Пасынки Илуватара

Дни настолько походили один на другой, что Вовка потерял счет времени. Подъем затемно от пинка, отвешенного кем-нибудь из старших слуг, а дальше раздуть огонь под большим котлом, в котором грели воду, и хорошо, если остались угли со вчерашнего дня и дров кто-нибудь натаскал, а то сначала за дровами, а потом стучи кресалом до посинения, пока вырубишь искру... Вовка все пальцы себе отбил, пока у него стало получаться хоть что-нибудь. И начиналась обычная ежедневная карусель — выгрести навоз из хлевов, задать корм скотине, которой у хозяина имелась чертова уйма, вымести полы в трактире, и если бы просто вымести — полы посыпались соломой, так что прежде, чем мести, нужно было выгрести ту солому, что положили вчера, вымести и натаскать свежей. И хорошо, если вчера не шел дождь — сухая солома была еще ничего, но вот мокрая и затоптанная ногами, с уличной грязью пополам... И так до темноты и даже дольше, пока не выдадут дневной паек — миску с объедками. Другой еды Вовка здесь не видел. Жил он теперь в углу под лестницей, где постель заменяла куча все той же соломы, накрытая старой попоной, от которой смердело навозом и конским потом. Первые дни он еще пытался качать права — и дело кончилось порцией плетей, всю шкуру спустили и на следующий день погнали работать, как будто ничего и не случилось. Выходных дней в этом мире тоже не водилось, и Вовка-Обломион понял, что о КЗОТе тут даже не слыхивали. Языку его учить тоже никто не собирался. Если он не понимал, что ему говорят, то получал пинок или затрещину. И жаловаться было некому. Но постепенно Вовка приспосабливался. Руки грубели и покрывались мозолями. Речь аборигенов, первоначально воспринимаемая просто как звуковая каша, постепенно обретала смысл. Поскольку на его попытки назвать свое имя никто не реагировал, он привык отзываться на то слово, которым его называли здесь. Он больше не ждал, что снова откроется портал за дверью — да и не до того было, хотя и мелькала иногда мысль — а вдруг? Может быть, не для него, не отсюда, но для кого-нибудь еще — сюда? Такая мысль запала ему в голову чуть ли не в первый день его пребывания в трактире — когда он вдруг углядел в зале обрамленное темными кудряшками знакомое лицо с косящим глазом и приметной крупной родинкой на носу — «Илонка?!» С Илонкой-брокилонкой, больше известной как Илонка-с-нехорошей-квартиры, он лично сталкивался буквально пару раз, хотя на тусовке она была существом, весьма хорошо известным. Поговаривали, что она недавно завязала с наркотой, и поэтому у нее не все в порядке с головой. Впрочем, Чокнутая Браэн подбирала весь городской хлам. Свалка же. Илонка вешалась буквально на всех, без разбора пола и возраста. Однажды она, придя в гости, не смогла сама открыть дверь подъезда («Слишком тугая!»), полчаса прыгала на морозе, «потому что деньги на телефоне кончились», а в результате подцепила какого-то мажора и забыла о том, куда шла. Она могла позвонить случайному знакомому в два часа ночи с просьбой «поговорить о вечном, а то скууучно». Влезала в любой разговор, даже если он ее вовсе не касался, и высказывала свое ценное мнение. На прямой посыл по известному адресу она страшно обижалась: «Но мне же надо социализииироваться! А вы мне не даете!» «А почему за наш счет?!» — отвечали ей. Периодически она пыталась просочиться на какую-нибудь игру, посылая заявки с чужого почтового ящика, обычно ее отшивали, но иногда авантюра удавалась. Тогда