательно наблюдал за мной. Филлипс, с другой стороны, вообще не смотрел на меня. Его губы были сжаты в тонкую линию, едва скрывая презрительную усмешку. Его отвращение ко мне и моим действиям почти соответствовало моему собственному. Возможно, я бы позволил ему нанести несколько дополнительных ударов на спарринг-ринге, просто чтобы удовлетворить нас обоих. Василиса ждала у двери моей квартиры, когда мы пришли. Она даже не стала дожидаться, пока мы дойдем до нее, вместо этого подбежала ко мне и схватила за руки в тот момент, когда я появился на лестничной клетке. — Что случилось? Страж Адамс не сказал мне ничего, кроме того, что тебе нужно было меня увидеть. Я нерешительно огляделся по сторонам. Там не было никого, кроме нас семерых, но я все равно чувствовал себя совершенно беззащитным. Взглянув на остальных, я спросил: — Не могли бы вы ненадолго оставить нас наедине? — Зачем? — огрызнулся Филлипс. — Мы все видели, что ты с ней сделал! Почему это имеет значение, будем ли мы здесь, когда ты скажешь ей? Василиса переводила взгляд с меня на стража Филлипса, отчаянно пытаясь понять, что происходит с тем небольшим количеством информации, которую ей дали. — Что? Что с кем случилось? — ее глаза расширились, когда волна осознания захлестнула ее. — Роза?! Я мог только представить стыд на своем собственном лице, основываясь на горьком самодовольстве Филлипса. — Мы дадим вам поговорить, — Адамс положил руку на плечо Филлипса, оттаскивая его от двери и позволяя нам войти одним. — Дмитрий, — едва дверь захлопнулась, как она начала задавать вопросы, — что случилось? — Я… Я просто… — я провел рукой по волосам, пытаясь осмыслить случившееся и подобрать слова, чтобы объяснить это. — Я сорвался. — Вы двое поссорились? — ее беспокойство усилилось. — Подрались? Я отмахнулся от нее. — Нет. Ничего подобного, — мы с Роуз много раз дрались физически, но это всегда происходило с ясным умом, по определенным правилам и при определенных обстоятельствах. Мы никогда так не вымещали свою агрессию друг на друге. Я бы никогда этого не сделал. За исключением России… Мой разум был предателем, как всегда. — Тогда расскажи мне, что случилось! Все не могло быть так плохо, — она сидела на маленьком стуле, чопорная и правильная, воплощение всего, чем должна быть женщина ее положения. Я расхаживал по комнате как сумасшедший. — Я думаю, что сломал ее. — Ты… сломал ее? Диван заскрипел, когда я тяжело опустился на него, закрыв лицо руками. — Да. — Начни с самого начала. Я рассказал ей все. С самого начала, когда я думал, что она начнет новую сцену прямо там, в задней части часовни, до того, как я на мгновение почувствовал, что просто сижу рядом с ней и верю, что мы действительно можем сосуществовать, до тихого, но обостряющегося спора вплоть до тех последних моментов. Я рассказал ей о том, как увидел — хотя бы на секунду — эти красные глаза и бледную кожу на Розе, как мой кошмар ожил в короткой, но ужасной галлюцинации. Я рассказал ей, как я просто махнул рукой — на нее, на нас и на все остальное в тот момент. И я сказал ей, как ужасно было видеть боль в ее глазах. Не гнев. И не просто шок или печаль. Боль. Как будто я разорвал ее на части. У меня не было слов, чтобы описать, какой опустошенной она казалась сразу после этого. Я точно знал, что у этого чувства нет слов, чтобы описать его. Я распознал это в ней только потому, что в последнее время сам так часто это чувствовал. — Я не хотел причинить ей боль. Я хотел, чтобы она держалась подальше — ради нас обоих — и мне нужно было, чтобы она знала, что спасать больше нечего, но… Я не хотел причинять ей такую боль. Она вздохнула. — Ты должен был знать, что это причинит ей боль, Дмитрий. Она любит тебя, а ты просто отверг все это. Она дала тебе все, что должна была дать, а ты только что сказал ей, что тебе нечего дать взамен. Это нелегко слышать. Даже мягкость в ее голосе казалась осуждающей. — Что я должен был делать?! — Я не знаю, — она пожала плечами и посмотрела в