Поимпровизируем вместе?

Большой светлый зал, блестящий рояль, неописуемый витающий запах… Всё это уже так укоренилось в душе Маши, что, казалось, нельзя теперь без этого жить. Прошло столько чудесных лет рядом с замечательными людьми, музыкой, концертами. Сердце всегда стучит чаще и задорнее, когда идёшь в музыкальную школу и слышишь из окон, что в кабинетах занимаются ребята. Как множество фуг, этюдов и сонат смешиваются друг с другом, как вплетаются минорные и мажорные мотивы разных голосов, создавая до чего потрясающую композицию, будто сама природа говорила нотами. В музыкальной школе Маша одна из старших учениц, – скоро будет семнадцать – и она старалась подавать хороший пример маленьким. Ну, как подавать: она просто делала, что нравится: с интересом училась и играла на фортепиано. Её считают хорошей пианисткой. Правда, Маша от таких слов заметно краснеет, потому что для неё нет никого лучше человека, кроме одного. Концерт потихоньку подходил к концу, оставалось парочка номеров. В актовом зале было настолько светло, что артистам негде было спрятать своё волнение, поэтому некоторые стояли либо в коридоре, либо за сценой, где было жарковато, зато растягивалась успокаивающая тень. Девочки щебетали и тряслись, ожидая свой номер. – Нет, я не могу! Не могу! – дрожала с нервной улыбкой на лице маленькая флейтистка. Её накрученные мамой кудряшки успели растормошиться. – Да всё у тебя нормально, Ник. А вот я, кажется, забыла начало, - тихо произнесла старшая из них Света, отвечающая за фортепиано в их номере. – Я не помню, какие ноты в начале… – Нет, ты не могла забыть! Никогда не забывала. Так, спокойно! Мы миллион раз репетировали, – скрипачка Лена стала всех утешать. – Может, ещё разок пройдём? – Щас прям, нам уже скоро выходить! – шикнула Света. – Хочу к Виктории Александровне… Ника захныкала. Она была ещё маленькая и боялась сцены. Маша не выдержала и подошла к ним: – Девочки, вы чего? Всё хорошо, успокойтесь. Вдохните побольше воздуха и не думаете ни о чём. – Легко сказать, ни о чём не думать. Особенно когда забыл, что в первом такте. Маша уже хотела что-то возразить, как тут почувствовала, что со спины кто-то подходит. Хотя, что тут таить, она прекрасно знала кто. – Света, Вероника, Лена, нервничаете что ли? Да всё хорошо, не волнуетесь так сильно. Вы же такие молодцы, хорошо на последнем прогоне сыграли, даже не сбились. – Пашка! – хором радостно произнесли все троя. Маша обернулась. Паша был её ровесником и учился в музыкальной школе на год дольше. Чуть выше ростом, стройный, с тёмными мягкими волосами и в прямоугольных очках. Одетый в концертную рубашку, брюки, и выглядел очень опрятно и без пафоса. Его глаза через тонкие линзы добродушно поблёскивали в сумраке. – Тебе-то хорошо, ты последним выступаешь, не сейчас, - протараторила Лена, что моментами в речи вышел свист. – А нам… Виктория Александровна ещё ведущая, не сможет подойти перед нашим выходом. – Там ещё половина моего класса пришла, ужас! – выпалила Ника. Губы Паши расплылись в тёплой улыбке (как может улыбаться только он), и сказал: – Слушаете, вы же музыканты. Когда пойдёте на сцену, то думаете о хорошем, о том, что хотите подарить зрителям эмоции. Небольшие запинки никогда не ставят крест на том, что музыкант вложил себя в выступление. – Вот именно, Паша дело говорит, - добавила Маша. – Небольшое волнение – это нормально, поэтому не обращайте внимание и играйте в радость! Молодое трио переглянулись и будто по команде заглянули в зал через щёлочку занавеса. Потом скрипачка Лена повернулась снова к Паше с Машей и произнесла: – Фух, ладно. Постараемся. Две подруги ей в поддержку закивали. – Ну, вот. Попейте водички, пока есть время, и идите, - Паша сказал это так вдохновлённо, что не могло не подействовать на молодых артистов, и они побежали. Вскоре можно было увидеть, как на сцену