Рациональное мышление Микасы Аккерман

Глухой музыкант, слепой художник Люди вопрошают, как так можно Но я то знаю, они видят и слышат Больше вас "Алена Швец - Глухой музыкант, слепой художник"

Сегодня утром Жан Кирштейн получил жемчужно-белый конверт с приглашением на свадьбу, и на весь предстоящий день его настроение испортилось. Когда он разрезал плотную лощеную бумагу конверта сверху, то вытащил красивую карточку, подписанную блестящими чернилами, с картинкой дурацких розовых цветов на обороте. Это был ее почерк. Аккуратный, с правильным наклоном почерк Микасы Жан узнал бы из тысячи. Жан испытывал смешанные чувства, вертя в руках карточку-приглашение. С одной стороны он был счастлив за Микасу, за ее предстоящий счастливый брак по любви с капитаном, но с другой – он так до конца и не смог вытравить свои чувства к ней. Жан решил для себя, что он рад за подругу, рад за своего уже бывшего начальника, рад за их счастье, любовь, предстоящую свадьбу, да и вообще рад за все и всех… кроме себя. Как ни крути, а неприятный осадок остался. Кирштейн резко и с противным скрипом отодвинул деревянный стул, на котором сидел, накинул пиджак, схватил с крючка у выхода шляпу и, взяв портфель, вышел на улицу, желая проветрить голову и привести в порядок мысли. Жан медленно шел по улице, сильно выделяясь из суетящейся и спешащей толпы. По дорогам быстро неслись автомобили. Оказавшись в совершенно ином, намного более развитом и прогрессивном мире, он временами сильно скучал по Парадизу, по его нетронутой человеком природе, по маленьким, по сравнению с высотками, домикам и по лошадям вместо ревущих машин. Иногда Жан сильно тосковал по своему гнедому коню Востоку, на котором он несся по лугам и степям, вырываясь на вылазках за пределы стен. Когда ветер бил в лицо, трепал плащ и волосы, а коню гриву, деревья проносились с огромной скоростью, а наверху было лишь бескрайнее синее небо, Жану казалось, что у него, действительно, выросли крылья. Крылья свободы. Давно забытые чувства, которых так сильно не хватало в душном и тесном городе. С последней битвы Жан так и не садился на коня и так и не нашел времени выбраться на природу. И сейчас, когда на душе было тяжело, ему хотелось переместиться из города в лес, сесть на мягкую молодую влажную траву, не боясь испачкать дорогие брюки ее сочной зеленью, облокотиться спиной о стол какого-то дерева и рисовать. С раннего детства Жану нравилось переносить образы на бумагу. Он рисовал пейзажи, здания, портреты людей – все то, в чем он находил нечто прекрасное и хотел запечатлеть не только в памяти, но и на холсте. Когда ему было плохо, он тоже рисовал. Его успокаивало тихое шкрябание карандаша о бумагу и целый мир с его буйством красок, который оживал под его кистью. Раньше Жан рисовал часто, с годами все реже. Отдельное место в его коллекции занимали портреты Микасы. Окружающие говорили, что у него талант, что с бумаги на них смотрит живая девушка. Он вежливо улыбался и продолжал рисовать, отдавая бумаге свои невзаимные чувства. Ехать до леса было далеко, и чтобы сэкономить время Жан направлялся в самый большой городской парк близ Центрального Марлийского Университета. Парк был, действительно, огромным. В его центре располагалось озеро, огромные деревья возвышались над лужайками и полянами редких цветов, в тени извивались тропинки. В парке также были предусмотрены лавочки для посетителей и освещение высокими яркими фонарями. Кирштейн пару раз приходил сюда, но еще ни разу в его планах не было заняться в парке рисованием. Сейчас же в его портфеле лежали плотная акварельная бумага, карандаши разной жесткости, акварельные краски и кисти. Жан умел работать и с маслом, и акрилом. В прошлом он иногда рисовал цветы, накладывая краску толстым слоем мастихином, но сейчас хотелось поработать более легкой и полупрозрачной текстурой акварели. Из мыслей Жана выдернул толчок в спину. Это произошло как раз тогда, когда он проходил мимо входа на территорию университета. Молодой парень, явно студент, бежал мимо и нечаянно задел его плечом. Студент быстро крикнул извинения и помчался дальше. Запыхавшийся, он подбежал к женщине, которая шла впереди Жана в нескольких шагах. - Госпожа Зое, прошу вас, я все учил! Позвольте пересдать мне зачет! Жану сначала показалось, что он ослышался. Госпожа Зое?! Женщина с фамилией его бывшего командора остановилась. Она была одета в черный деловой костюм, который выгодно подчеркивал ее стройную и даже спортивную фигуру. Темно-каштановые волосы, собранные немного неряшливо в высокий хвост, топорщились из прически. - Да что вы говорите, Маклаген? Вы не знаете в каких