игра летела ко всем чертям, можно было уезжать сразу. На «чиндоговские» выступления она тоже являлась, бережно неся в котомочке свое Ценное Мнение и колбасные обрезки неизвестного происхождения. Собачники выставляли Илонку с площадки и несколько раз грозились побить, но, видимо, у них не доходили руки, либо не хотелось связываться с нехорошей квартирой. Как-то раз Гилфиниэн просто взяла ее за шкирку и пинками выставила из зала, где проходили соревнования. Чтобы собак не потравила — с нее, дуры, станется. (С тех пор Илонка обходила Гилфиниэн десятой дорогой, хотя Гилфиниэн о ней, Илонке, и думать забыла.) Еще она была знаменита тем, что отиралась в местной пародии на конный клуб, обитавший в гаражах около железной дороги, и регулярно торчала то возле вокзала, там, где был выход из метро, то около парка аттракционов с перманентно грязным серым пони, клянча у прохожих «лошадке на корм и на лечение». Найти эту «конюшню» можно было хоть с закрытыми глазами — по запаху навоза. Вовка как-то сунулся туда с Лехой Вереском, полюбовался на ослизлые стены, разваленные стойла, гнилое сено и заплесневелый овес — и решил с этим делом не связываться. Сейчас Обломион и Илонке бы обрадовался. Но это оказалась не Илонка. Трактирная служанка Косая Элис была дурой от рождения. Ни матери, ни отца она не знала и всю жизнь жила при трактире — кормила скотину, подметала зал, убирала объедки со столов и охотно ложилась со всяким, кто не брезговал ущипнуть ее за тощий зад и подарить дешевенькое ожерелье. С появлением Вовки-Обломиона, который, по мнению хозяина, оказался еще дурее, Элис перевели в подавальщицы, а на Вовку навалили всю грязную и тяжелую работу. Вовка начал сторониться Элис, как только понял, что она из себя представляет. Противно было. «Вот угораздило же мироздание склепать двух дур в одном комплекте», — думал он. А Элис быстренько сообразила, что ее повысили, и теперь командовала Вовкой, как хотела. Ему очень хотелось послать ее куда подальше или просто дать по уху, но, поскольку рангом в трактире он был ниже, приходилось терпеть. По правде сказать, и хозяина трактира, Лысого Тома, ему тоже частенько хотелось обложить трехэтажным матом. Последний раз — за свинью пару дней назад. При этом воспоминании Вовку передернуло. Да откуда ж ему знать, как свинью забивают? Он об этом один раз в какой-то нетленке читал, было это давно, а упоминалось мельком! А тут Лысому Тому возьми да приспичь послать Вовку и еще одного слугу, имя которого Вовке-Обломиону помнить было лень, вроде Бродда, а вроде нет, забить свинью. Про себя Вовка называл его за характерную внешность Чуркестаном. С ушераздирающим свирепым визгом тварь в один момент вывернулась из веревки, которой ее попытался связать Обломион, и принялась гонять его и Чуркестана по двору, пока они оба не нашли убежища на заборе. До этого Обломион и представить себе не мог, насколько может быть опасной обыкновенная домашняя хавронья, а тут прям хребтом прочувствовал. Натуральный хищник, разве что копытный, да только этой зверюге и когтей-то никаких не надо — достаточно широченной слюнявой пасти, полной крупных и острых желтоватых зубов, а до кучи снабженной такими клыками, от одного вида которых любая собака пойдет нервно курить в коридор. А хуже всего было то, что смотреть на это сбежалась, похоже, вся деревня, как на бесплатный цирк, и теперь над ним, Вовкой, смеются и пальцами на него показывают, стоит ему только