летят на крыльях счастья маленькое трио. В тишине приготовились и, не спеша, на «пиано» вступили. Небольшой фрагмент «Обвилион» Пьяццоллы звучал у них хоть немного неумело в силу юного возраста, но всё-таки приятно. За левыми кулисами остались только Маша и Паша. Только они вдвоём, в этой золотистой тени, скрытые бежевым шёлковым занавесом. Они смотрели на выступающих. Между ними нависла странная обстановка, пока её не прервал юноша: – Ты же тоже скоро выступаешь. Волнуешься? – Немного, - ответила Маша. – По правде говоря, когда у меня во время игры подкашиваются ноги, то получается лучше всего. Паша хмыкнул. Она взглянула ему в лицо. Какие уже мужские выделенные черты, а всё-таки сглаженные, мягкие. У Паши и характер такой, это даже внешне видно. Что длинный небольшой нос, что яркие карие глаза и алые губы… Паша красив, потому что душа его красива. Маша в этом была уверена наверняка, никак иначе. И только она хотела сказать что-нибудь своему товарищу, как он вдруг подошёл к прикреплённому листу со списком номеров. Уголки его губ дрогнули в понимающей улыбке, веки чуть прищурились. «Следующая идёт она», - читала девочка в карих глазах. Паша повернулся к ней и, видимо, уловив пугливый взгляд, обнял её за плечи и подбадривающе сказал: – Не бойся, ты очень хорошо играешь. Маша не успела перевести дыхание. И, кажется, сердце успело вмиг остановиться и снова застучать в разы сильнее. – Спасибо, - она обняла в ответ. – Но не так, как ты. Паша разомкнул объятие. – Глупости. Никто не играет также, как ты – очень лирично. Музыка она внутри, Маша, тебе ли не знать. И снова какой у него тёплый взгляд. Маленькое трио уже подходило к концу, и мелодия стремительно развивалась, будто подражая биению сердца Маши. Как только послышались громкие аплодисменты «Обвилиону», Паша по-дружески похлопал по её плечу, кинул на удачу своё: «Давай» и ушёл. – «Теперь у меня ещё сильнее будут подкашиваться ноги,» – подумала она, скрывая ладонью румянец на щеках. Маша шагнула на сцену – и правда, ноги как ватные. Она села за рояль и долго не начинала играть – учитель говорил, что не нужно с этим спешить, надо собраться и подумать о произведении. Маша проигрывала в мыслях первые такты и, почувствовав неумолимое желание услышать их вживую, пронзить музыкой нависшую тишину, она подняла руки и коснулась клавиш. «Ель» Сибелиуса. Не самое виртуозное произведение, к тому же для старших классов, но какое чуткое и прекрасное. Переливы звуков, как падающий снег, бас в левой руке, гармонии… В последнее можно с наслаждением долго вслушиваться, не спешить и даже остановиться на какой-то ноте, склонив голову к клавиатуре близко-близко. Маша играла особенно чувственно, дав себе волю и даже не стесняясь своего, наверное, глупого со стороны выражения лица. Сейчас она не думала, что может ошибиться в пассаже, какие зрители пришли сюда. Будто здесь никого нет, кроме неё и, возможно, ещё одного человека, что обнял перед выступлением. Верхние тихие звуки: снежинки закружились в медленном вальсе вокруг рождественской ёлки. И вот мелодия нарастает, нарастает, всё движется теперь в бурном хороводе, уносит куда-то далеко-далеко, где ноты ярко переплетаются друг с другом, несдержано бормочут о любви, и… Всё замирает от одного низкого томного звука. Потом снова поднимается буря, но уже смелее и решительнее, пока не доходит до верхушки ели. Снег вдруг замирает в воздухе и нежно стекает по зелёным пушистым веткам. Первая тема начала повторяться, но звучала уже иначе: импульсивней, решительней, откровенней. И всё-таки ласково. «Услышь, услышь меня, пожалуйста», – бормотала Маша про себя. Сердце бешено колотилось, вот-вот оно выпрыгнет из груди. Глаза покрылись будто нежной пеленой, Маша уже не смотрела на клавиши – пальцы всё делали сами. Ну и пусть, что где-то не совсем ритмично, и пусть, что где-то