***
В большом шатре было чадно и жарко. Пусть за его пологом бушевала ледяная буря, но внутри царили духота и гомон. За низкими столами было людно. Рабы сбились с ног подавать горячие блюда. Потерев замерзшие ладони и скинув заледенелую шубу, Йо уселся возле Шишиды и подвинул к себе сочащиеся жиром и соком бараньи ребрышки. Аромат жареного мяса щекотал аппетит. Йо вцепился зубами, оторвал крупный кусок и лишь потом отвлекся на разговоры. Шишида, обзаведшийся в последнем налете ссадиной на скуле, поинтересовался: — Как нынче добрался, Йо Шиндо? Добрая ли была дорога? Йо кивнул, не переставая жевать: — Добрая, да долгая. Пока до стоянки, пока добычу разобрать. Брать-то было нечего. — Да уж. Не думалось мне, что так бедно будет в становище Великого Харса. — Истина нынче льется в словах твоих. Все растратил, все чужакам отдал. Здесь Йо, конечно, лукавил. Шли не за добычей, много добра пожрал огонь. Шишида, в меру молодости да неопытности своей, приехал с нукерами уже поздно, когда догорали окхели да плетни хутту. Вот и досталось им лишь пару десятков овец, которых другие умаялись бы гнать до своих стоянок, вот им их и продали на четверть дороже красной цены. Йо бы и половину накинул, да только помешал Камакири, ударивший с Шишидой по рукам. Сам Камакири теперь сидел во главе шатра, как тот, кто опрокинул харский окхель. Его место было почетным, и Йо ждал, когда он, наконец, объявит присутствующим радостную новость. После слуги — рабам прикасаться к праздничным блюдам было не положено — должны были подать ему баранью голову как самому достойному гостю улузатта — общего собрания племен. Обычно улузатт проводили весной. Событие было важное и сопровождалось ярмарками, играми, да и празднованием конца уухэльхога. День после долгой зимы был, наконец-таки, равен ночи, и женщины доставали из припасов серую муку, из которой жарили улу-борсыки — большие, на бараньем жиру да с кислым овечьим молоком. Обычно для улузатта выбирали эйлаг — горное пастбище, где было достаточно места, чтобы развернуть ярмарки и игрища, поставить хутту для скота и торговли, да и раскинуть шатры. Но на этот раз новости не могли терпеть до весны, и для улузатта выбрали укромную долину, где ветра были тише, в отличие от эйлагов, где сейчас резвилась буря. Горным племенам нужно было знать как можно раньше. У другой стены шатра сидел Рин со своей новой женой. Йо смотрел на нее пристально, и никак не мог вспомнить, где видел ее раньше. Ее круглое лицо с плавными скулами, острым носом, обрамленное двумя тонкими косами было знакомо и в то же время никак не обозначалось ни именем, ни местом. Йо подумал-подумал, да и бросил это гиблое дело. Стоила ли она его беспокойства! На днях ему достался куда более значимый трофей. Йо с удовольствием вспомнил боль в ребре ладони. Как она билась, как сопротивлялась, как грызла его даже сквозь намотанную на руку тряпку! Одна мысль о том, что та женщина принадлежала Бакуго, даже если не телом, то своей преданностью, запускала по венам Йо благостное пламя. Какой же это был восторг, быть причастным к разрушению всего, что этот безродный ублюдок успел здесь устроить! А теперь от него — от всего-всего — остался только лишь шатер, который Камакири пожадничал сжечь. И шатер этот хорош, да только вот бесят до дрожи магии под пятками еще никак не скрытые тамги рода Бакуго. Но ничего, это все тоже было временно. Пусть льется арха, пусть напиваются гости крепким дузом! Под утро и это наследие будет сожжено под ликующие вопли. А пока нужно подвинуть к себе кровяной колбасы да еще горячих борсыков и радоваться со всеми