привет! да, конечно =w=
В плане, слишком долго для такого короткого сообщения. Хотя, быть может, это восприятие пространства-времени к Чаре ещё не вернулось, не пришло после ночи, и даже самый крепкий чай здесь не спасёт. Он не любит ждать и потому не заставляет ждать других, набирает: отлично. у меня есть современный телефон человеков с поверхности. интересует? (Ночь в этот раз темнее и глубже — сама собой, а не силой паралитического чудища, дышит в затылок, кусает за виски, за отлёжанные конечности под спущенными рукавами и помятыми штанинами. Чара редко вертится во сне. Он обычно ложится набок и засыпает именно так; наверное, он так измучился за день, что тело само решило перевернуться на спину? Иначе бы он ничего не увидел.) Ему известно, с какой скоростью сообщения от неё прилетают кому-либо ещё или прямо в блог — намного быстрее. Несмотря на то, что они давно знакомы и неплохо приноровились друг другу помогать и хранить секреты для поддержания удобной картины мира, и свершать что-то новое… несмотря, в общем-то, на это, в переписке она могла очень уж долго подбирать для него слова. Что бы ни происходило, для подавляющего большинства монстров Чара остаётся принцем, в глазах которого надо выглядеть как минимум прилично. не переживай, отдам в любом случае. хотя всё равно хотелось бы, чтобы кое в чём подсобили.странно видеть как ты спамишь
вообще-то это всегда делаю я!
постыдились бы, вашество!!! 1!
От того, как она нервничает, скоро экран завибрирует. Впрочем, она часто забивает чат ерундой до тех пор, пока не сообразит что-то умное.но я поняла тебя
с чем помочь?
понимаешь ли, телефон у меня из воздуха не взялся. (Это подобие сна — предательская недвижность мышц и переполненный стеклянным небом силуэт, сидящий на совсем недавно прибранном Чарой столе. Силуэт не имеет глаз, но смотрит направленно и пристально. Силуэт колеблется, словно тело колючей медузы в плоти солёного — щиплет глаза, — моря. Глядя издалека, он может выявить в силуэте изящную женственную неопределённость: знакомо-незнакомые очертания, слияние множества образов в единый, или… знакомо? Это что-то конкретное? Малейшее усилие к движению в движение-то приводит лишь стеклянное небо. Стеклянное небо ставит тонкую ногу на стул, спускается невесомо, стекает по мутному тёмному воздуху вниз, едва-едва касаясь пола. Тонкие пальцы стеклянного неба трогают ручку ящика стола. Чара чувствует несуществующий взгляд чего-то, что вот-вот направится к нему.)что там что там?
несколько дней назад в подземелье упал человек как ты понимаешь, в силу некоторых обстоятельств жить он будет :) и, как ты понимаешь, оценивать я это не собираюсь Ни в пизду оно. Альфис опять печатает. Иногда перестаёт, но слов не находит; эмоции её выуживать точнее, чем «что-то о нервах» он сейчас не в состоянии и не в настроении. но кое-кто предполагает, что этот пиздец на ножках надо бы выгулять, желательно в сноудине, желательно по приглашению Мусорки одной. одного монстра, который к нам недавно заглядывал. в курсе о человеке мало кто, если что, но я понимаю, что вечно это прятать не получится. хотя повременить бы с открытием такого хотелось бы как минимум ториэль будет спокойнее, если я сделаю что-нибудь для того, чтобы за пределами сноудина все считали, что человек в руинах — слухи и не более того мне предлагали вариант с временным отрубом камер, ты считаешь это нуууу целесообразным?ммммм
дай-ка мне подумать минутку
(Но содержимого не трогает. Стеклянное небо знает слишком многое и слишком потаённое, чтобы кто-либо помимо Чары и стеклянного неба мог считывать и трактовать; колеблются контуры бёдер тонко-округлых медузьим коконом в бесконечно-синем, zima-blue, море. Интуитивность рождает тревожное ожидание момента, в который часть силуэта выплеснется на пол осколками стекла. На него смотрят и говорят о чём-то без единого слова. Он понимает. Становится практически страшно.)вот насчёт камер — я не уверена, что это сработает как надо. в планееее я могу могу чем-то помочь но ты правильно думаешь что слухи на уровне «ну вот тут точно видели» доберутся даже до столицы. это не сразу, конечно, время у тебя будет
правда мне кажется более практичным вариант резать уже готовые записи, я всё равно предоставляю их стабильно ИЛИ в случаях чп, у меня достаточно технологий и времени для того чтобы обрезать.
но полностью скрыть слона в посудной лавке не получится точно: (
кстати плюс того чтобы именно монтировать в том что если твой человечек что-то учудит можно будет компромат использовать!
но это так
мысли вслух
думай как тебе удобнее
окей, тогда давай так, чтобы компромат оставался, если чтов любом случае с выгулами человека не части, порезанная вполовину отчётность это не то что я всегда легко смогу объяснять
«Твой человечек». Иронично. Азри там в восторге был бы — а то кто громче всех указывал Чаре на то, как это здорово, что он решил оставить здесь человечка расчудесного? А тот ведь писал ему сегодня утром. Спрашивал, между прочим, не только про него и маму, но ещё и про блоху дурную. ага, частить. нужна она мне. разовой акцией обойдётся.это девочка, да?