взяла быстрее, чем надо было – главное, не сбилась совсем. Ведь в таком неконтролируемом настроении не стоит об этом переживать, будет только хуже. А вот конец. Очень негромкие, длинные звуки. Маша не хотела с ними рано расставаться и давала себе возможность сполна проникнуться каждой ноте. Дрожащей рукой она кротко коснулась почти самой низкой си – звук густо растекся по всему залу. Мягко провела последнюю мелодию и, словно поцелуй на прощанье, едва слышно дотронулась последних клавиш. Она долго их не отпускала. Потом, когда всё же отпустила, Маша невольно вздрогнула, услышав овации. Тяжело возвращаясь снова в настоящий мир, она еле встала со стула, интуитивно поклонилась и вышла за сцену. Кажется, публике очень понравилось. – Маша, это было шикарно! – донеслись детские возгласы. Девочка не сразу поняла, откуда они доносятся, и чьи маленькие ручки её обвивают, как плющ. Опустив голову, она увидела ребят из младших классов, которые особенно сильно её любили. – Маф, это так клуто! Я чуть со стула не упал, - прошепелявил аккордеонист Ванька. – Правда? Спасибо, - ответила она. – Только не падай уж. Услышав тоненький настигающий визг, Маша сразу поняла, что групповых объятий не избежать. Хоть жмурься и старайся не подогнуть колени, детвора шумно накинулась и чуть не повалила артиста. Появление Нины Викторовны стало спасением. Невысокая женщина с пепельными недлинными волосами и свежим не по годам лицом чуть шутливо погрозила детям не шуметь и оторваться от её ученицы. Маленькие артисты нехотя повиновались. Вытирая со лба пот, девочка обратилась к Нине Викторовне. – Как я сыграла? – Маша старалась держаться спокойно и, наверное, выглядеть серьёзнее – так, в защиту, если вдруг услышит суровые высказывания. Но в глубине души понимала, что такое лицо было ни к чему, потому что давно знала Нину Викторовну. Учительница улыбнулась и мягко прижала девочку к себе. – Умница, очень хорошо, птичка моя. Через тепло ей будто передавалась радость Нины Викторовны. Маша понимала, от чего такая отрада, ведь она и правда давно не играла так с чувством. Но половина успеха скрывалось в преподавании у Нины Викторовны: она была лучшим учителем, потому что между ними было такое чуткое взаимопонимание, что уроки пролетали незаметно и с пользой. Самый настоящий наставник, о котором можно только мечтать. Но Маша неосознанно искала глазами знакомую фигуру. Он опять подошёл со спины. – Маша, ты… Я не знаю, как это сказать, - Паша робко дотронулся своей шеи. Видимо, присутствие Нины Викторовны его смущало. Она же в свою очередь это уловила: по-кошачьи и как-то загадочно улыбнулась, произнесла пару слов на прощанье и пошла к другим ученикам. – Я знаю, тебе это уже говорили, но ты была просто восхитительной. И как нежно, это... Ты будто была не здесь, а где-то далеко, в своём мире, и играла от всей души. Я-я не могу, Маша, ты чудо! – Паша на эмоциях схватил её ладони и почти поднёс к своим губам, но потом вдруг неряшливо их отпустил. Не зная, куда деться, он возбуждённо крепко обнял. Горячее тепло растеклось по всему телу. Паша не был костлявым, наоборот, очень даже приятным на ощупь. Последние слова эхом отдавались у Маши в голове: «Ты чудо…» Она вдруг захотела сказать, что готова так играть для него всегда, хоть до ночи, но потом сама поняла, насколько глупая эта мысль. Пашка уже просто держал её за плечи, а она всеми силами пыталась прийти в себя и не терять самообладание. Слишком большая волна наслаждения окатило её, разум затуманивался. Маша дала понять, что слова здесь излишни и молча отблагодарила за всё сказанное. Паша растеряно улыбнулся: – Ладно, ты иди в зал, отдыхай. – Нет, я тебя подожду. Скоро ты выходить будешь. Его губы чуть сжались в сомнении. – Хорошо, но пока не моя очередь, поэтому присядь где-то недалеко. Когда начнётся «Серенада», тогда можешь… Маша кивнула и