Вспомни моё имя

      — Держи, он полностью заряжен. Потом за каждый патрон отчитаешься, — старый Глен вложил в его руки револьвер.       Те из Пум, кому было положено оружие, уже получили его и стояли демонстративно расслабленно, всем своим видом показывая остальным, на сколько выше их по статусу. Дзигэн был последним, кого старый оружейник экипировал перед охотой.       Он положил подростку руку на плечо, всё ещё не давая присоединиться к остальным:       — Послушай меня: если найдешь его — просто кричи. Не стреляй. Тебе это не надо, поверь мне. Не пачкай руки.       Дайсукэ раздражённо скинул его ладонь:       — Сам разберусь.       У него было своё мнение на этот счёт.       Охоту объявила банда Белла. Какой-то слишком жадный делец решил обмануть их и сбежать с деньгами. Вот только он имел неосторожность задержаться на территории, принадлежащей Пумам, даже не догадываясь, что подписал себе приговор.       Приказ был прост: найти и убить.       Все Пумы стояли на ушах: тех, кого Глен научил обращаться с револьверами, вооружили, остальные же должны были перевернуть каждый камень и заглянуть за каждую гнилую доску, но найти и выкурить незадачливого вора. И было ещё кое-что, что никто не озвучивал вслух, но что заставляло их кровь бурлить: это был шанс показать себя перед людьми Белла, шанс вырваться из этих проклятых трущоб. Дзигэн готов был костьми лечь ради такой возможности, поэтому просто отмахнулся от предостережения старого солдата: «Да что он понимает?!».       Короткий инструктаж, описание цели, маленькая жёлтая фотокарточка с одутловатым мужчиной на ней передавалась из рук в руки — и вот свору подростков спустили с цепи. Несколько человек постарше, включая Глена, порысили на окраину с длинными винтовками, чтобы засесть на крышах и не дать жертве сбежать, если охота не задастся.       Дзигэн ушёл в тихий район, продолжая напряжённо думать, куда бы он спрятался на месте того мужчины. Он остановился: ну, конечно, тот же вряд ли привычен к жизни в вечном напряжении, посреди сотни опасностей, когда тебе могут размозжить голову просто за то, что ты оказался не в том месте и не в то время. Так что, скорее всего, он считает, что основная опасность миновала. Значит, он потеряет бдительность и попытается немного расслабиться, но не особо заметно.       Что бы он, Дзигэн, стал делать на его месте? Сытно поел, поспал в тепле. Нет, это слишком просто, так бы поступил только бродяжка вроде него, но не сытый торгаш, не знавший лишений.       Тогда, следом идут выпивка, женщины и развлечения. Вряд ли беглец был настолько туп, чтобы сесть с кем-нибудь за карточный стол прямо сейчас, так что последний пункт не подходит. Выпивку здесь тоже можно найти почти везде — это плохая зацепка. Дайсукэ почесал голову, стараясь придумать, где бы он здесь нашёл девицу, если бы был богатым взрослым мужчиной. Уличные проститутки тут явно не того качества, как тот привык, да и небольшие бордели — клоповники с теми же самыми помятыми и уставшими женщинами, только в четырёх стенах. Остаётся кабаре: танцовщицы там красивые и ухоженные. Официально клиентам они не продаются, но каждый выживает как умеет, поэтому в свободное от работы время они могут и согреть постель ухажёру, готовому сорить ради них деньгами.       Дзигэн устроился в тени рядом с чёрным ходом в кабаре, неподалёку от того окошка, через которое он раньше подглядывал за переодевающимися танцовщицами. Он ещё раз прогонял в памяти всё, чему его успел научить Глен: куда целиться, как держать руки. Его плечи подрагивали как от холода, пока тело трясло от переизбытка адреналина. Внутри засуетились люди, и он с глухим щелчком взвёл курок. Старая, обитая железом дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял тот самый беглец: обрюзгший, щекастый мужчина лет сорока, с прилизанными редкими волосами и карикатурно маленькими чёрными усиками. Он поправлял пухлыми бледными пальцами шелковый платок на шее, раздражённо оглядываясь на кого-то внутри здания, и не заметил стоящего в тени перед ним подростка.       