так что давай остановимся на монтаже, в крайнем случае можно будет саму запись не порезать, а отредактировать, предполагаю. посмотрим. телефон её тебе обещаю, можешь колупаться в нём сколько пожелаешь, возвращать потом ей или нет — дело твоё. когда занести смогу не знаю, но в ближайшее время. будет там что-то не то, я всегда на связи. или вместе поколупаемся.я бы попросила тебя в целом человека показать
но я тогда совсем наглею,,,,
просто очень интересно звучит с точки зрения души
и-и-и-и насчёт компьютеров ядра хотелось бы проверить
ну-у-у-у ты понимаешь что
ладно прости я слишком любопытная
пиши если что, буду ждать артефакта =w=
(И — блядь, ха-ха — он, который так надеялся выспаться хоть разок, просыпается без возможности уснуть назад снова и старается с утра не думать ни о чём из всего, что неизбежно его преследует.) спасибо за содействие, до встречи. Чего бы он ни желал и на что бы ни надеялся, странный сон эхом мысли звучит в едва ли проснувшемся до конца сознании, и ни горячий чай, ни голубоватый свет телефонного экрана ни капли не разбавляют рассудок осознанностью. С ним случилось некоторое неприятное дерьмо — как всегда. В последнее время сны отпечатываются в памяти слишком чётко, чтобы он продолжал, ебанутый, об этом думать — и он, сжав веки почти до боли в висках, перестаёт. Он отпивает крупный глоток чая, но тот не обжигает его язык, не отрезвляет. Гарпун чудовщиных слов и отвратительных воспоминаний врезается меж рёбер, разламывает с хрустом кости, цепляясь за остов, и тянут куда-то на дно. Чара бы не возмущался, если бы в привычную воду не насыпали бы пуд соли, с которого он скорее подохнет, чем сожрёт его. Проще всего оказывается убрать телефон и допить чай, особенно сладкий на дне кружки. Им удобно запивать очаровательное печенье, испечённое вчера дурной девчонкой, и чувство тошноты. Надо сказать Ториэль, что он пойдёт в Сноудин с девчонкой завтра. На сей раз не столько спросить, сколько поставить перед фактом, потому что… надо же уже что-то делать? У Чары есть ощущение, что он самолично создаёт себе проблемы. Можно ведь было просто отказаться от всего и всё свалить на других? А ему как будто не хватило чего-то. Или чего-то другого оказалось слишком много. Совести или любви к семье, может — нежелания взваливать лишнее на беспокоящихся других. Он отходит к раковине и споласкивает кружку, и ставит её обтекать на сушилку рядом, прежде чем покинуть кухню. В целом, он с самого начала видел, чем сегодня с утреца занимались Эстер с Ториэль — но тогда он ещё внятно в себя не пришёл, не почувствовал, скелеты свои — косточки — из рук не повырывал, если те имели место, и заранее в шкафы поглубже не запрятывал. Он без понятия, могли ли они найти что-то там в принципе… … но их у кладовки больше нет, а близ двери стоят старые башмаки — не его, очень уж на ногу хрупкой девчонки подходящие и тошнотворно знакомые на вид. Чара мысленно обещает себе, что в Сноудине купит блохе новую обувь — не от доброты душевной, а от нежелания вспоминать лишнее. Чем бы они ни занимались с утра в кладовке, сейчас их занятие — распитие чая в гостиной; выходя туда, Чара раньше слышит женский смех, чем видит его источник в виде них самих. Они даже замечают Чару не сразу, а только когда он, замерев в дверном проёме, ведущем в коридор, перебивает какое-то из их обсуждений, касающихся «ужасно вредной Маффет». — Я полагаю, завтра в Сноудине ждут, — и, заслышав, как они затихли, добавляет, взглянув на Ториэль: — Ты не будешь волноваться? (Вопрос скорее риторический: конечно она будет. А он, очевидно, отступит, если на том, что девочке никуда не стоит выбираться, Ториэль настоит. Без удовольствия совершенно: во-первых, он устал от бесплезной имитации деятельности, во-вторых — их дом есть место чрезмерно безопасное для Эстер, как и Руины в целом.) Ториэль затихает, а Эстер громко раскусывает печенье. Устроились они вполне удобно: чай, вчерашнее печенье и простенькая настольная игра с карточками, кубиком и маленькой инструкцией, написанной крупными буквами. Ториэль ожидаемо смеривает его долгим и не совсем читаемым взглядом. — Не рано ли? — спрашивает она и тут же переключается на Эстер. — Эсти, как твои ноги? «Эсти» на момент, когда ей задают вопрос, повезло уже дожевать кусок печенья. Она скрипуче поёзрывает на стуле и резко, как взволнованный зверёк, скачет одноглазым взглядом с него на Ториэль и обратно. И только потом отвечает: — Уже не болят почти, — улыбнувшись. — И мне не хотелось бы заставлять долго ждать тех, кто хочет увидеть человека помимо Чары. Интересно, а свои собственные — личные — желания у неё есть? Чара, в самом деле, понимает, что да, наверняка есть — но есть вместе с тем и разные способы достижения целей. В дешёвый людской альтруизм очень легко поверить. На деле она наверняка просто хочет пошататься в новом месте и приметить рожи хоть каплю менее недовольные, чем его. — Мисс Ториэль, если вы волнуетесь, я могла бы сегодня пройтись по Руинам и, м-м-м, — опять стулом скрипит неловко, — отчитаться о своём самочувствии. А если мне не верите… Вместе с последней фразой она — вновь резковато — перебрасывает взгляд на Чару. Хорошо хоть без ехидства и обязательности в тоне. А впрочем, на что это повлияет? Тут, при одобрительно кивающей Ториэль, не то что не поспоришь, а даже глаза не закатишь от души, только кивнёшь чуть менее удручённо, чем мог бы. И получишь в ответ почти бесяче добрую улыбочку: — Спасибо, Чара. Но