на улицу высунуться. Самое обидное, что над Чуркестаном смеются меньше, хотя на заборе сидели оба. Дверь распахнулась и впечаталась в косяк, открытая не рукой, а похоже, что с ноги. Вовка, занимавшийся высокоинтеллектуальной работой по выгребанию из-под столов вчерашней соломенной подстилки, перемешанной с костями и огрызками, оглянулся, чтобы посмотреть, кого это могло принести среди бела дня. Из трактирного полумрака на фоне дверного проема он разглядел только силуэт. «Один?! Мать моя женщина... Убили, что ль, в очередной драке, а теперь он тут возродился? Ой...» Вовка Одина не любил и побаивался. «Кто ж его знает, что ему, контуженному, в голову взбредет?» Да еще папаша, чтоб его, постоянно ставил одноглазого инструктора «Бригантины» Вовке в пример. Мол, он в твои годы уже воевал, экипажем командовал и в БТРе горел, а ты, балбес... Вовка однажды не выдержал и с ехидцей поинтересовался: «Батя, ты хочешь, чтоб я тоже в танке сгорел?» «Ууубью паразита!» — взревел папаша, дергая из шлевок широкий флотский ремень с тяжелой пряжкой. Вовке на потеху всему микрорайону пришлось тогда в одних трусах драпать от разъяренного отца во двор и прятаться в старой котельной до тех пор, пока гроза не миновала. Хорошо — летом дело было... — Камлост! — шепнула косая Элис. — Ой, опять трактир разнесет... Слуги быстро испарились кто куда. Трактир затих. Вовка наморщил лоб: — Берен?! Как это… Великий герой?! — Тихо ты! Да, он самый! — Элис моментально исчезла. «Хм, а Профессор писал, что Берен, дескать, после возрождения больше со смертными не встречался... Ошибочка, видно, вышла. Как там дивнюки брокилонские говорят? Профессор неправ, там все не так было». Мимо Вовки из кухни к черному ходу важно прошествовал Чуркестан с бадьей помоев. Дескать, я при деле, я белый и пушистый. — Пойду скотину покормлю. Чего стоишь, дурень? Прячься, а то плохо будет! — А где все? — Разбежались. Вон в дальнем углу подмети, авось на глаза не попадешься. Опять Камлост трактир по бревнышку разберет. Ох, и будет нам завтра работы! Да еще и от хозяина достанется. Он после такого всегда злой как сто голодных балрогов. — А почему Том терпит? — Ну, ты и вправду дурень! Камлост чистым золотом платит, не торгуется, не считает! Побуянит, покуражится, а потом хлоп кошель на стол — держи, хозяин, за все! — А хозяин что? — Стелется перед ним, прям медовый пряник, а не Лысый Том, тьфу! А нам назавтра — плетей, чтоб быстрей все убирали. Ну, я пошел, а ты как знаешь. Вовка стоял, разинув рот, как дурак. Впрочем, почему же «как»? Он ведь и был здешним дураком... Забыв про метлу, он во все глаза смотрел на живую легенду. «Сам Берен! Было б дело в нашем мире — я бы непременно у него автограф попросил!» Легенда тем временем швырнула тяжелый плащ на скамью, грохнула кулаком по столу и заорала: — Хозяин, вина! Из кухни раздались звуки подзатыльников и злой окрик хозяйки: — Берта, Аделина, Келли, а ну — вина дорогому гостю! Шевелитесь, лентяйки! Три хорошенькие служанки мгновенно подкатились к Берену и наперебой стали предлагать: — Отличное вино, господин, только доставили, из гномьих погребов, отведайте — не пожалеете! — А вот ягодное эльфийское, с весенней ярмарки лично для вас берегли! — А вот медовуха эльфийская, на травах, один запах чего стоит! — Лепешки, лепешки масляные, из отборной муки, сама хозяйка пекла! Берта, подавая вино, изловчилась и украдкой плюнула в кувшин. Вовка хмыкнул про себя: «Люди