окно. Шпиль часовни был едва виден над другим зданием. — Возможно, это был единственный вариант, но в любом случае ты должен взять на себя ответственность. Ты сделал это. Ты причинил ей боль. Ты должен быть тем, кто это исправит. Как я должен был это исправить? Я даже не мог с ней поговорить. Даже если бы я попытался, я, вероятно, только сделал бы хуже. Она ни за что не захотела бы меня видеть после всего, что я только что сделал. Я проследил за взглядом Василисы в сторону церкви. — Ты должна поговорить с ней. Она в замешательстве оглянулась на меня. — Почему? — Потому что ей нужен друг. Я знаю, что это я все испортил, но она не захочет иметь со мной ничего общего прямо сейчас. Или когда-либо. Я знаю, что ты была мне очень нужна в последние несколько дней, и это вызвало проблемы между вами двумя, но ты действительно нужна ей прямо сейчас. Ты должна пойти и найти ее. Поговори с ней. Ты нужна ей больше, чем я, — она заслуживает тебя больше, чем я. Она нерешительно посмотрела на меня, прежде чем встать. — Хорошо. С тобой все будет в порядке? Я кивнул, прикусив язык, чтобы немного успокоиться, прежде чем ответить ей. Я не мог позволить ей увидеть, как сильно это на меня влияет, иначе она бы никогда не ушла. Мне нужно было, чтобы Василиса поговорила с Розой и убедилась, что с ней все в порядке. — Да. Со мной все будет в порядке. Просто иди и найди Роуз. Бросив последний немного обеспокоенный взгляд, она ушла.

***

Я мог оставаться в своей квартире только так долго. Двор не был маленьким, но он был достаточно мал, чтобы я волновался, что выйти из него означало бы наткнуться прямо на Роуз. Однако в конце концов стены в этом убежище с одной спальней сомкнулись настолько, что моя старая камера стала выглядеть просторнее. — Я думаю, мне нужно пойти прогуляться. Хантер оторвал взгляд от экрана телевизора. Американский футбол никогда не привлекал меня, но он, по-видимому, был заядлым болельщиком и наслаждался редкой возможностью посмотреть игру. — Мы можем подождать еще пять минут? Игра почти закончена. Я обещаю, что мы уйдем сразу после этого. Уголок моего рта дернулся (самое близкое к улыбке за весь день), прежде чем я кивнул. Сегодня я уже разочаровал одного человека. Я мог бы подождать еще несколько минут, чтобы позволить ему немного развлечься. К сожалению, его радость была недолгой, так как игра «лицом к лицу» закончилась поражением его команды. Это не помешало ему подробно рассказать мне о каждой игре, пока мы шли к скрытому дворику за корпусом стражей. Филлипс закончил свою смену немного раньше, так что на меня никто не пялился, но к тому времени, как мы добрались до маленькой уединенной зоны отдыха, которую они оборудовали для жильцов, я уже почти предпочел его тихое презрение. К счастью, у Хантера было острое чувство наблюдения, и в тот момент, когда он заметил, что я вытаскиваю книгу Ганса в мягкой обложке, он и остальные отошли в сторону и позволили мне побыть немного наедине с собой. Старая каменная скамья была далеко не такой удобной, как диван в моей квартире, но свежий воздух был значительным улучшением. Однако мне не потребовалось много времени, чтобы отложить книгу в сторону. Я перечитывал одну и ту же строчку снова и снова и все еще не мог вспомнить, что там на самом деле говорилось. Все, о чем я мог думать, — это Роза, церковь и то, как она выглядела, когда я сказал ей, что все кончено. Адамс стоял по стойке смирно примерно в пятнадцати футах от Хантера. Он был старше, вероятно, прошло несколько лет, как он уволился с действительной службы, но все еще сохранял высочайший профессионализм. Я не мог представить себе ничего менее захватывающего, чем охрана бывшего стража, который мог легко справиться с любой угрозой. Я уверен, что тот факт, что ему пришлось делать это с четырьмя другими способными стражами, делало это еще хуже. Бьюсь об заклад, они все предпочли бы быть в патруле или даже работать на входе в ворота прямо сейчас, а не стоять сложа руки и наблюдать, как