бесить его нарочно Эстер, очевидно, не пытается, что уже достойно прощения. Чара предчувствует неловкую и долгую тишину, однако предчувствие обрывается, толком и не успев начаться. Блоха, шебурша пальцами в коробке от настолки, спрашивает: — А с нами хочешь? Будь он более податливым — сказал бы, что посмотрела она в этот момент просто очаровательно. К тому же, делает предложение она так ненавязчиво и под такую заинтересованность во взгляде и наклоне головы Ториэль, что отказаться ему не позволяет собственная же совесть. — Хорошо, — кивает. — Сейчас приду, разложите пока? … надо бы ещё чая принести, иначе никак. А блошк… блоху он уж как-нибудь выгулять сможет — единожды уже справился. Впрочем, с каким успехом? Не суть. А поскольку во всём стоит искать плюсы… часок в настольной игре поможет разгрузить мозг. По крайней мере, с надеждой на это Чара возвращается за стол в гостиной.***
Эстер победоносно поднимает руку, полную карточек, и улыбается скорее выразительно и живо, чем как обычно. — А у вас сколько? — спрашивает мягко-весело. — Три. Ториэль, хихикнув, на стол кладёт свои, рубашками вниз. Чара… даже зная, что у него на руках карточек семь, у блохи (звёзды, что ж так прицепилось, что имя скоро её забудет!), очевидно, больше. Чара озвучивает нарочито безразлично, мол, нашла, какой бессмысленной ерунде радоваться: — Семь, — и выкладывает честно подсчитанные карточки на стол. Всё равно игра частично на удачу, не только на логику — а значит, не считается. Да и, к тому же, это просто игра; вот и что о ней думать теперь? Чара, глядя на довольное блошье лицо, сдерживает в себе несколько ядовитое: «Не помри тут от радости». Ирония в иронии, парадокс: когда это он не хотел, чтобы упавший человек сам помер, а Чара тут и с душой, и ни при делах? Чья-то смерть — всегда жертва. Почему-то. Чара мысленно повторяет мантру о том, что он ненавидит людей крепко и навсегда, а затем вновь — второй за день кружкой — запивает ком в горле чайным сиропом. — Будет нехорошо ещё партию-другую просить, да? — И улыбка её с каждой секундой ощущается всё менее искренней. — Ох, если Чара хочет… — Лучше отодохнуть, — сразу же, чувствуя всеобщий настрой, подытоживает Эстер и подрывается из-за стола собирать карточки. Чара встаёт тоже. Он бросает игровые кости в коробку и подтаскивает к себе кружки — надо будет помыть. — Сегодня нужно что-то готовить? — спрашивает Эстер, закрыв болезненно ослепший глаз. Очевидно, она сняла повязку рановато. Он только сейчас заметил, что она щурится и завешивает пол-лица волосами… дела ему до этого нет. — Со вчера же осталось… гостей не ждём, нам хватит, — мягко отвечает, улыбнувшись, Ториэль. — Или ты хочешь что-то приготовить? — Нет-нет, — отмахивается шустро Эстер, накрывая коробку затёртой, подклеенной скотчем по углам крышкой. — Просто завтра я вряд ли помочь смогу… — Не беспокойся, дитя, — «дитя» — уже на автоматизме, — мне не всегда нужна помощь. … если быть точнее, Ториэль от помощи этой отмахивалась всё время, сколько Чара себя помнит. До тех пор, пока одна глупая девчонка не прилипла удачно и не начала подавать совместное приготовление обеда-ужина как нечто, что должно восприниматься как семейное весёлое время провождение и как должное одновременно. Чара соврёт, если скажет, что ему — его чувству правильности — не за что её поблагодарить. Как бы ему ни хотелось, чтобы всё происходило в строго обратной форме. Как бы ни хотелось обвинить Эстер во всех грехах и сказать: заслужила; а Ториэль от тебя избавить — так и вовсе вселенская благодать. Только больно далеко от правды получится. — Мы идти собираемся? — спрашивает Чара, уже собрав пустые кружки в кучку и прижав их к груди. Эстер кивает. — Тогда давай не затягивать. — Поняла, — кивает снова девчонка, отодвигая коробку с собранной игрой на край стола. — Иду собираться! — и, очевидно, чтобы не отнимать времени, сразу же сбегает в условно-свою комнату. Которая вечно на ремонте. Чара провожает её взглядом с несколько секунд. И, стоит ему развернуться в сторону кухни… — Слушай, Чара, — мягко останавливает его голосом Ториэль. — Следи за ней, хорошо? Она ведь не скажет, если ей тяжко будет… — Хорошо, — отвечает он не совсем честно. Потому что действительно честным будет сказать: «ничего не могу обещать». Впрочем, он выходит из гостиной быстрее, чем разговор решает продолжиться. Нужно сполоснуть кружки и самому привести себя в порядок чуть больший, чем есть сейчас.***
И пока над Руинами по-прежнему тени обходят робкий свет, спускающийся с каменного потолка, Чара идёт рядом с девчонкой и не говорит ни слова. Как будто есть что-то дурное в том, чтобы молча идти по переулкам, где нет ничего большего, чем тишина и лиловый камень полуразрушенных домов. Они бы, быть может, и не произносили бы ни слова ближайшие полчаса, но… ой, вот будто здесь только Чара решает, найдётся тут место для болтовни или нет. А он тут не один. Блоха идёт рядом и практически не прихрамывает. Глаз она, правда, всё-таки опять залепила — тот, наверное, до сих пор болит. Или ей просто не нравится, как она теперь выглядит?.. Впрочем, он тоже бы расстроился, если бы увидел себя в зеркале без глаза. И спустя с десяток минут молчания девчонка вдруг обращается к нему: — Слушай, Чара. Я кое-что нашла, пока мы с Ториэль кладовку разбирали. И… думаю, я хочу знать больше.***