вместе. Наконец, собрались все. Понимающе переглядывались Куроиро с Шишидой и Камакири. Остальные хэгшины и их нукеры вели беседы спокойно, но чуть растерянно, пока не понимая, для чего же их сюда созвали. Наконец, Камакири поднялся, и шум стих, все устремили на него взоры, полные ожидания. — Друзья! — его скрипучий голос, похожий на громкое, несмазанное колесо, звучал хорошо и резко. — Вы знаете, что богами нам завещано стоять на своем. И не людям без роду и племени менять эти заветы! Шишида и Куроиро дружно издали боевой клич и подняли кулаки в воздух. Тсубураба, которого с собой не позвали за нерешительность, набрал было воздуха, но почему-то промолчал. Не шевельнулся и Хирию Рин. Йо облизнул губы, выжидая. — А потому мы собрали вас на улузатт! Чтобы обрадовать и объявить: отныне каждое племя будет жить по законам предков! Самостоятельно держать земли! Без чьего-либо назидания судить преступников! Не спрашивая разрешения выбирать летовки и зимовки! А знаете почему? Потому что Великого Харса нет! Толпа не успела разразиться радостными криками, так, воздуха в легкие набрала. Полог шатра вдруг поднялся, и кто-то вошел. Йо бросил в сторону входа мимолетный взгляд, не ожидая никого действительно важного для улузатта, но от знакомого красного желудок сковало страхом. — Повтори это, поганый пес! Нет, это был не Бакуго. Но в его плаще, откинув густые зеленые кудри на белый мех, посреди шатра теперь стояла его харсайым. И очертания ее фигуры были странными, сглаженными длинной традиционной безрукавкой дэньмитов, а руки по плечи были обнажены. Но Йо не успел задуматься об этом. Что этот юнец вообще здесь делал? Как добрался зимой без проводника, когда летние тропы были засыпаны непролазными сугробами? Как узнал, где устроили улузатт? — У тебя нет власти без мужа! — ощерился Камакири, обнажая меч и направляя острие в сторону харсайым, но голос его дрогнул. — Ты жена и чужеземец, так что не смей нам указывать! — Именно, — губы харсайым вытянулись в линию на белом лице. — Я жена. И я не уйду отсюда, не испив крови тех, кто разрушил очаг моего дома. Шишида засмеялся, но вдруг осекся, встретив ее гневный взгляд. Нукеры хэгшинов, еще не посвященных в случившееся, зашептались, по шатру пополз недоверчивый гул. Камакири нервно дернул челюстью: — Здесь нет ничего твоего… — О нет, — харсайым медленно двинулась ему навстречу, и Йо вдруг с ужасом заметил тамгу Бакуго на ее плече. Знак был еще красным по краям, а значит, нанесен был недавно. Но для этого чужеземец должен был… Колыбель! Йо от досады едва не крякнул. Будь проклят этот Бакуго! Мало того, что боги наделили его недюжинной магией, так еще и колыбель героев подарили! Вон же, пузо вперед парня идет! Но, коли так, ребенок мог быть и наследником. Убить! Их нужно было скорее убить! Йо незаметно потянулся к суме, что сбросил на ковер позади себя вместе с шубой. Там лежало хорошее оружие, доброе оружие. — Здесь все принадлежит мне, — продолжила харсайым. — А ты предатель. И я знаю, что ты не один здесь, кто осквернил мой дом, надругался над моими слугами и истребил моих подданных. И, клянусь Ханем, никто отсюда не уйдет, не заплатив за это. В панике вскочили нукеры Куроири, выхватив ножи. Харсайым только руки подняла, и черно-зеленые жгуты закружились вокруг нее, защищая, и очертания тела начали светиться зелеными искрами. Полы шатра затрепетали, будто бы буря ворвалась под полог, и факелы беспомощно затрепетали, грозясь погаснуть. Голос харсайым прорезал шум приказом: — Мина! Дикий рев сорвал шатер с кхере, и зимняя ночь обрушилась на землю. Вмиг стало темно, и лишь сияющая фигура харсайым