единицах измеряется сила тока! Вы не знаете даже как считается напряжение участка цепи с последовательно подключенными элементами, - затараторила женщина знакомым голом, отчитывая студента. Теперь она повернулась к Жану в пол оборота, и он увидел ее нос с горбинкой, и как блеснули очки на солнце. Кирштейн не мог поверить своим глазам – перед ним стояла живая Ханджи! Но как она выжила, где была и почему никак не объявлялась все это время? Он быстром шагом подошел к ней и оправдывающемуся студенту. - Госпожа Зое, вы даже не представляете, как я рад вас видеть, - проговорил Жан на выдохе. Он был действительно очень рад, и больше всего сейчас боялся, что растрогается слишком сильно и покажет бывшей главнокомандующей слезы как мальчишка. Женщина удивленно обернулась, это на самом деле была Ханджи. Она жестом заткнула своего студента: - Маклаген, исчезните! Уговорили, я приму вас завтра в девять. - Спасибо, профессор, - быстро брякнул студент и скрылся. Ханджи смотрела на Жана во все глаза, потом ее взгляд потеплел, и она улыбнулась: - Я тоже, Жан, очень рада. Как ты? И все-таки она изменилась и теперь носила челку на бок, скрывая половину лица. На руки были надеты аккуратные перчатки, как у настоящей леди, что было совершенно на Ханджи не похоже. - Как у меня дела? Вы спрашиваете, как будто мы виделись с вами вчера, - Жан разозлился и слегка повысил голос. Проходящий мимо пожилой мужчина с осуждением посмотрел на него. – Мы вас похоронили, оплакивали всем отрядом! Где вы были все это время? Ханджи поморщилась. - Давай не будем устраивать разборки прямо перед входом в ЦМУ, немного пройдем и я все расскажу, - она дружелюбно улыбнулась и, взяв Жана под руку, потянула за собой. Ханджи медленно зашагала, будто они были на прогулке. Жан слышал, как мерно стучат ее каблуки по брусчатке. - Мне удалось выжить благодаря Саше, она вовремя предупредила меня. И как только я услышала ее крик. Везение, не иначе… - начала Ханджи свой рассказ. Она говорила и говорила. В ее привычной, быстрой, тараторящей манере. В какой-то момент Жан подумал, что никто из его знакомых больше так не говорит, и он соскучился по таким речам своего бывшего командора. Зое рассказала ему как ее раненую нашли выжившие после гула люди, как ее приютила добрая старушка, оказавшаяся знахаркой и талантливой врачевательницей, как она лечила ее, а бабушке помогала ее смышлёная рыжеволосая внучка. Ханджи лечилась долго, ожоги были серьезными, а по выздоровлению после войны она отправилась в Марлию. Почти случайно оказалась на открытых лекциях университета, где влезла в дебаты с каким-то профессором. Он оценил ее жажду знаний, таланты и исследовательский опыт, и Ханджи умудрилась по ускоренной программе за два года окончить аспирантуру и остаться в университете преподавателем. На кафедре ее ценили, а студенты любили… ну, большинство студентов, кто хотел учиться и выносил ее характер. После войны ее бывшие подчиненные стали героями, Ханджи примерно знала из СМИ как сложились их судьбы. - Так, а почему вы не объявились? Не сказали, что живы? – Жан никак не мог понять ее логику. Ханджи грустно вздохнула: - Попытайся меня понять и простить. Когда я окончательно пришла в себя война уже закончилась, я уже была вам не нужна, - Ханджи подняла руку, останавливая Жана уже готового ее возмущенно перебить. – А еще я не хотела, чтобы вы все видели это уродство… Зое отвернулась. - О чем вы? Ханджи сделала несколько шагов назад. Она стянула с рук свои элегантные тканевые перчатки, расстегнула верхние пуговицы на рубашке и подняла наверх челку, скрывавшую часть лица. Жан не смог сдержать удивленного вздоха. Кисти женщины, шея, почти половина лица были покрыты безобразными шрамами от ожогов. В этих местах кожа была неровной, вздымались порозовевшие рубцы. И видимо в его глазах промелькнула слишком явная и неприятная жалость, что, когда он протянул к Ханджи руку, она шарахнулась от него как от огня. - Была рада увидеться, Жан, - быстро сказала она и отвернулась, собираясь уйти. - Постойте, Ханджи! – Кирштейн впервые не задумываясь назвал ее по имени. – Я не вижу здесь никакого уродства! Он и, правда, не видел. Взгляд художника цеплялся за каждую мелочь, находя ее внешность интересной, а, пожалуй, даже и притягательной: красивая фигура, острый нос с небольшой горбинкой, торчащие скулы, фактурные волосы… - Ты что, издеваешься надо мной? Жан все же смог поймать ее за руку. - Я не издеваюсь. Несмотря ни на что, вы прекрасны, Ханджи. Позвольте мне показать вам это, - свободный рукой Жан вытащил из портфеля карандаши и краски и показал их удивленной женщине. Пробежала искра.