Imperare orbi universae

Сколько Шварценберг себя помнит, мода всегда была к ним беспощадна. И всё же слом старой обыденности привнёс свежие веяния, по-своему изящные, свободные от тяжеловесной роскоши минувшего века. В первую очередь глоток свежего воздуха получил пол прекрасный. Наблюдая за тем, как женское тело, окутанное столькими таинствами и запретами, постепенно становится зрелищем едва ли не общедоступным, Карл только усмехался тихонько. Ханжество ему не было свойственно, да и всякое пребывание подле горячо любимой супруги, такой же открытой, прямолинейной, готовой воспринимать всё новое в пределах разумного, оттого становилось чуточку слаще. Сентиментальные глупости, однако князь ничего с собой поделать не мог. Не менее томные чувства испытал он, впервые осознав привязанность толка совершенно иного. Благо от соблазна греховного надёжно охраняли слои шёлка, муслина и тонкого хлопка, преображавшие даже захудалого проходимца в приличного человека. Графу Меттерниху не надобно и того: счастливая внешность вкупе с природным очарованием завораживает любого. Некто, подобный ему, обязан был стать поклонником прелестей красавицы Моды. И Клеменс в кой-то веки мог удивить постоянством одной из своих сердечных привязанностей. Утончённое щегольство красило его ещё в годы славного века, закономерно отбывавшего в небытие. Охваченный смутными чувствами Карл любовался им тогда без стеснения. Потому что Клеменсом восхищались даже злостные неприятели и завистники. Спустя годы сие очарование укрепилось. Как пёстрые камзолы столетья минувшего, так и форменные сюртуки Меттерних носил с неподражаемыми достоинством и изяществом. Пред его ликом меркли иные придворные франты, коих находилось в избытке при любом из дворов европейских монархов. По крайней мере, так казалось самому Шварценбергу. А у искреннего восхищения поистине бездонная глубина. Своего пика оное достигало при мыслях о том, что таилось под этой закрытостью, по-прежнему свойственной миру мужского костюма. Узость отдельных частей повседневного гардероба не щадила изъянов фигуры, доставляя фельдмаршалу лично немало хлопот. Зато шейные платки, галстуки, накрахмаленные воротники и манжеты рубашек надёжно скрывали от людских глаз много чего любопытного. Далеко не всегда зрелище было приятным: временами, стоя перед ростовым зеркалом в спальне, Карл чертыхался, осматривая собственное тело, болезненно полное, покрытое блёклыми шрамами и следами ушибов. Живая летопись - послужной список, высеченный не в горной породе, а на человеческой плоти, смертной, но способной многое претерпеть. Подобное смущало отчасти. В те времена, когда он ещё предавался «отдыху», желанному воинами всех званий и возрастов, не беспокоило, но как только в жизни появилась любовь… Боязнь выглядеть несуразным в глазах женщины, обожаемой всей душой. Опасение, что сей вид оттолкнёт человека, в одночасье ставшего столь желанным и дорогим. Безотчётный страх уродства перед лицом совершенства. Возлюбленная Нани была для него таковой. Таким был и Клеменс: от припудренной макушки до кончиков унизанных перстнями пальцев. И всё же милее прочего сердцу Карла оказались веснушки. О дивный контраст - светлый лик без изъянов и точёные плечи, по которым бисер рассыпали золотой… *** Воспоминание обосновалось в памяти на долгие годы: парижские дни, нескончаемая череда празднеств по случаю свадьбы императора Наполеона. Проводы, хлопоты, фанфары, подвенечные колокола. Двуличное торжество, затянувшееся на целое полугодие. Разумеется, судьба эрцгерцогини Марии Луизы волновала подданных имперской короны, однако государственный интерес вновь оказался превыше рядовых сантиментов. Клеменс гордился тем, с какой ловкостью претворили в жизнь очередной династический проект, подлинный конёк Габсбургской дипломатии во все времена. Гордился своей супругой, не отступавшей ни на шаг от Бонапарта и его ближайшего окружения, гордился прозорливостью мсье Флоре, гордился им, Шварценбергом, своим доверенным лицом во французской столице, пускай не единственным. Далеко не единственным. С момента прибытия министра, пустившегося по следам свадебного кортежа дочери их августейшего повелителя, не знали они ни дня отдыха, ни дня покоя. Для цвета европейского дворянства, собравшегося по случаю в пределах столичных стен и загородных дворцов, то была увеселительная прогулка — не миссия, связанная с исполнением деловых обязательств. На их же плечах лежало бремя великой ответственности… Благо нашлось, с кем оное разделить. И хотя Меттерних в качестве основной резиденции предпочёл особняк, где в течении последних лет проживала Элеонора вместе с детьми, на пороге отеля де Монтессон графа встречали заведомо чаще. Работники посольства смотрели на новоиспечённого министра с благоговением, присталым скорее Сыну Божьему, нежели обыкновенному смертному. Да и сам Карл не мог скрыть своего тихого счастья. Дипломатическая игра не доставляла ему того удовольствия, с каким занимался он вопросами стратегического характера. Рутина, сопровождавшая первую, походила на танец, где один неверный шаг грозил обернуться катастрофой невиданных масштабов. И сколь ответственно не подходил Шварценберг к составлению депеш, отсылаемых им в имперскую канцелярию, реальную близость того, кто всё это время составлял ему партию, письменным инструкциям не заменить. Скользить по вощёным паркетам Сен-Клу рука об руку с Клеменсом донельзя приятно. Время от времени созерцать его спину, пробудившись в стенах места, с которым предстояло плотью и кровью срастись, - не менее сладостно. Очередной хлопотный день - аудиенция у императора французов, несколько светских визитов подряд, работа над проектами