была видна в полумраке. Заметались люди, закричали. Йо припал к земле, пополз было к суме, но кто-то споткнулся о нее в суматохе и она отлетела в сторону. Небо окрасилось рыжим: драконье пламя разлилось в воздухе, освещая долину. — Приказываю всем остановиться! Нет, конечно, это не был лающий, рвущий уши своей громкостью крик Бакуго. Но харсайым было слышно, и многие замерли, а кто-то и упал на землю, закрыв голову руками. Снова зажгли факелы, и двое воинов принялись ходить по толпе, выдергивая то одного, то другого. Они выволакивали хэгшинов и нукеров по одному к драконьим лапам, и Йо мог только молиться Ханю, чтобы его не схватили. Розовая дракониха снова озарила долину пламенем, и Йо в ужасе разглядел знакомые шипы волос Киришимы. Его глаза горели желтым, он рыскал среди людей будто волк среди паленого леса. А следом, совсем рядом неслышной тенью летучей мыши скользил силуэт Шинсо. И харский глашатай, и его верный пес снова здравствовали и были здесь. Да как такое могло быть?! Йо огляделся. Мина лежала поперек долины, перекрывая единственный выход, и выбраться, не привлекая ее внимания, было невозможно. Нет, нет, бежать сейчас было нельзя. Постепенно на былом почетном месте сгрудилось человек тридцать. Они выглядели жалкими, испуганными, и Йо знал, что сам сейчас выглядел ни капли не лучше. Попробуй повоюй с драконами! Еще и меч Бакуго как назло остался дома, и сражаться было совсем нечем. Быть может, стоило магией обрушить долину? Но как тогда Йо смог бы выбраться сам? — Это все? — тихо спросила харсайым и, дождавшись кивка Киришимы, произнесла уже громче. — Мой супруг никогда не был добр к врагам. И я не буду проявлять милосердия. За убийства и предательства я приговариваю вас к смерти. Отрубите им головы! Возмущенный, протестующий гомон стал ответом. Кто-то бросился спасаться бегством, Куроиро же наоборот, выхватив нож, к харсайым. Драконы не стали выяснять, кто и с какой целью. Заработали мечи, полыхнуло пламя. Те, кого не вывели на казнь, прянули прочь, чтобы не попасть под горячую руку. Вскоре все стихло. В долине повис отвратительный запах горелой плоти. Соленый вкус крови осел на языке. — Я не виноват! — одинокий вой еще живого Шишиды нарушал стройную тишину ужаса. — Я ничего не сделал! Пусть вам скажет Шиндо! Шиндо, Шиндо! Скажи им, что я не виноват! Йо отыскали тут же. Сопротивляться было бы себе дороже, и потому он безвольно повис в железной хватке Киришимы, пока тот не бросил его к ногам харсайым. И Йо в который раз без зазрения совести проглотил гордость: — Харсайым! — прильнул он лбом к ее белым, таким же как у Бакуго сапогам. — Пощади! Он лжет! Я не понимаю, что произошло и за что их покарали, но, клянусь Ханем, клянусь Мон-Арс и своей женой, я не виновен! Шишида, обожженный и исполосованный мечами, ослепший от боли, продолжал выть. И пусть голос его становился все слабее, все так же отчетливо доносились слова «Спросите Шиндо». «Пусть вам скажет Шиндо». Наконец, он затих. Но последнее «он знает, что я опоздал» заставило харсайым резко отшатнуться. — Клянусь, харсайым! Пощади меня! — воскликнул Йо как можно громче, на случай, если Шишиде в агонии вдруг хватит сил ляпнуть еще лишнего. — Я не ведаю ни о чем сказанном! — Что значит, «ты знаешь, что он опоздал»? — раздался скрипучий голос Шинсо, и Йо почувствовал его холодные пальцы на своей шее. — Я… я не знаю! Мы виделись последний раз почти луну назад! — запричитал Йо, зная, что с Шинсо лучше не увиливать. — Шишида жаловался, что опоздал взять добычи, а потому пришлось взять овец, но и их пришлось продать. Но это все! — Какой добычи? — хватка