прошла в другую часть занавеса. Не знала, что и делать: скакать или, наоборот, двигаться медленными ленивыми шагами. И плакать почему-то хочется. Что происходило во время выступления, Маша почти не помнила: как сказал Паша, она будто была не здесь. Это был какой-то внеземной мир, полный любви и красоты. Где-то в одном из его скромных уголков стояла ель, радостная и нарядная, в другом под полной луной парили ночные бабочки и плакала вдалеке флейта. Где-то тихонько колыхнула скатерть, где-то вздыхало море, целуясь с закатным солнцем. Такой милый мирок, который жил внутри маленького сердечка, но такой наивный и светлый, что страшно раскрывать его парадные дверцы нараспашку. Искусство стало основным проводником и спасением для существования этого мирка. – «Боже, спасибо тебе за искусство!» - мысленно взмолилась Маша. Села ближе к выходу, чтобы можно было вовремя проскользнуть назад. Чуть заметила, как Вика из шестого класса заиграла «Серенаду», она подскочила со стула и быстро вышла. Акустика делала волшебную вещь: ангельский голос Елены Николаевны – учителя по вокалу – проникал в каждый уголок здания. – Песнь моя летит с мольбою Тихо в час ночной. В рощу легкою стопою Ты приди, друг мой. Каждая строка колюще откликалась в груди. Шаг за шагом по длинному коридорчику они заставляли идти ещё быстрее и жадно глодать воздух губами. Скорее бы быть рядом с ним! Тут Маша резко остановилась. Паша стоял с опущенными глазами, облокотившись об стену. Он почти не моргал, тревожно вслушивался в «Серенаду», видно, отвлекаясь от нагнетающих мыслей. Маша на цыпочках подошла ближе. Тот медленно поднял голову, будто давно почувствовал, что она уже тут. – Ты как? – Пойдёт, - просто ответил он. Они оба продолжили слушать. Высокая девочка сидела за роялем и нажимала аккорды длинными пальцами, при этом навостря правое ухо, явно старалась улавливать каждый переход в вокальной партии. Бархатный голос не умолкал: – Слышишь, в роще зазвучали Песни соловья, Звуки их полны печали, Молят за меня. – Вика хорошо аккомпанирует, - похвалил Паша. – Такую песню грех нехорошо сыграть, - пошутила Маша, её друг хмыкнул. Она чувствовала, как Паша хотел забыться в этой чудной мелодии, но никак не мог этого сделать сполна. Он почти не шевелился, не ныл и не дрожал, как маленькое трио. Эти девочки ещё слишком молоды, чтобы понять, что самое сложное выступать не в середине, а в начале и конце. Конец всегда являлся одним из самых ответственных моментов, потому что это – сильная точка, завершающая концерт и при том показывающая, что что всё впереди, что у искусства нет предела. К тому же немного уставших зрителей надо оставить в хорошем впечатлении. Маше и Паше как никак обязаны это знать. – В них понятно всё томленье, Вся тоска любви, И наводят умиленье На душу они. Вдруг кисть Паши дрогнула. Девочка встревожено посмотрела на него. — По правде говоря, я немного нервничаю, - медленно и глухо произнёс он. - Так смешно: подбадривал тут всех, а сам боюсь, не зная чего, - и устремился пустым взглядом куда-то вперёд. – «Павлик…» - сочувственно прошептала Маша лишь губами. Она не решалась произнести вслух. Просто вариация этого имени звучала так ласково и нежно по мнению Маши, что ей было неловко так его называть, даже если очень хотелось. Было в этом нечто сокровенное. — Ох, ну ты чего, всё хорошо, - начала успокаивать она. Для неё это признание было трогательным знаком того, что Паша хочет разделить с ней такое личное. - Тебя все любят, и никто не будет осуждать. Я никогда не буду тебя осуждать за страх и говорить всякие гадости, даже и не думай об этом! Последнее она специально перевела в шутку, чтобы расслабить Пашку. Немного получилось. — А я и не думал. — Вот и не думай! Молодец! Они дружно захихикали. Звучали последние строчки: — Дай же доступ их призванью Ты душе своей И на тайное свиданье Ты