Дзигэн будто оглох и ослеп: он видел перед собой только этого мужчину, а в ушах грохотала единственная мысль: «Я должен это сделать!». Он начал поднимать одеревеневшие в тот же миг руки, когда беглец обернулся и вскрикнул от неожиданности, отшатнувшись к двери. Пальцы Дайсукэ дрогнули, и он нажал на спусковой крючок. Револьвер оглушительно рявкнул. Первая пуля вошла мужчине в живот, и он схватился за него руками, которые тут же окрасились тёмной кровью. Его лицо искривилось от боли, толстый подбородок задрожал, словно от обиды:       — Мелкий ублюдок! Кто тебя послал?       Дзигэн не слышал его, медленно поднял руки чуть выше и выстрелил ещё раз — на этот раз в сердце. В опустевшей голове прошелестела мысль: «Попал. Глен же говорил мне, что я меткий». Мёртвое тело мучительно медленно завалилось назад и с грохотом сползло по двери.       Воздух прорезал женский крик. В открытом дверном проёме, прижимая руку к груди, стояла красивая женщина в простом сером пальто. Она сделала неловкий шаг, хватая воздух ртом, и упала, как подкошенная, продолжая тихо подвывать, дёргая мертвеца за полы пиджака, будто это пробудило бы его от последнего сна. Дзигэн опустил револьвер и замер. Он отстранённо подумал, что это ведь та самая танцовщица, что здоровалась с ним, когда он несколько лет назад крутился у этого кабаре. «Надо же, вот какие мужчины ей нравятся».       Ему надо было подать сигнал остальным, но он просто стоял, тупо глядя на рыдающую женщину, обнимающую остывающее тело. Вместо него сигнал подал один из маленьких Пум. Белобрысый мальчишка вбежал в переулок, уставился на эту картину, но тут же сориентировался и заорал с громкостью пожарной сирены: «Сюда! Дзигэн убил его! Бегите все сюда!».       Дайсукэ не помнил, как его подхватили под руки и, поздравляя и хлопая по плечам, повели прочь. В какой-то момент появился Глен и отобрал у него револьвер. Старый солдат не говорил ничего и выглядел ещё старше, чем обычно. К Дзигэну подошёл набриолиненный мужчина в дорогом костюме:       — Это ты его выследил и убил? Хорошая работа, молодец.       Подросток кивнул, как игрушечный болванчик, повернувшись в ту сторону, куда указывал мужчина, и попытался понять, что это за предмет, похожий на человека, лежит там.       — Мальчишка просто ещё не осознал, — Глен положил руку ему на плечо и оттащил от представителя банды.       — Ничего, Глен. Я знал, что на твоих учеников всегда можно положиться. Ладно, заеду к тебе через недельку — есть, что обсудить.       Мужчина повернулся и крикнул своим подчинённым:       — Чего стоим?! Грузите эту падаль, и поехали.       Старый оружейник наклонился к всё ещё оцепеневшему Дзигэну:       — Эй, ты как? Пошли ко мне, жена сегодня хлеб пекла, поешь-поспишь в тепле хоть. Только один не оставайся.       Дайсукэ помотал головой, убрал его руку со своего плеча и, пошатываясь, пошёл прочь. Темнота улиц сомкнулась вокруг него и как цунами ворвалась в его голову.

***

      Мерное механическое стрекотание то выхватывало Дзигэна из сна, то снова убаюкивало, пока он не проснулся окончательно. Он повернул голову, утыкаясь в плоскую подушку, пахнущую хозяйственным мылом. В доме Марты все вещи пахли этим мылом, въевшимся в них после сотни-другой стирок. Дайсукэ обнял подушку покрепче и полежал так ещё пару минут, ожидая, когда голова полностью проснётся, и мозг начнёт работать. Вместе с ними проснулась и его память. Дзигэн отбросил подушку и резко сел, когда вспомнил окровавленное тело, сползающее по двери. До него постепенно начинало доходить, почему Глен просил его не лезть на рожон.       Быстро одевшись и перехватив на кухне оставленные для него ломоть хлеба и немного мяса, он спустился вниз, ведомый стрёкотом швейной машины. Миниатюрная швея работала за огромным столом, покачивая ногой тяжёлую чугунную педаль, приводящую механизм в движение. Дзигэн подхватил табурет и поставил его сразу за её спиной. Он обхватил Марту за талию, укладывая голову на её плечо.       — Проспался?       — Угу, — Дайсукэ вытянул длинные ноги с обеих сторон от швеи и поставил одну из них на педаль, как обычно помогая Марте с тяжёлой работой.       Она была такая мягкая, такая уютная, такая тёплая. Такая живая. Дзигэн сжал руки чуть сильнее, вспомнив стекленеющие глаза убитого им мужчины.       — Эй, ты мне мешаешь. Полегче, — швея игриво похлопала его по руке, чтобы он ослабил хватку. — Всё в порядке?       Милосердно отключившаяся вчера память сегодня врывалась обратно, принося с собой детали, которых он не помнил и которых, возможно, и не было. Как мертвец, умирая, обвинял его, указывая на него пальцем. Как его собственные руки были покрыты кровью. Как танцовщица молча падала замертво с кровавой раной на груди.       Поддавшись внезапному импульсу, Дзигэн открыл рот и начал говорить, всё ещё не понимая, что он хочет сказать и зачем, будто ему нужно было разбить тишину своим голосом. Начав, он просто уже не мог остановиться:       — Вчера нас наняла старшая банда, ну, та, где босса Белл зовут, я тебе рассказывал. Их обокрал какой-то торгаш, и они хотели его поймать. Мы устроили облаву, все вместе. Вообще все Пумы — даже мелкие сопляки участвовали. — Теперь, при свете дня, посреди домашнего тепла, всё это казалось отвратительной затеей от и до. — Они хотели, чтобы мы нашли его, выкурили и убили. — Марта прекратила шить. — Знаешь, я всё сделал так, как меня старик Глен учил: представил, как он может думать и где будет прятаться. Представляешь — сработало. Я его нашёл самым первым. Меня даже человек из банды похвалил.       — И? — Швея не двигалась всё это время, так и оставив руки лежать на столе. — Что ты сделал после того, как нашёл того мужчину?       — Убил его.       Надо же, как в такой короткой фразе может скрываться столько всего: конец жизни человека, который ещё недавно смеялся, пил, ел, обнимал красивую женщину, а потом пришёл какой-то оборванец и двумя нажатиями на холодный спусковой крючок старого револьвера оборвал всё это, будто этого человека и не было никогда. Дайсукэ постепенно осознавал величину произошедшего, и ему становилось всё страшнее, будто над ним вырастала гигантская волна, готовая вот-вот похоронить его под собой, перемалывая хрупкое долговязое тело в своих челюстях.       Дзигэн понял, наконец, чего он хотел добиться этим разговором: он хотел получить прощение, он хотел, чтобы Марта от лица всего человечества выдала ему индульгенцию на отпущение самого страшного греха. Ему нужна была поддержка, чтобы выстоять против этого ужаса, который он сам и сотворил. У него в душе зияла сквозная дыра, и он хотел, чтобы хоть кто-то прикрыл её, а лучше — заполнил теплом. Он доверчиво потёрся носом о шею швеи, ожидая, что она поймёт его и пожалеет.       — Зачем?       Дайсукэ отрешённо подумал: и правда, зачем он всё это делал. Он попытался объяснить, что если его заметят в банде Белла, то он сможет покинуть эти проклятые трущобы, что это то, чего он всегда хотел. Вышло очень долго и путанно, и Марта, не утерпев, повернулась к нему в полоборота:       — Ты сам слышишь, что ты несёшь?       Дзигэн тут же нахмурился, защищаясь, и встал в полный рост:       — А что такого? Я же тебе говорил, что хочу попасть в крупную банду.       По лицу Марты в два ручья потекли слёзы, пока она пыталась заглянуть Дайсукэ в глаза, вставая следом, будто преследуя его:       — Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Ты же человека убил, ты отнял чужую жизнь. Ты понимаешь, что это уже нельзя никак исправить? Её уже не вернуть назад. И ты сделал это не случайно. Ты убил его осознанно.       Он понимал, и именно от того и злился. Дзигэн откинул её руки от себя:       — Мне тоже несладко, знаешь ли. Я только хотел, чтобы ты, — он умолк на мгновение. Он так многого от неё хотел: чтобы она утешила его, успокоила, разделила с ним его боль. Но он выбрал худший вариант ответа. — Чтобы ты простила меня.       — Что?! — девушка отошла от него на шаг и упёрлась в стол, в неверии махая головой. — Почему ты просишь у меня прощения? У того человека были близкие, родные, любимые. Проси прощения у них. Смогут они тебе его дать? — Дзигэн вспомнил женщину, что с криком упала на землю и, рыдая, обнимала остывающий труп. Марта увидела по его лицу, что он знает ответ: — Сам же понимаешь, что нет.       