стала жестче, и Йо изо всех сил придал своему голосу жалобности: — Говорил, у ворхидов, но я не знаю, где именно! — Бакуго приказал вам держаться установленных им границ, — сурово произнесла харсайым. — Ты знал, что они нарушили его слово. И не осудил, и не послал мне гонца. Ты не лучше этих предателей. — Пощадите! — Йо вцепился руками в ее сапог, прижимаясь всем телом к земле. — Я не подумал, что это так серьезно! Не подумал, что это стоит вашего беспокойства! Я клянусь богами, я не знал! Я всегда был покорен Бакуго и тебе, харсайым! Разве в войне с Алрией я не доказал вам свою преданность? Разве я не прошел всю чужбину под вашими флагами? Харсайым переглянулась с Киришимой, и тот криво фыркнул в сторону. Что это только могло значить? — Что, и нукеров его ни одного не убито? — шепотом уточнила харсайым, и Киришима мотнул головой, хотя и смотрел на Йо неприязненно. — Убирайся, — наконец донесся приказ сверху. — Ты будешь изгнан до тех пор, пока Бакуго не изменит моего решения. И так будет с каждым, кто осмелится нарушить приказ Великого Харса. Йо в ужасе сел. Изгнание? Что же это, этот зеленоволосый юнец гнал его с родных гор будто раба неприкаянного? А Йо? Он столько сделал, чтобы сохранить привычные устои, традиции, правила, чтобы теперь?.. Чтобы теперь этот мальчишка наводил здесь свои порядки, прикрываясь именем Бакуго, которого, стоило надеяться, и на свете-то уже не было? Но рядом с этим мальчишкой стояли драконы. Те же самые, что делали устрашающим Бакуго не хуже его магии. Йо стиснул зубы. Ему ложью удалось вымолить себе жизнь. Не место и не время было терять ее по глупости. — Как прикажете, харсайым, — Йо обессиленно уронил голову на грудь. — Я обоснуюсь в селениях Тахи и буду преданно ждать вашей милости. Он отполз на коленях прочь, подхватил чью-то полуобугленную шубу и накинул на плечи. Розовая дракониха пропустила его, и тропа под ногами была жесткой от горя. Йо шел, кусая губы, зная, что убираться прочь придется по-настоящему. Шинсо никогда не оставлял приказаний Бакуго без внимания, перепроверял и перепроверял заново, а значит, все равно заявился бы в становище Гурандо. Йо шел всю ночь. Он замерз, но все равно продолжал двигаться, памятуя о том, как легко умереть от мороза, если остановиться и уснуть. В конце концов рассвет окрасил горы земляничными пятнами, и Йо перестал скрипеть зубами. Его разочарование медленно, но верно сменялось злобой и жаждой мести. Что ж, драконы сильны, и даже с мечом Бакуго у Йо было мало шансов против них троих. Однако, быть может, для его далекого друга эти трое теперь не были проблемой? Шинсо вон хромал нещадно, а у Киришимы был шрам на пол-лица. Да и перекинулась лишь Мина. Не значило ли это, что двое других до сих пор были слабы? Киришиму Йо и вовсе не ожидал увидеть, помнил ту зияющую рану в боку, от которой на земле здоровенная лужа крови растекалась. Но нет, жив и все так же зубаст. Однако еще кое-что не изменилось. Йо потер руки, согревая, и легкая ухмылка вернулась на его губы. Охотничья привычка натирать одежду, обувь и руки диким чесноком снова сослужила ему добрую службу. Как ирабисы не чуяли его, даже когда Йо заходил с наветренной стороны, так и драконы сегодня не смогли связать его с дерзким налетом на становище Бакуго. Что ж. Йо был изгнан, но не покорен и даже еще жив. В становище Гурандо он наспех собрал вещи как если бы собирался в набег на равнины, взял нукеров, которых предусмотрительно не стал брать с собой ни на злополучный улузатт, ни в тот дерзкий налет на становище Бакуго. Тщательно наказав жене беречь припасы, и оставив за главного двоюродного племянника, единственного взрослого мужчину из рода Гурадо, Йо повесил на седло еще одну суму с запасом нхарна и поехал в сторону Тахи. Впереди был неблизкий путь, и Йо даже немного сомневался, сможет ли он быстро добраться до хижины, о которой слышал, но в которой еще ни разу не был. Однако выбора не было, и порой понукая ргапалла, Йо ехал рысью, размышляя о том, как можно было бы отомстить проклятой харсайым и вернуть долгожданную свободу собственному племени.***