приди скорей! Увидев, как Паша засиял и заулыбался, Маша воспользовалась случаем, и теперь она мягко прижала его к себе, ухватив по грудь. Не отстранился, даже замер на месте. – Ты всегда умела успокаивать, спасибо... – Большая ладонь робко погладила Машину макушку. Потом Павлик мечтательно прошептал: - А всё-таки красивая эта музыка. Когда же послышались аплодисменты, Маша быстро предупредила, что сядет в зал и убежала. – А теперь к нам на сцену выходит ученик, что недавно успешно поучаствовал в конкурсе при консерватории. Он хочет подарить вам одну из самых любимых композиций. Крейслер, обработка Рахманинова «Муки любви», исполняет Павел Мельников. Молодой музыкант, на лице котором и следа нет, что он волнуется, поклонился и сел за фортепиано. Он не начинал играть в этот раз особенно долго, хотя все просвещённые знают, что он может готовиться и несколько минут. А, может, это шутка времени, ведь, смотря, как эти карие глаза будто смотрят в глубь себя, как пальцы слегка трутся об ткань брюк, то секунды кажутся вечностью. Маша невольно вспомнила, когда она по-настоящему познакомилась с Пашей. Это было в пятом музклассе, когда она только перешла в среднюю группу. Тогда о нём знала лишь вскользь, так как Паша тоже ученик Нины Викторовны. Они даже пересекались в одном кабинете, но друг к другу относились просто с вежливостью. Всё поменялось, когда вместе они поехали на один серьёзный конкурс в другой город. Маша уже и не помнила, кто что играл – память безжалостно стёрла названия и авторов, – но остальные мельчайшие подробности хранила в воспоминаниях. Небольшой незнакомый зал, жюри на задних рядах, остальные кресла почти все пусты – основная масса участников с преподавателями стояли за дверью. Веяло прохладой с приоткрытого окна, покачивались ветки деревьев с только расцветшими листками. Апрель. Облачное тёмное утро неожиданно превращалось в ясный день. Двенадцатилетняя Машенька уже отыграла свою программу и сидела с мамой в первых рядах. Нина Викторовна отошла на минутку, чтобы поддержать Павлушу. Мальчик подошёл к роялю. Инструмент, как на зло, здесь был даже слишком хорошо настроенным: слышно даже самую мелкую помарку. Как только Паша сел и начал долго готовиться, она резко почувствовала, что сейчас происходит нечто особенное. Маша никогда толком не слушала, как он играет, но сейчас, даже когда этот мальчик только вспоминал первые аккорды, уже завораживало. После долгого ожидания началась музыка. И как же хотелось плакать и восторгаться! Всё тело, все мысли были погружены в мелодию, до чего искусно звучащую под Пашкиными пальцами. Не знаешь, куда смотреть: на искреннее подрагивающее лицо, на изящные руки или на всё сразу. Девочка впервые видела, чтобы так проникновенно, до глубины души играл кто-то из её ровесников, кажется, впервые ощутила, что такое настоящая игра и настоящее искусство. Больше она не находилась в чужом холодном зале, это счастье заполнилось в ней, и его хотелось продлить ещё на век. Чувства до того ярко впечатались в детский разум, что она чуть не ахнула с горя, когда Паша закончил и вышел в коридор. Он сыграл безупречно. Как много добрых, восхитительных и, наверное, по-глупому наивных слов хотелось высказать тогда Маше этому мальчишке. Но после выступления он сразу же побежал на поезд, времени оставалось только на короткое прощанье. А Маше суждено было только сидеть в трамвае, смотреть на уже сумеречные городские улицы и воображать, как бы она пожала Паше руку, что бы он сказал... До этого маленькая девочка и не подозревала, что музыка может так крепко связать двух людей, не знающих друг о друге почти ничего. Но теперь она будто хранит самое сокровенное, что излил этот юный пианист. Вот и сейчас появилось чувство сокровенного. В Пашиных глазах вдруг засверкал огонёк, и в удушающую тишину, наконец, ворвалась музыка. На всех