— … в чём дело?.. Азриэль уже тогда выглядел как кто-то, кто на всю жизнь останется наивным мальчишкой, как ни расти его тело. Если бы Чара не привык к его огромным ушам, он бы пошутил, что Азри ими слишком увлечённо хлопает, чтобы замечать происходящее вокруг. Впрочем, причём тут привычка… нет-нет, Чара отшутился бы в любом случае, если бы случай был хоть сколько-нибудь смешным. Но чего смешного может быть в отрубленной голове, летящей к ногам наследного принца? — Случился хороший, просто чудесный человечек, который очень, — (длинный белый рукав, уже запылённый и порванный, стирает с губ кровь), — хотел монстрам добра. Губы не улыбаются — раскрываются в оскале кого-то безумно привыкшего к боли. В лиловую ткань туники роняют кровь будущие шрамы, без которых можно было бы обойтись, но… за это, как и за всё, пришлось бы заплатить. Цена оказалась бы куда более высокой, чем раны выращенного из крестьянского сынка принца. Принц мог не приносить голову, завёрнутую в тряпку, Азриэлю. Но разве — виват! — будущий король — (бля) — Дриимурр не должен быть готов к тому, что левая и чёрная рука его — его клинок — не пожалеет никого, кто решил и погубил хотя бы одного монстра? Будущий король должен заранее привыкнуть к головам в мешках и душам в баночках. Он должен быть готов к тому, что теперь монстры поглощают человеческие души — и теперь с их силой придётся считаться человечеству. Чара смотрит в чужие глаза — заслезившиеся, — прежде чем почувствовать, как в его собственных темнеет. То, что на его слова ничего не успели ответить, пожалуй, к лучшему. Пустое бессознательное Небытие — нечто большее и лучшее, чем вопросы, не имеющие смысла значительней сотрясания воздуха. Третий. Кто обещал Ториэль и Азгору, что в пещеры могут падать лишь дети разной степени испорченности, но априорно невинные в силу возраста? Третий был взрослым, и в руке у него был изящный кинжал; безусловная Храбрость, прознавшая, что некто сердцу дорогой пропал здесь — он, по крайней мере, был уверен, что не вменяет монстрам в вину того, чего они не совершали. После Чары в Подземелье попадал лишь один человек, и тот оказался убит не монстром, а чудовищем, вставшим на их защиту. А даже если бы причиной оказались монстры, их было бы не в чем винить. «Эти монстры убили её, а ты с ними заодно?!» — кричала Храбрость, вооружённая блестящим изогнутым кинжалом, который Чара непременно захотел бы себе, если бы не пребывал в озлобленном отчаянном бесчувствии. Да, человек действительно был похож на Вторую. И он, честно говоря, даже был в чём-то прав. Чара тоже стал бы Третьим, если бы в мире было что-то ему ценное, что некто уничтожил. Чара и есть Третий — но с другой стороны. Только вот голова летит совсем не с плеч Чары. И кинжал остался совсем не у Третьего. … а потом Чара просыпается — приходит в себя уж скорее — с перебинтованной грудью, от хрипа собственного дыхания. С окровавленным ещё кинжалом, брошенном небрежно на тумбу поверх кухонного полотенца; буднично, рядом с кружкой чая, нарочно переслаженного. На краю постели сидит задремавший Азриэль, с колен которого сползает свежая газета, выпущенная в сноудинской «Библиоеке» сегодняшим же днём. Не желая будить брата, Чара пытается приподняться с постели так, чтобы дотянуться хотя бы кончиками пальцев до бумаги — о том, что произошло, не могли не написать; не кроссворды же решал Азри. Впрочем, боль, смешавшаяся с тошнотой и пробудившаяся за мгновение, оттакливает его назад, заставляет губу закусить и с хрипом свалиться обратно в постель: замечает так глупо, что всё это время пролежал с нераспущенной косой — та, наверное, уже успела отпечататься на затылке. Чара думает о чём угодно, чтобы не думать о своём дурном самочувствии. — Ты очнулся?.. — звучит сонный голос Азриэля, слившийся с хрустом выпущенной пару часов назад газеты. В его взгляде и голосе нет и намёка на отвращение к Чаре, но из опыта можно полагать, что совсем тот от ситуации не отошёл. Азриэль ведь не хочет, чтобы Чара чувствовал себя тем, кто снова и снова портит всем и настроение, и жизнь в целом. Чаре не в радость, что поведение приёмного Дриимурра потрясло Дриимурров по праву рождения, но Чара уже кое-что для себя заключил: есть только полезное и бесполезное и только выносимое и невыносимое; и когда полезность оправдывает невыносимость — значит, ты уже выдержал. У Чары были все основания убить того, кто напал первым и на монстров, кем бы убитый ни был. Тем более… тем более, кроме Чары никто ничего не узнает, правда? И с опозданием близящееся чувство неоправданности прошлого заслуженно клюнет его куда-нибудь в печень — но только его и так, что никто никогда не найдёт причины и не вспомнит текстовых игр, которые Чара больше не проводит. — Чара? Азриэль склоняется вдруг и берёт за руку большой пушистой лапой. Чара осторожно сжимает в ладони пальцы того, кого может называть братом. — Я в порядке, — выдавливает Чара как можно ровнее, а получается хрипло и с сухостью на языке практической солёной. Чара отчётливо ощущает собственную кровопотерю. «Что вы сделали с головой?» звучит как: — Что с душой? С телом? Вопрос звучал бы почти философским, если бы взгляд не сказал то и дело к окровавленному кинжалу, честно вырванному из чужих рук и по-прежнему лежащему на тумбочке. — Ну… а что с ним делать? — звучит тревожный голос Азриэля. — Где её, там и его похороним, души в Лаборатории… Рассказывает Азриэль без удовольствия. Газету передаёт по инерции, стоит Чаре вновь потянуть к ней руку; за тем, что Чара с ней делает, не следит: брат мысленно ушёл в то, о