государственной важности до позднего вечера - вновь способствовал тому, что по исполнению намеченных планов Клеменс отказался из посольства и шагу ступить. Поздний ужин на двоих, разговоры на отвлечённые темы у натопленного камина. Проявления невоздержанности, за которую можно поплатиться и головой… Как бы там ни было, глаза Шварценберг разомкнул уже глубоко за полдень. Досадное обстоятельство, но после успешного претворения в жизнь очередной политической комбинации дозволено праздновать. Благодатные лучи июньского солнца заливали опочивальню через окно, накануне задёрнутое ими наполовину, и согревали приятно, к бурной деятельности совершенно не располагая. Оттого Карл возлежал преспокойно, хотя сон в скором времени сняло как рукой. Шорох, едва различимый: просторная сорочка из гардероба фельдмаршала сползла ещё ниже, обнажив верх спины и мраморное плечо. Пускай лица Клеменса не было видно, сама поза наводила на размышления определённого рода. Всё же в отдыхе министр нуждался не меньше посланника, порой утомлявшегося до такой степени, что дремал над очередным изысканным блюдом, подаваемым на званых ужинах в доме супругов Маре. Герцог и герцогиня Бассано оказались хозяевами гостеприимными: в беседах с министром иностранных дел Франции Шварценберг по-своему душой отдыхал. Посещение парижских салонов также входило в его прямые обязанности, однако всякий обмен любезностями с насмешливой мадам Рекамье, герцогиней Жюно или самой Каролиной Мюрат, в конце прошлого года почтившей своим присутствием Францию, становился для князя щекотливейшим из испытаний. Зато Клеменса подобный расклад всецело устраивал. Как ни в чём не бывало порхал он по балам и приёмам, рассуждал о делах государственных со знанием дела и равно беспечно кружил по вечерам неаполитанскую королеву в темпе мазурки иль менуэта. А после находил желанное отдохновение в объятиях дражайшей супруги, среди кип дипломатической почты в отеле де Монтессон. В чужой постели спится слаще, чем в собственной. Показательно, раз полуденному солнцу до графа не добудиться. Зато свет его постепенно делает тайное всё более явным. Подложив локоть под голову, Карл созерцает плоды небесных трудов и впервые за долгое время искренне улыбается. Соблазн слишком велик: вскоре к солнечному теплу присоединяется мягкость его собственных губ. Разогретая кожа, сладковатая и бархатистая, заставляет продлить миг блаженства, прижаться теснее… Тихий смешок застаёт врасплох того, кто поддался минутному наваждению. — Вы так любезны, mon cher, - граф не скрывает ехидных ноток в своей интонации, - раз не забыли о наших с вами обязанностях. Подобное замечание из уст человека, нередко поражавшего окружающих своей безответственностью, нынче особенно трудно снести. Воспользовавшись тем, как стремительно отпрянул генерал, сминая под ними белоснежные простыни, Клеменс неторопливо переворачивается на спину, невозмутимо потягивается до различимого хруста. В ответ Шварценберг сглатывает и выдыхает отрывисто: — Ни в коем случае. — Вот и прекрасно! На сей раз уже Клеменс смеряет его оценивающим взором. Князь выглядит совсем сбитым с толку, тщетно убирает со лба иссиня-чёрные пряди. Сколько времени потребуется им на то, чтобы привести себя в порядок без лишнего внимания со стороны прислуги и посольских работников? Непозволительно много. На весь грядущий день падёт тень от сего стечения обстоятельств. И всё же Клеменс втайне благодарит Провидение и чуткую натуру Карла за то, как для них звёзды сложились. Умеренность требуется во всём, даже когда на кону стоят судьбы мира. И раз момент оказался упущен, терять им больше нечего, в сущности. С грацией хищной кошки министр поднимается с пуховых подушек, сокращает расстояние между ними до нескольких дюймов. Подхватывает князя под руку, привлекает к себе, заговорщицки шепчет на самое ухо: — Полноте, я вам вот что предлагаю. Все визиты нынче остаются на мне, а вы проследите должным образом за строительством. Сами знаете: парижские мастеровые во многом проигрывают нашим умельцам. В самом деле, сколь не очарователен особняк, предоставленный в пользование австрийскому представительству, для празднеств такого масштаба он оказался совершенно не годен. Без временных пристроек, приличного бального зала не обойтись. Заботы толка хозяйственного разом смягчают неловкость, повисшую в воздухе. Шварценберг расслабляется, смотрит глаза в глаза: признательность, нежность, стойкая уверенность в завтрашнем дне. — Будет сделано! - весёлость возвращается в бархатный тембр генеральского голоса, и Клеменс, наконец, ощущает прилив сил, жизненно необходимых ему в эти суматошные дни. - Божией милостью всё успеется. С расточительством Полины никто не сравнится, однако и наше празднество, несомненно, выйдет достойным. Ведь его программу составляете вы. При этих словах во взоре полупрозрачных глаз Меттерниха вспыхивает самовлюблённый запал, от которого сердце невольно в груди замирает. А следом удовлетворённость моральная сменяется жаждой подкрепить оную чем-то более осязаемым. Часом ли раньше, часом ли позже вольются они в привычную колею - всё это мелочи перед лицом предстоящих им испытаний. Вскоре от плавных движений сорочка сползает с мраморных плеч окончательно. И Шварценберг будет перебирать золотистые веснушки губами до тех самых пор, пока границы дозволенного не натянутся точно струны, грозящие оборваться в самый неподходящий момент. Неделю спустя австрийский посланник с хозяйским радушием примет в своём новом доме многочисленных друзей и родню. А ещё через месяц надежды, возлагавшиеся на союз корсиканского выскочки со знатнейшим правящим домом Европы, злой рок обратит в пламя, золу и братскую скорбь.