Когда с предателями было покончено, Изуку обернулся к тем, чьих следов не было найдено в разрушенном становище. Ему нужно было сказать что-то другое, теперь уже что-то успокаивающее, ведь показательная казнь была совершена. Но и ее следовало правильно закончить. — Мина, — скомандовал он так, чтобы все присутствующие его слышали. — Лети в становища предателей. Обыщи их и, если найдешь тех, кто был в нашем доме — убей. По толпе прокатился вздох. А у Изуку в груди трепетало пламя злости. Он слышал, слышал как они ликовали, готовился зайти и теперь чувствовал странное, доселе неизведанное удовлетворение делало воздух, испачканный запахом горелого мяса, сладким. В плаще Бакуго было тепло. А может, его просто так разгорячили ярость и магия. Но теперь Изуку следовало успокоить тех, кто был непричастен, и пока он не мог вспомнить ни ласковых слов, ни доброй улыбки. Помощь пришла, откуда не ждали: — Харсайым! — женщина в длинном дэньмитском платье, расшитом бордовыми узорами, вышла из толпы и пала ниц перед Изуку. — С возвращением, Харсайым! Ее голос был радостным, и что-то вдруг изменилось в ночи будто бы по щелчку волшебного кнута. Следом за ней к свету едва зажженных заново факелов вышел черноволосый хэгшин, в котором Изуку узнал Хирию Рина. Он преклонил колено рядом с женщиной: — С возвращением, Харсайым. И таких жестов и возгласов становилось все больше и больше, и вскоре Изуку почувствовал, как облегчение накатывает на его лопатки, заставляя их опуститься и вздохнуть спокойно. Необходимость ненавидеть отпала, и теперь Изуку чувствовал усталость. — Пусть славится Харсайым! — елеем растекся знакомый голос Мономы, выждавшего нужного момента, чтобы появиться. — Боги покарали предателей твоей рукой! Да здравствует власть Великого Харса! Его присутствие подействовало магически. И воины, и оставшиеся хэгшины очевидно были рады видеть шамана — шаманов не трогают, а раз Монома появился, значит, и опасность миновала. — Поставьте шатер заново, — приказал Киришима. — Наведите порядок, разожгите костры. Харсайым будет говорить с вами завтра. Утро пришло быстро. Казалось, долгая черная ночь должна была сражаться за небо, но она отступила как-то легко и быстро, так и не дав Изуку договорить с Киришимой, устроившегося поверх его ног под пологом походной палатки, скрывавшей их от посторонних глаз. Палатку им радушно предоставил Рин, взявший ее изначально для своей жены. Киришима вопреки свершившейся мести был угрюм и молчалив. Изуку запустил пальцы в его жесткие волосы — до сих пор чуть сальные на ощупь, что свидетельствовало о его нездоровье — почесывая и массируя: — Тоскуешь? — Сначала Кацуки, теперь Токаге, — чуть слышно вздохнул Киришима, глядя мимо лица Изуку. Потом аккуратно потерся щекой о живот Изуку. — Хоть они с тобой есть. — Кацуки жив, — попытался приободрить его Изуку. — Он позовет, когда придет время. Киришима не ответил, только прижался крепче. — Она была хорошей, — прошептал Изуку, к которому несмотря на тепло, никак не шел сон. — Встретила меня со всей добротой, заботилась, все объясняла. Жаль, что я мало ее знал. — Она не ко всем была