человек безуспешно читает книгу. Я хотел спросить Адамса, слышал ли он уже что-нибудь от Принцессы. Она бы позвонила ему, верно? Может быть, мне стоит попросить его позвонить ей. Но о чем бы он спросил? Что, если Василиса все еще разговаривала с Розой, а я прервал ее? Я попытался отогнать эти мысли и отпустить свой разум. Раньше медитация давалась легко. Я мог позволить всему остальному отойти на задний план, когда бегал или тренировался, но сидеть на месте всегда было труднее. Наверное, мне следовало встать и отправиться на беговую дорожку. Вероятно, это помогло бы. Вместо этого я остался прикованным к скамейке. Несмотря на то, что я ничего так не хотел, как забыть и отодвинуть эти заботы подальше, каждый раз, когда я пытался это сделать, на первый план выходили слова Василисы. -Ты должен взять на себя ответственность. Ты сделал это. Все говорили мне, что это «не твоя вина» или что я «ничего не мог с этим поделать», но это было по-другому. Мой лучший защитник прямо обвинил меня в том, что я причинил боль Розе. Она не предложила ни оправдания, ни банальности. Она поощряла меня исправить это вместо того, чтобы убегать. Конечно, я все равно сбежал, но все же… Итак, в чем же была разница? Вопрос задержался, а затем каким-то образом мгновенно прояснился: Во мне. Я был тем, кто отличался. Все, что я сделал с Розой, уже случалось раньше. Я не верил во все те оправдания, которые люди предлагали для моих действий как стригоя, но у меня не было даже их, чтобы зацепиться, когда дело дошло до причинения боли Розе этим утром. Это все было на моей совести. Это был мой собственный эгоизм. Моя собственная трусость. Мое собственное отвращение к себе, которое заставило меня сделать то, чего я отчаянно пытался не делать. — Я облажался по-крупному. Я все испортил. Откровение крутилось вокруг да около, заполняя каждую частичку меня, пока все мое тело не стало отягощенным им. Мне вдруг захотелось самому пойти и найти ее и извиниться за все, что я сказал. Это не изменило бы того факта, что я был слишком сломлен, чтобы быть в отношениях — сегодняшнее утро подтвердило этот факт без вопросов, — но что-то во мне нуждалось в том, чтобы она знала, что я сожалею о том, что заставил ее почувствовать, что все, что у нас когда-то было, ничего не стоило. Мне нужно было, чтобы она знала, что я ценю все, что она сделала для меня, и хотя мне нечего было предложить ей взамен — включая любовь, — это было не из-за нее. Точно так же, как сказала Василиса: она отдала мне все, что у нее было, и предложила даже больше, но я отбросил все это назад, как будто это было ничто. Я хотел, чтобы она возненавидела меня за мои действия как стригоя… но потребовались мои действия как мужчины, сломленного человека, но тем не менее мужчины, чтобы подтолкнуть ее к этой черте. Я снова взглянул на Адамса, но он продолжал стоять неподвижно, как камень. Казалось, что мне придется подождать еще немного, чтобы поговорить с Василисой, а еще лучше, с Розой. Сдавшись, я наконец лег и закрыл глаза. Вероятно, за последнюю неделю я выспался больше, чем за последние десять лет, но все равно чувствовал себя измотанным. Я отдыхал не более пяти минут, прежде чем услышал голос. — Ты определенно выглядишь лучше. Мои глаза распахнулись от удивления. Я совершенно не подозревал, что кто-то подошел ко мне. Поскольку ее тело было лишь черным силуэтом на фоне яркого света, у меня был только ее голос, чтобы продолжать. — Таша? — приподнявшись, я наконец смог разглядеть ее лицо. Дружелюбная улыбка, которую я привык видеть, полностью исчезла, сменившись суровым взглядом и выпяченным бедром. — Что ты здесь делаешь? — Я должна была убедиться, правдивы ли слухи. Я предложил ей сесть рядом со мной, но она покачала головой, и только тогда я понял, что, вероятно, попал в беду. Теперь моя реакция была возмутительно медленной. — Почему Дмитрий? Почему ты похитил Кристиана? — ее вопрос был скорее обвинением, чем чем-либо еще. Она не кричала. Я не думаю, что ее слова были