чём говорит, пока Чара читает заголовок: «ТРЕТИЙ ЧЕЛОВЕК В ПОДЗЕМЕЛЬЕ». — Ториэль и Азгор о чём-то ругаются. (Он тут же отвлекается.) — Меня это беспокоит, — отмечает Азриэль почти отстранённо. — То, что случилось… Чара поднимает вопросительный взгляд на братца, но своих мыслей — едких, ядовитых, всё о «неужели вы наконец поняли, что люди опасны» — не озвучивает. Взгляд янтарных глаз выражает лишь одно: ну, говори. Ну-ну, подтверди то, что для меня, поймавшего человека за покрытую белым прахом руку, — закономерность, что должна была совершиться ещё лет пять назад. Газета, которую сейчас не читают, хрустит скорее напрягающе. А Азриэль щурится, точно от царапины на носу: — Это второй человек, который… ну… который. Его плечи вздрагивают — вздрагивают и руки; колышутся белые рукава рубашки, скрытой под такой же туникой, какую носит Чара — они слышат шаги в одном из жилых коридоров Дворца. А ведь не так уж и давно они сюда перебрались?.. И что думать теперь, когда человек может оказаться с любой стороны?.. Как чудовищно, ха-ха. Не монструозно ни в коем случае. Чара поворачивается в сторону двери так, словно это может сказать о чём-то и Азриэлю. «Нам надо поговорить» чаще всего ощущается минутами раньше, чем произносится вслух. Шорох газеты.***
Её, давно сотню раз затёртую и измятую, Эстер протягивает Чаре — старая бумажка, почти архивная, аккуратно вложена в случайную книгу. Чара полагал, девчонка взяла её только для того, чтобы присесть с ней куда-нибудь и тихо прочитать, не шибко привлекая внимание, не мешая и не отсвечивая. Впрочем, наивно?.. Он рефлекторно забирает из рук девчонки книгу с потрёпанным вкладышем в ней и коротко всматривается. Эстер случайно не машина по вызову не самых приятных ассоциаций и воспоминаний? И ещё бы считать открытым вопрос о его нежелании мириться с перманентным существованием чего-то подобного рядом. Ответа она ждёт терпеливо — и они замедляют шаг до тех пор, пока не останавливаются вовсе. — Ну, для начала, где ты это вообще взяла… Вопрос риторический, но его Эстер всё равно понимает как-то, на что непременно нужно отвечать: — Ну-у-у… в кладовке? — Очевидно. Он ловит её взгляд, выражающий лёгкое недоумение: а для чего, мол, тогда спрашиваешь? Но вслед за одним вопросом Чара сразу же бросает следующий: — Тебе тут что-то непонятно? Не то чтобы он был полон желания что-то объяснять глупым и сующим нос куда не положено блохам, но здесь хочется исключительно съехать с темы, слегка сбив девчонку с толку; максимум — разжевать второй раз то, что уже и так здесь написано… но он уже привык, чего можно ожидать от Эстер. Нет, конечно нет, на вычитанном из газеты — публичном и одобренном взглядом редакторской коллегии — эта девчонка не остановится. — Нет? Мне всё понятно. До Чары доходит то, что ранее он не мог полноценно сформулировать: Эстер не лезет никуда открыто и лишний раз действительно старается не отсвечивать, но информацию она способна выцепить даже из простейшего и невиннейшего разговора. Всё для того, чтобы одной девочке жилось попроще — и при том другим не мешать. Незаметно влезть всем в душу и под кожу и подсунуть что-нибудь под руку такое, чтоб хлопать большим янтарным глазом с видком «я тут ни при чём» и следить за реакцией. Что скажет — и малейшие полутона эмоций. — Двадцать лет назад, — неопределённо добавляет. Считывает она хорошо: уже ознакомилась с их летоисчислением. Похвально, ха-ха. — Двадцать лет назад сюда упал третий человек… это был взрослый мужчина и он убил много монстров и сильно ранил тебя. Это объясняет, почему Руины опустели. (И не объясняет, где и кто второй — или первый, — если Чара убил третьего. Сколько ещё Апокрифов ты так правильно достроишь в растрёпанной головушке, глядя на вырванные из контекста буквы, а, дрянь?) И так хочется на неё огрызнуться, только какой в этом смысл? Девчонка всего лишь выстроила логическую цепочку на основе текста случайно найденной газеты, которую Чара по какой-то причине не оттащил в свою каморку и не упрятал — не ждал гостей. Зря не оттащил — вещь, казалось бы, полезная… (Спокойней.) Он отмахивается небрежно: — Ну да. — И вытягивает газетную вырезку из книжки, перелистывает страницы, а потом снова закрывает и нарочно переключает внимание на обложку. — Звёзды, ты до сих пор не забросила?.. Сегодня спокойнее будет, но — ни к чему Эстичку допускать к тому, что… это уже давно произошло и это уж точно не её дело. Додумки без подтверждений будут оставаться пустыми додумками, хоть ты усрись, а значит от истины она всё ещё далека. Пусть лучше глупый розовый романчик сейчас перед ним позащищает — или себя за чтением подобной сопливой дури. Вырезку он, особо своих действ не пряча, перекладывает в записную книжку. Надо — значит, надо. Она не спросит. Блоха вздыхает шумно: — … тогда ещё что-то страшное произошло, правда же? Что-то, о чём ты не хочешь говорить? Чара захлопывает блокнот и прячет его в карман. Взгляд бросает — снизу-вверх, щурясь, с отстранённостью. — Настаивать не буду, если ты не хочешь об этом. Кто я такая, чтобы настаивать? Чара в ответ только кивает — и, честно сказать, он сам не знает, что именно это обозначает. Это всё. Она понимает кивок как «не хочу» — к лучшему. И, словно по переключателю, мгновенно перескакивает на обсуждение глупой книжки и даже сдвигается с места: — Вот будто я должна читать исключительно классику, чтоб меня не считали дурочкой! Чара никогда не умел адекватно оценивать уровень чужой