доброй, — ответил Киришима. — Но Бакуго отбил ее у Дэйдоры, и Токаге была ему преданной. — Дэйдоры? — Был такой. Вечно от него проблемы были. Жирный, что свиньи у вас в хлевах. Кацуки все грозился его прирезать, да все руки не доходили. Так и сдох сам по себе. Любопытно, но Изуку это не напугало и не удивило. Наоборот, ему было приятно, что Киришима решил с ним чем-то поделиться, и он гладил и чесал его косматую голову, пока тот бормотал. — Туда ему и дорога, — мирно зевнул Изуку. — Значит, Токаге давно была с вами? — Не дольше моего, — с легким хвастовством ответил Киришима. — Она была теплой и мягкой. И пахла приятно. Везде приятно пахла. — Что ж. Теперь Мон-Арс потчует ее сладким молоком и травы вокруг нее вечно зеленые, а земля под ногами стелется, — словно мантру повторил на дэньмитском Изуку, запомнив ее от Мицуки и Мономы. — Боги ее не оставят. Киришима моргнул: — Кацуки когда-то тоже так думал, пока… — но потом осекся. Изуку попробовал еще разговорить Киришиму, но тот больше не отвечал, и вскоре уснул, уткнувшись носом ниже пупка Изуку, где тихонько тлела знакомая магия Кацуки. И теперь, когда солнце слепило глаза алмазными брызгами белого снега, Изуку шел к уже накрытым на свежем воздухе столам, где дэньмиты под руководством Мономы, Мицуки и Шинсо ожидали свою харсайым и ее глашатая. Следов вчерашней вакханалии не осталось. Пусть Мина улетела еще ночью, но она была не единственным драконом, а слуги не спали, сжигая одежды казненных, так что Киришима теперь сидел лениво и взгляд его был сытым. Изуку это не волновало. Его заботили разговоры, которые теперь велись за столом и слова, которые следовало говорить. Его одежды соответствовали не просто жене харса, но той, кто имел право на власть: на плечи был наброшен тяжелый плащ, подбитый пятнистым мехом ирабиса, безрукавка до середины бедер была расшита многочисленными узорами, широкие штаны соответствовали тем, что носил здесь Бакуго. Королевская диадема, оставленная в Фессе перед путешествием, сменилась плетеным ободком, удерживающим его кудри на висках. Набитая Мономой лишь сутки назад татуировка неприятно ныла и с непривычки мерзли руки, не укутанные в уют рукавов шубы или хотя бы камизы. Но Изуку не обращал внимания. За столом происходило важное, и вся его концентрация была здесь. — Значит, Бакуго все еще не может уделить времени горам? — уточнил Рин, отпивая горячий травяной чай из пиалы, когда каждый из хэгшинов да и Изуку в свою очередь поделились новостями ненужными, но приятными. — Боюсь, дела моего супруга пока сокрыты от моего ведома, — не стал лукавить Изуку, выдержав его пристальный взгляд. — Мне приказано лишь сохранить царство в целости. — Случившееся непростительно, но ожидаемо, — подал голос с дальней части стола седовласый старик, и Шинсо тут же подсказал его имя — Кен Ишияма, хэгшин старого, но очень малочисленного рода из рархаршей. — Чего ждал Великий Харс, оставляя дом без присмотра? Изуку унял вдруг всколыхнувшийся внутри гнев, с удивлением отметив, как легко здесь стало просыпаться в нем это чувство: — Это моя вина и моя неопытность. Более я не допущу подобного. Но отныне дэньмиты будут частью нашего с Кацуки государства. И здесь будут такие же порядки, как везде в нем. — Разве смеет жена принимать решения вперед мужа? — насупился Ишияма, но никто не поспешил его поддержать. — Будем честны, — лисья улыбка Мономы, сидящего по левую руку от Изуку, засияла, — боги завещали во главе племен стоять мужчине. Изуку Бакуго вполне подходит под их требования. — Бакуго? — встрепенулся до сих пор молчавший Тсубураба. — С каких пор он Бакуго? — С тех