достаточно громкими, чтобы даже привлечь внимание моего охранника. Она просто потребовала ответа. Я долго думал, пытаясь найти какой-нибудь способ, чтобы мой ответ показался ей более разумным, но его просто не было. Что я должен был сказать? Как вы могли бы оправдать подобные действия? — Мне жаль, Наташа. В то время я этого не хотел, а он был всего лишь средством для достижения цели. Я мог бы вообще не брать его, если бы принцессы не было с ним в то время. — Ой! Значит, это было из-за Лиссы?! Моя пауза, вероятно, была достаточным ответом, но я все равно ответил: — Нет. Это прозвучало как разочарованный шепот, как и ее ответ. — Итак, — она поджала губы, — ты все еще увлечен ею… Ее заявление, казалось, эхом отозвалось в стенах моего разума. В нем была горечь, из-за которой ночь казалась еще холоднее, чем раньше. Я буквально не знал, что ей сказать. Особенно после сегодняшнего утра. Я настаивал на том, что между мной и Розой ничего не было в течение нескольких дней, но теперь я был одержим ею. Мне нужно было знать, как у нее дела и все ли с ней в порядке. Очевидно, я что-то чувствовал к Розе. Чувство вины, конечно. Но мне казалось, что под поверхностью этого скрывается что-то еще. Беспокойство? Горе? Гнев? Путаница во всем этом? В конце концов, все эмоции слились в одну большую кашу, пока я не почувствовал оцепенение. Это покалывающее онемение, которое почти болезненно, когда вы действительно что-то чувствуете, но все равно онемение. — Я больше не знаю, что я чувствую, — признался я. Как и все остальное, это казалось неудовлетворительным нам обоим, но это было все, что у меня было прямо сейчас. — Ты бы при… — видимо, закончить это слово было слишком трудно, поэтому она исправилась, — ты бы причинил ему боль? Спросить «Кому?» было бы оскорблением. Она практически вырастила Кристиана. Он значил для нее больше, чем все остальные в мире вместе взятые, и я забрал его. Я причинил ему боль и убил бы его, не задумываясь. — Да, — я не хотел лгать ей. Я сделал слишком много ужасных вещей, чтобы их сосчитать, но, по крайней мере, я мог посмотреть Таше в глаза и сказать ей правду. Мы никогда не лгали друг другу. — Мне жаль, Таша. Он был более ценен для меня живым, но если уж на то пошло — да. — Ценен… — в ее устах это слово прозвучало хуже, чем в моих. Она долго смотрела на меня, как будто хотела, чтобы я взял свои слова обратно. Может быть, она хотела, чтобы я сказал ей что-то, что смягчило бы удар от того, в чем я только что признался. Она не умоляла и не кричала, она просто терпеливо ждала, когда я что-нибудь скажу. Однако мне нечего было ей предложить. В конце концов, с решительным видом она повернулась и ушла. Смотреть, как она уходит, было больнее, чем я думал. Было почти облегчением, что кто-то ненавидит меня так сильно, как должен был. Почти все, с кем я сталкивался в своей прошлой жизни, и даже некоторые, с кем я начинал знакомиться сейчас, продолжали пытаться оправдать меня за мои преступления. Таша привязала меня к ним, а потом сразу же презрела меня за них. Это было то, на что я изначально надеялся, что Роуз поступит именно так. Меня бы вполне устроило, если бы она полностью отвергла меня и избегала вечно, но если бы я был вынужден находиться в ее присутствии, я хотел, чтобы меня осуждали и избегали. Вместо этого она боролась за то, чтобы я увидел ее и убедился, что я знаю, что она простила меня. Даже если я не хотел ей верить, она продолжала пытаться. Она продолжала пытаться, пока я не оттолкнул ее так сильно, что она упала и разбилась вдребезги. Видеть, как Таша уходит, было тяжело, но это было и близко не так тяжело, как наблюдать, как Роза убегает от боли. Что я начал задаваться вопросом, так это было ли бы труднее наблюдать, как Роуз уходит раньше, или это было бы так же легко, как наблюдать за Ташей только что. Было бы действительно катарсисом отпустить ее? Смог бы я на самом деле жить, зная, что Роуз так сильно меня ненавидит? Смогу ли я жить с Розой, ненавидящей меня?