искренности, но здесь любому идиоту уже очевидно, что оной минимум. Впрочем, чёрт с ней — пусть на глупую смешную болтовню желания у него нет, глупая смешная болтовня часто или изгоняет, или хотя бы маскирует дурные пустые мысли. — А что тебя считать, если ты и есть?.. — усмехается он ничуть не более искренне. Мысль — назойливая, навязчивая — вновь даёт о себе знать: Чара никогда ни из каких документов вырезок не делал — карандашом разве что подчёркивал самое интересное. Неужели Ториэль однажды или… Эстер начинает что-то бубнить про книжку, но Чара перебивает её раньше, чем сам успевает распознать её слова: — Этот кусок — всё, что ты нашла? Или-и-и?.. — А? — Глазом хлопает. Приостанавливается. — Ты про?.. А Чара на этот раз не приостанавливается и даже шага не замедляет, вынуждая тем самым девчонку слегка встрепенуться и мгновенно последовать за ним. Впрочем, он и в голосе не меняется — идёт и говорит с видом, будто они обсуждают погоду или что будет сегодня на ужин. — Полная газета. Ты так и нашла этот кусочек? — уточняет Чара всё так же непринуждённо. Он вновь смотрит на неё безотрывно только для того, чтобы выше был шанс услышать правду. Эстер отвечает не сразу, оторопев на долю секунды, но когда отвечает таки, то довольно уверенно: — Думаешь, я бы стала портить такие старые вещи? Звучит немного подозрительно, но, в целом, терпимо. Он то, что думает, решает обозначить и вслух: — Допустим, — и складывает неосознанно руки за спиной. — Ты всё равно быстро проколешься, если солгала. … интересно, она уже начала какие-нибудь заметки или дневник вести? Если верить человеческому искусству и сплетням, девчонки специально держат подобное в секрете, как раз для того, чтоб никто не прочитал. Чара направляет рассуждения в сторону полезности. Не нужно тянуть с передачей её телефона Альфис. Этой же ночью, что ли, сбегать, если снова не выйдет заснуть?.. Ему бы в целом провести ночь не здесь. Чара невольно склоняется к тому, что сны и воспоминания — удел этого дома и места. Он редко куда-то напрашивается, но… что такого, если он разок попросится у Альфис остаться до утра? Азриэль тоже будет ему только рад, но Чару гложет чувство, что ему места, так тесно связанные с Дриимуррами, делают только хуже; ничьей вины в этом нет, кроме его собственной. Ничего нового нет тоже. Эстер тянет руки к книжке, в которую была вложена газетная вырезка, и Чара не удерживается, чтоб не поднять её на высоту собственного носа и не увидеть, как блошка коротко подпрыгивает — интуитивно, — в попытке схватить нагло утащенное зловредным — бесспорно — Егошеством. — Эй! — и, сначала возмущенная, спустя пару секунд вздыхает и взмахивает рукой: — Ну и ладно. А потом руки складывает на груди и — наверное, шутливо, — дует веснушчатые щёки. Чем-то Чару она забавляет. Ну чем не блоха? Даже прыгает вполне себе резво… что значит, что девчонку завтра в Сноудине ему выгуливать непременно и безапелляционно придётся. Но это будет не обязательно ранним утром. Чара засматривается на забавную смазливую мордашку несколько дольше, чем стоило бы, и книгу вдруг всё-таки возвращает: — Хорошо, держи. Только не делай такое лицо. Эстер вздыхает и как будто заставляет себя не произносить чего-то вслух, и вместо того, забрав романчик и прижав его к груди, роняет простенькое: — Спасибо. Домой они идут уже молча — девчонка слишком удобно глубоко о чём-то задумывается, чтобы он её прерывал. Дома он будет вынужден сказать Ториэль о выздоровлении девчонки и завтрашнем визите в Сноудин. А ночью этой он всё-таки принесёт её телефон Альфис. По пути он достаёт свой только чтобы написать: принесу сегодня, часов в семь вечера. Эстер не обращает внимания, а Чара действительно без понятия, куда он сегодня пойдёт спать, чтобы она не искала утерянного во снах. Остаётся всего пара поворотов до дома, когда он слышит писк — сначала похожий на мышиный, затем — блоший: — Ой! Что это? В обоих случаях звук исходит снизу; Чара опускает взгляд. Внизу — несколько пушистых большеглазых шариков с короткими лапками… и — один из них — с рыжим сухим листом на округлой спинке. Маленькие создания мгновенно окружают Эстер и смотрят на неё, по-совиному медленно хлопая глазами. Они машут короткими хвостиками, очевидно заинтересованные новым обитателем Руин. Чара ловит себя на короткой мысли о схожести маленьких жителей Руин с Эстер. Мелкие, прыгают, пищат и непуганно суют нос куда попало. Глупенькие, но весьма милые — кто их, неофициально прозванных чибами, не любит?.. Тем не менее, Чара деловито складывает руки за спиной и поправляет: — Во-первых, не «что», а «кто», во-вторых — это чибики. Живут они тут подольше твоего. Эстер кивает. — А что они хотят? Они славные, но я не хочу их оби- Перебивать нехорошо, но Чара, вообще-то, весь нехороший — и что теперь? — Можешь им руки подставить. Они любят общение, — объясняет он. — Ещё ягоды любят, но где мы их сейчас возьмём. Эстер кивает с умилением и наклоняется, подставляя ладони к земле. Попискивая, пара пушистых крох ловит её за кончики пальцев. — Какие вы прелестные… — девчонка хихикает. Чаре приходит уведомление и он, пока Эстер страшно увлечена чибиками, снова достаёт телефон, чтобы прочитать сообщение.отлично, жду. тут ещё мои приборы показывают активность Ядра
корстат (имею ввиду с обновой который) пока расшифровку делает, так что наверняка я ничего не знаю, но сигналы очень похожи на то что мы засекали до этого
так что как я понимаю, человек всё?