пор, как носит его детей под сердцем и принадлежит его роду, — усмехнулся Монома. — Боги бы не позволили мне нанести тамгу калеными иглами, не будь на то их воля. Многочисленные взгляды метнулись к татуировке. Всеобщее замешательство рассеял Рин: — Что ж. Если такова воля богов, то не нам с ней спорить. Но я прошу тебя, Изуку Бакуго, будь мудрее и сохрани здесь мир. Уухэльхог только начинается, и нам не до междоусобных распрей. — Изуку обстоятельно кивнул. — Я сожалею о твоем доме. Говорили долго. Решений принято было достаточно: племена сохраняли границы, попранные в отсутствие Бакуго, а обезглавленные роды Камакири, Куроири и Шишиды должны были разойтись по племенам других хэгшинов по ближайшему родству. Становище Бакуго было решено восстановить в той же лучшей долине, что была им выбрана. Для этого хэгшины выделили ремесленников и крепких мужчин. По пятеро нукеров отдали хэгшины и снарядили в путь. Сам же Изуку собирался остаться здесь: неожиданно в холоде гор ему было легче дышать и двигаться, и даже разъяренная вчера собственная магия не спровоцировала магии Кацуки в чреве. Мицуки была подле него, и Изуку полагал дождаться срока здесь, уповая на родные для Кацуки скалы. Да и статус «колыбели героев» сам по себе играл ему на руку — к нему вдруг отнеслись почтительно не просто из страха, но и с благоговением. Когда с разговорами было покончено и хэгшины начали расходиться, к Изуку подошла женщина. Та самая, что первая вчера обратилась к нему. — Я пришла благодарить, харсайым, — Изуку поднял брови в недоумении. — За жизнь, харсайым. За мужа и за дитя. Ты не помнишь меня, харсайым? — И лишь когда она сложила руки в умоляющем жесте, он смог догадаться. — Риша, — подсказала она, когда он дважды разинул рот, так и не найдя слов. — Ты… Как ты здесь оказалась? — Я приехала с мужем, харсайым. С Хирию. Изуку обернулся к месту, где ожидал найти Рина, но тот уже поднялся и подошел к ним, сразу же приобняв Ришу за плечи: — Все верно, харсайым. Обычно жен положено брать с собой на их первый после свадьбы улузатт. Не мог знать, что все так обернется. Глупая, необъяснимая радость накатила на Изуку. Оставив Рина и Киришиму ожидать, они с Ришей шли по долине, болтая, будто старые друзья, и сердце Изуку трепетало в восторге. Киришима тогда был прав лишь отчасти: ожидание рождения великого воина не долго удерживало Орсо от грубости по отношению к жене. Он все равно был глубоко обижен на нее, часто уходил из дома не принося ни денег, ни пищи, но все чаще пах архахой — крепким местным вином. А когда родился сын и вовсе перестал бояться богов. Сына Риша защищала и берегла всячески, терпя побои и голод. Овец и коз вскоре не стало: кого съели, кого Орсо и вовсе продал. К глубокой осени, когда горы скинули золотое убранство, и начались долгие, непроглядные дожди, Орсо заболел и вскорости умер, не оставив жене и сыну ничего, кроме прохудившегося окхеля да паршивой овцы, давно уже не дававшей молока. Старейшины поговаривали, что боги таки покарали его, но для Риши в этом не было утешения. Она перебивалась мелкой работой, какой в бедном племени почти не было. В ночь, когда в ее окхель пришел Сейджи Шишикура, верный нукер Рина, она уже почти что отчаялась — молока у нее становилось все меньше, и ребенка приходилось укладывать спать голодным все чаще. А потому Риша не долго думала, отвечая на неожиданное предложение оставить вдовский платок и выйти замуж снова. Теперь в ней едва ли можно было узнать ту исхудавшую, нищую женщину. Доброе отношение и сытная пища придали ее лицу круглости, волосы приятно блестели, и Изуку невольно любовался