везде одинаковы». Немногочисленные в такой час гости бочком-бочком потянулись к выходу. Похоже, они прекрасно поняли, что сейчас тут будет жарко. Только какие-то заезжие купцы невозмутимо ели жаркое в дальнем углу. Величайший герой, гулко глотая, хлестал все без разбору. Вино стекало по подбородку, заливая красивый кожаный доспех. «Ведь не отчистит потом, — раздраженно подумал Вовка. — А что — небось сам ручки марать не захочет. Слугам отдаст». Он тихонько переместился поближе. Берен тем временем сгреб в охапку Келли и Аделину. Девицы захихикали с деланным смущением. — Ну что, красотки? Кто со мной пойдет? Ты или ты? Можете по очереди, — и он громко захохотал, довольный своей шуткой. — Ожерелье хочешь, рыжая? Красиивое, — он вынул из кожаного мешочка блестяшку, вроде тех, какими трясут цыганки в подземных переходах, и повертел ею перед носом Аделины. — Пойдешь со мной — подарю. А, рыжая? Пока гость был занят переговорами с трактирными шлюхами, Вовка подошел чуть поближе и сумел разглядеть героя в подробностях. Лицо, на расстоянии казавшееся довольно приятным, вблизи производило скорее отталкивающее впечатление. Отдельные, мелкие, едва заметные штришки складывались в такую картину, словно на этом лице все пороки не только побывали, но и оставались ночевать. А сейчас герой пребывал еще и в изрядном подпитии, грозившем перерасти в пьяный дебош. «Ему бы сутенером быть на вокзале», — с возрастающей неприязнью подумал Обломион. «Лэ о Лейтиан», по которой он так пёрся дома, опошлялась на глазах, представая перед мысленным взглядом Вовки в совершенно ином свете. «Герой, тоже мне... Небось жене дома врет, что орков бить уехал. А пятна на доспехе — это не вино, а орочья кровь. Вот сволочь, а?!» — Ну, рыжая, согласна? А если колечко в придачу подарю — пойдешь со мной? Гляди, какое, — с каамушком! Келли сверлила Аделину завистливым взглядом. Берта смотрела на Берена как на злейшего врага. Казалось - дай ей в руки острый нож, и не сносить ему головы. "Чо это она? Ей-то чего не так?" И тут Вовку-Обломиона понесло. Не помня себя от злости, он шагнул вперед, схватив наперевес метлу. — Ты, герой! Какой ты герой — пьяница ты и... и скотина! Ты... Ты свиной навоз! Всем живым друг — скажи, из чего у тебя сапоги сделаны! Тебя... эльфийская принцесса полюбила, за тобой пошла, а ты что? Служанок щупаешь да байстрюков плодишь? А жена думает — ты тут орков бьешь? Да в наших краях отродясь орков не водилось, ха-ха! Герой! Трактирный! Это она... за тебя... все сделала! Она Сильмариль нашла, не ты! А ты что сделал? Руку в пасть волку сунул? — Вовка подумал и добавил по-русски: — Бытовая травма героизмом не считается. Купцы за дальним столом перестали жевать и во все глаза уставились на Вовку. А тот, распалившись, продолжал на все корки честить Берена: — Да что ты вообще создал за свою жизнь, неуловимый ты Джо, — орал Вовка, мешая местные слова с русскими. — Добровольное общество «Пищевые резервы»? Да не за тобой тогда пошли, а за Финродом! И Финрода ты погубил! Такой король был, эх! Это ж... не ты его от орков спас! Это отец твой! Не тебе Финрод кольцо подарил! Ему! А ты что сделал? Явился — и прямо с порога: «А ну, король, живо тащи мне Сильмариль! Тингол мне дочку на камушек сменяет». Да не так все было! Хочешь — скажу, как? Да послал тебя Тингол! Послал куда подальше! Так и сказал. «Что?! Дочь мою в жены себе захотел? Да пошел ты к Морготу, и чтоб без Сильмариля не возвращался!» А