… любопытно. нет, она жива. прямо сейчас передо мной, в плену у чибиков. Обычно подобная активность проявляется только при смерти физической оболочки человека и вытеснении его души в общее пространство… Ядро что-то считывает, когда подобное происходит. Однако сейчас ситуация совсем не та?.. Один раз Эстер была убита, но Чара отменил этот таймлайн. Ядро не должно было ничего такого запомнить и записать?.. Конечно, природа и функции Ядра начали изучаться лишь после гибели Гастера, но… да, сигналы, достойные хоть какого-то внимания, засекались только после смерти человека, а у Чары ещё не было случаев, в которых он убивал кого-либо и откатывал время снова и снова, до победного. … блядь, как же это очевидно и при том сложно — и в какой же удобный момент в виде чибов, старательно окучивающих блоху у него под носом, ему попался.значит, или всё работает не так, как мы думали, или это какой-то сбой. рада, что ты придёшь, потому что это нужно обсудить.
окей. … он бы уже запсиховал куда более явно, но охуительные открытия, благо, совсем не помешают уже запланированному алгоритму действий. Он, правда, с куда большим шансом вновь чертовски не выспится, но тут уж ничего не поделаешь: на хоть сколько-нибудь внятный сон Чара решил больше не рассчитывать. Ну так, заранее, чтоб потом не расстраиваться. Чара уходит в мысли слишком глубоко, чтобы сразу заметить, что к нему тянут ладонь, на которой сидит один из стайки крошечных пушистых монстров. И правда на Эстер похожи, кстати… мелкие, пучеглазые и пищат. Да. И правда. — Он… или она? явно просится к тебе! — заявляет чем-то до ужаса довольная Эстер. — Ко мне? Чара не сразу понимает, чем он — противный такой и сейчас, очевидно, не в настроении, — мог заинтересовать маленького прелестного чибика. Доходит только спустя пару секунд: мордашка жуть какая знакомая. — Ох, точно, — Чара вздыхает. — Я обещал вам чаепитие, да? Чиб, сидящий в ладонях Эстер, шустро кивает. И, стоит признать, Чара и впрямь перед его семьёй провинился — чаепитие он обещал за пару дней до того, как на него это «чудо» свалилось. Там уж из головы вылетело напрочь; скоро Чара начнёт записывать в блокнот все свои планы, как старикашка. Какими бы чибы ни были прелестными, из головы они вылетели со свистом. Не до них было. Но сейчас вариант только один — не самый приятный, но куда лучше, чем ничего. — Прости, что подвёл, кроха, — с виноватым видом вздыхает он. — Давай так, завтра у меня дел по горло, а вот послезавтра вечером — обязательно. Чиб слушает очень задумчиво и немного с недоверием. — Договорились? Чиб думает. Ища канал примирения, Чара тянет монстру палец. Что на удивление хорошо работает: с видом «договорились, идёт» кроха даёт ему «пять» лапкой и с согласием попискивает. — Вот и чудесно. Чара даже улыбается — как бы внутренне ни бесился, а прелестные маленькие монстры заслуживают не одной улыбки. Удовлетворённый получившимся раскладом событий, чибик по руке девчонки переползает на её плечо и пушится, забавно свесив округлую мордочку. Чара открывает в телефоне заметки — блокнот, увы, не засигналит, приходится уповать на технику, — и набирает в них напоминалку о чибном чаепитии, пока в голове мысли лишь о том, что даже он сам не является доказательством буквально ничего, потому что процессор, связанный с его душой, был спроектирован ещё до полноценного запуска Ядра. (Этого отвратительного и безумно жуткого Ядра, которое Чара ненавидит почти иррационально.) Но Чару быстро выдёргивают из глубин сознания назад: — Чибикам домой пора! — ответственно заявляет Эстер, ссаживая кроху с плеча на ладонь, с ладони — на землю. — Нам, думаю, тоже. — Ага. Чара кивает, и они вместе наблюдают, как маленькие монстры деловито утопывают за поворот. Эстер выглядит жутко довольной, а Чара — до неестественного обыденно, потому что от него сейчас не требуется восхитительной игры. Мало ли, расстроился, что чиба обидел забывчивостью. Пару поворотов они проходят меньше чем за минуту; когда входят в дом, Эстер почти сразу — только тапки скидывает — бежит в гостиную к Ториэль, чтобы рассказать ей о чудесной прогулке и новых знакомых. Всё это проходит мимо ушей Чары, застрявшего в прихожей и думающего обо всём сразу и ни о чём одновременно. Здесь не то что в гостиную переться не охота, а хотелось бы и вовсе сквозь землю провалиться. Как Флауи умеет и практикует. Только вот деваться некуда. И не успевает Чара пройти в комнату, как его встречают вопросом: — Эстер не жалуется, — замечает с порога Ториэль. — И бегает резво… Да-да, и попробуй