ею, пока она рассказывала о своих приключениях и о заботе, какой ее окружил новый супруг. Она была красива, о чем он и сказал ей, никак не побоявшись истины. Риша с достоинством кивнула: — При хорошем муже и я красива. А в твоих глазах печаль, харсайым. Что тревожит тебя кроме скорби? И Изуку рассказал. Попросил ни с кем больше не делиться услышанным, но рассказал. И сердце его стенало от каждого слова. Риша выслушала, затаив дыхание, словно громким вздохом боялась спугнуть искренность. А потом взяла руку Изуку и крепко сжала в своих пальцах: — Помолись богам, харсайым. Помолись. Пусть Тунга поможет ему вернуться! И к ночи Салхи понес Изуку своей кошачьей рысью вверх, туда, где мореное озеро отчего-то не покрывается льдом. До самого скального склона его сопровождали и Монома, и Киришима, но поговаривали, будто богиня охоты не слишком жалует посетителей, а просителя и вовсе слушает лишь одного, и потому на гребень морены Изуку поднялся один. Здесь, под россыпью звезд, гладь озера казалась изумрудной. Изуку опустился на колени у самой кромки воды. Осторожно, чтобы не потревожить тишины, достал из-за пазухи легкую лодочку из сункыта — тонкой древесины — в которой были сложены заговоренная шкура ргаппала, полоска лошадиного сердца и желтые сухие цветы охлута, поджег и аккуратно подтолкнул. Вода в озере была стоячая, но что-то вдруг поманило кораблик к самому центру, и тлеющее пламя, вначале робкое и слабое, разгоралось все ярче и ярче. В конце концов оно вспыхнуло, поглотив лодочку. Изуку тяжело вздохнул — в глаза его закрались слезы — и поднял взгляд вверх. — Пожалуйста, — произнес он вслух то, что твердил до этого в мыслях, — помоги Кацуки вернуться домой. С черного, ледяного неба сорвалась звезда и упала за южные скалы, серебрясь хвостом.***
В песчаном логе было тихо. Мясник чем-то был занят, очевидно, старательно и сильно, раз Курогири даже не вспомнил о Кацуки. И теперь, когда ночь уже опустилась на землю подобно большой хищной птице, усталые драконы свернулись клубками вокруг него, то ли греясь, то ли согревая. В черных перьях боги рассыпали серебро звезд, и Кацуки водил пальцем, показывая малышне действительно важные созвездия. — А вон Кролик. Его хвост всегда на север смотрит, — он задержал руку, дожидаясь, пока все четверо найдут звезду. — Ну-ка, как будет «смотрит» на миодосском? Очако широко зевнула, и Бакуго потрепал ее по еще гладкой шее. Если вдруг им придется выбираться самим, то лучше бы им уметь говорить с людьми. Кто знал, куда сначала они доберутся. В следующий миг яркая вспышка чиркнула по небу вниз от Кролика, словно стремясь к ним и скрылась в верхушках ельника. Джиро тут же вскочила, рыкнула, а затем перекинулась и ткнула пальцем вслед упавшей звезде: — Это плохой знак! — Нет, — Бакуго поймал ее за руку, заставил сесть. — Нет. Это Тунга спустила псов. Услышала чьи-то молитвы и послала их на помощь. Спи. Джиро недоверчиво поежилась, но все же уложила голову ему на плечо и крепко прижалась к боку. Кацуки вздохнул и принялся трепаться, почесывая ее за ухом. Пусть спит, пусть не думает о чем попало. Тунги, конечно, нет, но пусть слушают дети, как крадется она по небу среди созвездий Ирабиса да Лисицы, мышкующей на снегу, как ведет охотников сквозь густые ночи, отгоняя тучи от путеводного Кроличьего хвоста, да закрывает уши от чужих молитв, непокорная и дикая, неприрученная людскими жертвами. И лишь изредка, когда помощь ее нужна заблудшему охотнику, спускает Тунга псов. И мчат те вниз, с синего неба, сжигая лапы, на помощь, чтобы показать дорогу к дому. Драконы уснули, и Кацуки тоже задремал.