ты по-эльфийски-то плохо понимаешь. Ну и пошел. Купцы за дальним столиком сдержанно фыркнули. — А как тебя... Занавеска Мелиан пропустила! Чего молчишь, герой? Хочешь — всем расскажу?! Все узнают! Постепенно запал у Вовки проходил. Он остановился, сжимая метлу, и зажмурился, ожидая, что за такие слова Берен сперва начистит ему рыло, а после и вовсе по стенке размажет. Впрочем, Вовке было уже все равно. «Ну, убьет — ну и что? Зато этот бардак, наконец, кончится. Навсегда». Но почему-то удара не последовало. Вовка осторожно приоткрыл глаза и поразился. На лице Берена читались не гнев, не ярость, а самый обычный страх. Водянисто-серого цвета глаза бегали, как у пойманного за руку жулика. «Один смотрел совсем не так, — некстати подумалось Вовке. — От его взгляда, даже когда он спокойный был, мороз продирал, словно сейчас пристрелит. А Берен, что, МЕНЯ боится? Круто!» — Я знаю, как ты за Занавеску прошел! — почуяв полную безнаказанность, снова раздухарился Вовка. — Я все знаю! Занавеска... она... высоко — уууу! — Вовка показал рукой на уровне своего роста. — Человек не пускать, эльф не пускать, орк не пускать, лесная скотина — можно. А он шел вот так... Вовка не договорил. Берен резко вскочил, перемахнул через стол (Вовка зажмурился: теперь точно убьет!), вылетел за дверь, прыгнул в седло и помчался прочь от трактира — только пыль из-под копыт полетела. Опомнившийся Вовка выбежал за ним на крыльцо, воинственно потрясая метлой и продолжая орать в лучших традициях Дафны. — Я сделаю, твоя жена все узнает! На столе остался лежать увесистый кошель с золотом. Хозяйка, подобрав юбки, примчалась из кухни, быстро сунула его под передник и юркнула обратно. Из углов повылезали попрятавшиеся было слуги. — Ну, теперь он у нас долго не появится! — шепнул Вовке Чуркестан. — Чего встали, лодыри? За работу, живо! — рявкнул старший слуга. — Скоро гости соберутся, а вы прохлаждаетесь! Вовка снова взялся за свою метлу, но тут его окликнули заезжие купцы, до того внимательно наблюдавшие за скандалом. — Эй, ты! Потом дометешь! Иди сюда. Жрать хочешь? Хозяин, жаркого, сладких лепешек и винааа! Так как его Завеса-то пропустила? Рассказывай! Вовка почувствовал, что настал его звездный час. — Она-то высоко висела, — ууу! — повторил он. — А он шел вот так — ыыы! — Вовка опустился на четвереньки и пошел, мотая головой и мыча. — Эльф не пускать, человек не пускать, скотина всякая — пускать! А он вот так шел! Муууууууу! Скотина! Купцы заржали так, что опрокинули кувшин. — Ох-хо-хо! Уф, да ты и мертвого рассмешишь! Хозяяяин! Еще вина! Вовке щедро плеснули в деревянный кубок неразбавленного гномьего. Обломион храбро хлебнул. «Блин, ну и бормотуха!» — Завеса, значит, подумала, что он зверь? Га-га-га! Ловко! — А и правда — скотина! На четырех ногах идет и мычит. Ух-ху-ху! — Нализался, выходит, до поросячьего визга! Слышь, а с принцессой там что было? От выпитого у Вовки развязался язык. Будто всю жизнь на местном наречии болтал. Хотелось и нервишки успокоить, и Берену отомстить за то, что напугал, да и вообще оказался не тем, что про него слышал Вовка. — Тингол Берена не туда послал. Вот и заварилась каша. Надо было посылать так, чтоб не дошел. Сказал бы — а хочу водицы из Куйвиэнэн испить, принеси-ка мне. И-и все! — Вовка пьяно икнул и взмахнул рукой. — И н-нету больше Берена! Ик! Н-никакого! — Ну, потеха! — И правда — не дошел бы! Люди столько не живут! — А почему Тингол дочку-то