зрителей накатилась какая-то магическая волна. С первых звуков Паша уже был не здесь, а в мелодии. И до чего уверенные и лёгкие движения, отточенные до автоматизма, но при этом свободные, широкие. Отдельное удовольствие было смотреть на лицо Паши. Оно переменилось и стало ещё красивей: свет мягко касался щёк и невысокого лба, который скрывался за тёмными волосами; губы слегка шевелились, будто шептали какую-то молитву; взгляд такой чистый, искренний. Не оторваться. В нём столько страсти и терзаний. «Муки любви». Она знала, какое сложное это произведение. Вот звучит главная тема, где лирический герой живёт, как все остальные: просыпается, завтракает, работает, гуляет в парке. Но одно терзает его душу: он мучительно влюблён. Такое прекрасное, греющее чувство, которое оставляет горьковатое послевкусие, сушащее горло, как горький шоколад. Герою одновременно так легко, и так тяжело. Эти терзания на удивление приносят ему не только горе, но и делают сильнее и счастливее. Ведь любовь – это как приятное не спокойствие моря, и поэтому во второй теме герой весел, он кружится в безрассудном вальсе, смело подходит к своей любимой, целует её руки, обнимает, болтает о всяком. Но разум всё равно охватывают сомнение и страх. Главная тема тревожно повторяется. У лирического героя будто заплетается язык, он не выдерживает, и в порыве эмоций бежит. Мелодия расширялась на "форте", будто герой признавался во всём, что накопилось на сердце. Паша слегка стиснул зубы и нахмурил брови. От малейших его движений Маша замирала. Кто-нибудь в этом зале осознаёт, какое чудо происходит? Маша знала: вот он какой настоящий, вот это Павел Мельников. При людях он создавал впечатление спокойного, тихого парня, но, когда Паша играет на фортепиано, он становится таким эмоциональным, сокрушительным и особенно сильным. Пианистка всё думала: а каков же он, Пашин мир? Похож ли он на её мирок? Он, наверное, окрашен в яркие акварельные тона: там точно были и зелёная трава на широком поле, и лазурное небо с морем, и красные наливные яблоки. Паша когда-то упоминал, что мечтает побыть в таком месте. Интересно, а он тоже раскрывается только при игре на фортепиано? Ведь ты становишься таким уязвимым… Нет, по крайней мере Паша смелее неё, он устоял бы на ногах при столкновении с грубой реальностью. – «Павлик, Павлик, Павлик!» - хотелось от радости кричать, но не могла. Паша со счастливой улыбкой проигрывал последний пассаж и тихо сыграл завершающий аккорд. Пару секунд тишины. Но последующие бурные овации дали понять, что зрители просто не сразу отошли от полного восторга. Маша даже встала с кресла и, не жалея себя, хлопала в ладоши. Паша остановился на середине сцены: грудь неровно то поднималась, то опускалась, щеки залились румянцем, а виски и нос поблёскивали на свету. Он будто одержал победу в марафоне. Когда он взглядом нашёл Машу в толпе, подруга улыбалась и аплодировала ещё сильнее. Вдруг какая-то крупная женщина выскочила из дальнего ряда и, пошатываясь, быстро подошла к сцене. Она поднесла Пашке самодельный букет из ирисов и ромашек. Парень, конечно, немного растерялся, но горячо поблагодарил и дал себя обнять. Маша невольно подумала: – «Как здорово, что Павлику дарят цветы. Интересно, какие бы я могла ему подарить?» Но мысль она так и не продолжила: флейтистка Ника её одернула, сказав, что всех выступающих зовут на сцену. Кучка маленьких артистов столпилась перед гостями, чтобы сказать: «До скорых встреч!», и люди неспешна уходили. Среди мелкого народа на сцене Маша приметила Пашку среди мальчишек. Она как рыбка в ручейке пробралась сквозь толпу и очутилась возле Паши. Глядя в глаза, она пожала ему руку. – Тебе правда понравилось? – спросил он. – Очень. Ты даже не представляешь как, - ответила ровным тоном, но под конец не выдержала и кинулась на Пашку, чтобы любя растормошить его волосы.