Она закрыла лицо руками:       — Дайсукэ, я прощала тебе всё, что ты делал до этого. Я же знала и про драки, и про кражи. Но это всё было поправимо, понимаешь? Деньги можно заработать, а синяки заживут. Но сейчас, — она чуть опустила ладони, открывая глаза. Высокий голос надломился и превратился в болезненный хрип. — То, что ты сделал, и то, как легко ты об этом говоришь. Будто чужая жизнь для тебя ничего не стоит. Ты мне отвратителен. Этого я тебе никогда не смогу простить. Уходи.       Он подошёл и попытался обнять её, надеясь, что тело сможет сказать больше, чем его заплетающийся язык, сможет сказать, что она поняла его неправильно, что она ему нужна прямо сейчас, нужна, как живой, тёплый человек. Что ему хоть кто-то нужен, иначе он вот-вот сорвётся в пропасть внутри своей головы. Марта вывернулась из его рук и оттолкнула от себя:       — Я же сказала — уходи. Убирайся!       И без того натянутые нервы окончательно пошли вразнос. Раздался громкий шлепок, и молодые люди уставились на ладонь между ними, не веря своим глазам. Марта молча подняла руку к краснеющей щеке. Дзигэн почувствовал, как у него леденеют внутренности от осознания того, что он сделал. Ещё один поступок, который уже нельзя исправить. Сколько бы они не ссорились до этого, они только кричали друг на друга, да пару раз разбили тарелки об пол, но никогда не поднимали друг на друга руку.       — Прости, я не хотел, это случайно, — он протянул к ней руки.       — Пошёл. Вон, — Марта не повышала голос, и от того Дайсукэ было ещё больнее.       У него подкосились ноги, и он со стуком упал на колени, готовый ползать перед ней и умолять хотя бы не выгонять из дома, не оставлять его один на один с ужасами, расцветающими буйным цветом прямо сейчас у него в голове. Он открыл было рот, но увидел, что Марта стеклянным взглядом смотрит ему за спину, протягивая туда руки со скрюченными, как когти, пальцами. В тот же миг неведомая сила рванула его назад. Стены и потолок завертелись, и Дзигэн не успел ни схватиться за что-нибудь, ни упереться ногами, как вдруг понял, что висит головой вниз у кого-то на плече. Перед глазами у него мелькал край светло-зелёного кимоно, через какое-то время сменившийся голубым небом.       — Отпусти меня! — Дайсукэ рванул прочь от призрака. — Отпусти меня к ней! — он тешил себя надеждой, что ещё не поздно, и Марта сможет простить его. Простить за всё.       — Успокойся, — сильные руки вернули его обратно и вдавили его лицо в ткань на своей груди. — Не надо унижаться, это не поможет.       Чёрная волна отчаяния в его голове уже подошла вплотную к его маленькой, скрючившейся в ужасе душе. Дзигэн завыл и забился в руках призрака, вырываясь, лишь бы не оставаться на месте. Он чувствовал, что должен был хоть что-то сделать, хоть как-то попытаться спастись, пока его жизнь снова рассыпалась у него на глазах как карточный домик. Ему почти удалось вывернуться из обнимавших его рук, когда призрак резко перевернулся и придавил его к крыше всем своим весом, полностью обездвижив. Цепкие длинные пальцы прижали его запястья, а крепкие ноги придавили его колени, не давая даже дёрнуться. Дайсукэ задыхался и пытался хватать воздух ртом, но вместо этого давился тканью треклятого кимоно, закрывшей его лицо. Он задыхался от боли, разрывающей его изнутри, и вездесущего запаха горных трав, душащего его, как насмешка над воспоминаниями из его детства, над давно потерянными чистотой и наивностью.       Он тонул во тьме, когда услышал тихий голос рядом со своим ухом:       — Успокойся, Дзигэн. Это всё уже произошло, и ты не сможешь ничего исправить.       — Не хочу! Почему всё пошло наперекосяк? — подросток плотно прижался к щеке призрака и горячо шептал ему в ухо. Если от живых он не получит ни прощения, ни помощи, то не-живой дух — тот, кто сможет дать ему утешение. — Почему ты не остановил меня? Почему ты позволил мне всё это натворить? Ты же знал, что всё будет так, да? Всегда знал.       Тот пошевелился, освобождая одну руку, и, поглаживая, прижал голову Дайсукэ к себе ещё сильнее.       — Ты — тот, кто ты есть. И твои решения — только твои, они определяют то, кем ты станешь. Без них ты перестанешь быть собой.       — Это жестоко, — незванные не-воспоминания попытались пробиться в голову Дзигэна, но были сметены чёрными волнами, оставив только лёгкое ощущение: в долгой жизни, где душа успела обрасти ржавой бронёй, он нашёл безопасное убежище на чужом плече. — Ты и так вмешиваешься.       — Прости меня, ибо дух мой слаб, — подросток чувствовал, как мягкие губы призрака почти касаются мочки его уха, а дыхание путается в волосах. — Вся твоя боль ранит меня, все твои страдания терзают меня. Будь моя воля на то — я взял бы всю тягость твоей жизни на себя. Но все эти трудности не сломали, а выковали и закалили тебя. Без них ты уже не будешь моим Дайсукэ.       Призрак замолк, понимая, что сболтнул лишнего. Но Дзигэну было слишком плохо, чтобы обращать внимание на детали — он едва улавливал общий смысл разговора:       — Помоги мне! Я так больше не могу. Ты говорил, что стоит мне вспомнить твоё имя, как всё это прекратится? — имя и правда крутилось у него на языке: округлое, лёгкое, как облачко дыма. Но стоило ему попытаться произнести его, как оно развеивалось без следа. — Я не могу вспомнить. Помоги мне! Подскажи мне. Я больше не могу так жить.       Призрак приподнялся, и Дайсукэ смог заглянуть в его чёрные бездонные глаза. Две узкие ладони обхватили его лицо с двух сторон, не давая отвернуться. Да он и не собирался. Он даже не заметил, что призрак больше не придавливает его к прохладным оцинкованным листам, которыми была обита крыша. Ему хотелось просто исчезнуть и развеяться прахом прямо здесь, лишь бы не продолжать тянуть лямку своей бессмысленной жизни.       Чёрные раскосые глаза смотрели на него с нежностью и болью, словно они и правда смогли поглотить часть его страданий. Призрак наклонился к нему вплотную, почти касаясь кончика его носа в каком-то болезненно-интимном жесте, но поднял голову и нежно поцеловал Дзигэна в лоб:       — Я не могу прожить эту жизнь с тобой. Но я всегда буду рядом, стоит тебе этого захотеть.       Подросток истерически захихикал, затрясся всем телом, не замечая потёкших из глаз слёз, и обхватил призрака за шею, прижимаясь к нему плотнее:       — Обманщик.       Дайсукэ почувствовал, как чёрный водоворот отпускает его душу, окружённую хрупкой защитой из аромата горных трав. Он пошевелился, устраиваясь поудобнее возле тепла чужого тела:       — Ты же знаешь, что я убил человека. Что мне делать? Это и правда так страшно, — он помедлил. — Как я с этим справлюсь?       — Живи с этим, — длинный рукав кимоно прикрыл его спину, защищая от ветра и невидимых глазу невзгод. — У тебя свой путь, и когда-нибудь ты поймёшь это, очертив его своими правилами, и будешь гордо ступать по нему. Ты никогда не будешь убивать ради забавы. Ты понесёшь на себе бремя всех оборванных тобою жизней, но ты будешь понимать, почему ты это сделал, — призрак почти нежно провёл рукой по его плечам. — Это то, что я знаю о тебе: ты делаешь то, что считаешь нужным, и готов принять последствия. Это то, что сделает тебя сильным воином.       — Звучит как-то не очень, — Дзигэн устало закрыл глаза. Это было не прощение и не индульгенция, которые он ждал, но всё же слова призрака несли в себе немного успокоения. Проваливаясь в усталую дрёму, пришедшую на смену перенесённой им боли, Дайсукэ успел подумать, что не спросил у призрака самое главное.       Он проснулся на своём маленьком чердаке. Запах трав ещё не развеялся до конца, подсказывая, что призрак не просто принёс его сюда, а пробыл с ним какое-то время, карауля его сон. Дзигэн попытался встать и зашипел от резкой боли в правой руке. Он посмотрел вниз: его кисть была замотана чистыми бинтами, сквозь которые проступали капли крови. Он усмехнулся: ну да, как же без этого, — и тяжело вздохнул, ожидая, когда к нему придут воспоминания о том, что призрак пытался исправить на этот раз.       Дайсукэ нашёл портсигар и высыпал оттуда две последние самокрутки. Подумал и закурил одну из них, укладываясь обратно под тонкое рваное одеяло.       Он отрешённо смотрел на бледный дым. Он принял решение. Всё уже произошло, как и сказал призрак. Поэтому нет смысла ныть и просить время вернуться назад. Он не сдастся и не рассыпется пеплом самоистязания — он будет царапаться и брыкаться, но продолжит идти и ползти дальше, любой ценой. И гори оно всё синим пламенем.