за него выдал? Отчего ни за какой другой холерой не послал? — Так за кого ее еще выдавать — она ж вековуха! Спасибо, что хоть смертный взял. Короли только с королями роднятся. А они все друг другу родня — плюнуть некуда. — А эти, заморские, которые на севере живут? — Тоже! — мотнул головой Вовка. — Тингол-то с Финвэ — братья родные. Эти, первые эльфы, они все друг другу братья. Со стороны Финвэ — Феанор и его сыновья, Финголфин и его сыновья, Финарфин и его сыновья. Кем она им всем приходится? Теткой! Выдавать-то не за кого! Да и вообще она уже помолвлена к тому времени была. С Даэроном, менестрелем тамошним придворным. — Ах-ха-ха-ха! А наши, лесные? Тоже не годятся? — А эти рано сватаются, — Вовка так и сыпал сведениями, почерпнутыми давным-давно из какого-то фанфика. — Лет в пятьдесят, а то и раньше. На кой Моргот им перестарок в полторы тыщи лет! И это еще боги добрые были — дали ей полный человеческий век прожить. А если б сказали — вот тебе твои полторы тыщи человеческих лет! Сразу! Сколько есть — все получи, мы не жадные. И доживай! Как знаешь! Купцы не могли больше смеяться и только обессиленно хрюкали. — Аааааааааа! Уууыыыыы!!!!! Полторы тыщи! Сразу! Ах-ха-ха! — Хозяин! Еще жаркого и вина! И хлеба ковригу! — Меду лесного! — И масла топленого! Жри, сказочник. Заработал. — Хозяин, а дурак бездельничает, вместо того, чтобы пол мести, сидит и с купцами треплется! — наябедничала дура-Элис. Настроение у Лысого Тома, и без того неважное, сползло по стене еще на пару бревен. Голова трещала, да еще эта косая Элис противно верещала над самым ухом. Приготовившись начальственно рявкнуть на лодыря-дурака, Том выглянул в зал. Да-а. Всякое, конечно, случалось, но такого Лысому Тому в своем трактире видеть еще не доводилось. Зал был набит так, что яблоку было негде упасть. И хозяйка, и подавальщицы буквально сбивались с ног. Купцы, караванщики, ремесленники и просто зеваки, сгрудившись возле дурака, слушали его побасенки и заказывали, заказывали, заказывали... Том прислушался. — А то вот еще история была. Тингол спрашивает у Келегорма: «Послушай, тебе что тебе больше нравится — Сильмариль или моя дочь?» — «Ну Эльвэ, как ты можешь сравнивать неодушевленный предмет с СИЛЬМАРИЛЕМ???» Хохот, стоны, вой, выкрики: «Ох, уморил, подлец! Эй, хозяйка, тащи еще вина!» — А вот еще. Феанор попросил у Галадриэли локон волос. Она не дала и бурчит: «Один попросит, второй... Облысеешь тут к балрогу...» Прошлепав на кухню, Том взял кошель с дневной выручкой. Таким тяжелым кошель не бывал со дня основания этого трактира. Высыпав монеты на стол, Том погрузился в подсчеты. Когда он пересчитал все, то, кроме крайне удивленного урчания, издать ничего не смог — сумма в кошеле соответствовала месячной выручке, и это было еще не все. — Ну хозяяяяин... — заканючила несносная Элис и немедленно огребла от Тома затрещину. — Цыть, дура! Взяла метлу вместо дурака и пошла мести! И навоз из хлева потом выгребешь. Ты, шлюха позорная, мне сроду месячной выручки за раз не приносила. А дурак пускай дальше болтает. «Вот свезло — так свезло! И это — всего лишь за жбан пива», — подумал Лысый Том. Вечером Вовка-Обломион еле добрался до своей конуры под лестницей. За все время своего пребывания в этом мире он в первый раз наелся до отвала, а так не напивался вообще никогда за всю свою жизнь. «Кажется, я ухватил удачу за хвост, — бродило в Вовкиной хмельной голове. — Теперь главное — удержаться...»