теперь, расскажи, мол, три раза упала, на четвёртый споткнулась, только и делал, что за шкирку таскал, лишь бы не доломала копыта очень стройные; тут, как ни крути, хоть под длиннющей юбкой и не разглядишь толком, а… бля. Лучше бы про Ядро дальше думал. — Ага, — кивает дежурно. — Сходим. … Как же мерзко цепляться за подобное хотя бы подсознательно. После всего. После вообще всего, что с ней связано; тут только снова проломить лезвием её грудную клетку до треска, до хруста, а потом перерезать себе горло. И всё будет правильно. А иначе жить заебёшься. Думать не хочется ни о чём. Усталость и отрицание разъедают разум медленно, но верно. — … да, конечно. И мы с Эстер ещё подумаем, что купить нужно будет. Зайдёте? — Ага. В этом случае остаётся только покивать и не делать слишком уж унылое лицо. Сделать можно разве что усталое, а тут и стараться особенно не надо, когда голова раскалывается от сломанного режима сна и кучи восхитительных новостей и мыслей. Перегретый мозг нуждается в отдыхе, и на пороге тёплого уютного дома к нему резко начинает тянуть. Усталость Ториэль считывает, кажется, достаточно быстро. Потому и отходит назад, лишний раз не наседая на него с просьбами, вопросами и счастливыми новостями о том, что подобранный человечек не только выжить умудрился, но ещё и быстро поправился. Девчонка в растянутой юбке снится в отвратительно странных снах, к которым возвращаться безмерно гадко. Но… заставить себя сделать несколько шагов через гостиную менее бесшумными, чтобы быть обычнее, случайно зацепиться взглядом за девчонку, плюхнувшуюся на диван и болтающую натёртыми о чужие ботинки ногами. Свернуть к своей комнате. Захлопнуть дверь и расслабиться, вновь перестать стучать ногами по полу, сдёрнуть с волос ленту и пройтись по ним, спутавшимся, расчёской, словно оттягивая то, в чём так нуждается тело. Надо бы собрать ещё всё нужное заранее, прежде чем валиться в постель. Впрочем, есть ли хоть что-то нужное, кроме… лёгкий озноб проходится по коже. На глаза болезненностью давит усталость. Будильник надо поставить хотя бы часов на семь. Чара присаживается на край кровати. Пока ищет, где будильники, пока ставит, пока решает заглянуть снова в заметки, дабы напомнить себе о том, что лучше бы не забыть сделать и взять в ближайшее время, как-то ещё и ложится. Наверное, можно ещё и в Сеть заглянуть. Альфис же хватило ума и намёка на странности в Ядре не постить?.. Конечно же хватило, она как бы ни дурачилась, а голова на плечах у неё не просто есть, а ещё и что надо. Или, может…***
Так всегда начинается сон. Этот — другой. Этот — совсем короткий и за пару минут до пробуждения. Чара видит Пустоту и слышит самый омерзительный смех из возможных. Колючая лоза подбирается к нему медленно и бесшумно. Саднит в руке.— 👌🕆❄ ☠⚐👌⚐👎✡ 👍✌💣☜
звучит и не звучит режет по ушам белым шумом и гулом в ушах, подобному тому, что после оглушения Что это вообще значило? Почему-то почти физически больно и безмерно страшно, и потом — силуэт. Всего лишь на мгновение.— А я тебя и спрашивать не буду. Я никого из вас и спрашивать не буду.
— ☟☜ 💣🕆💧❄ 👎✋☜
— Вы должны умереть.— Вы поняли? Вы должны умереть.
Стекло хрустит. Что-то одновременно холодное и жгучее, болезненное и ласковое сжимает его плечи так внезапно, что он просыпается. Раньше будильника — первым делом берёт телефон и смотрит время так осознанно, будто и не спал совсем. Полседьмого сейчас примерно. А это… нет, не бесит. Конечно, неприятная, но абсолютно бессвязная и бессмысленная сонная галлюцинация, проявившаяся лишь потому, что он даже пытаться спать нормально, в адекватном режиме, перестал. Но хоть немного полегче стало, кстати. Глаза уже не болят и теплее немного, потому что уже успел пригреться. Полседьмого, значит. Скоро нужно идти, даже если одежда теперь мятая, настроение не лучше, чем до засыпания, а чай, если его захочется, наверняка придётся греть, убив на это лишнюю четверть часа. Он сегодня ел хоть что-нибудь, кроме утреннего печенья?.. Схватит чего в холодильнике, если тот не пустует; а пустует он очень и очень вряд ли. Ещё бы не забыть абсолютно всё, ради чего он будет дёргаться всё ближайшее время, от деталей выгула блохи и чибных чаепитий до всего касающегося Альфис. Чара наскоро поднимается с постели, даже на счастье своё ни разу не хрустнув спиной, и наскоро пересобирает низкий хвост и из головы старается лишний раз выгонять всё, что без подключения практики совсем ничего не даст. Он на автоматизме берёт чужой телефон из ящика стола, расталкивая небрежно сброшенные туда карандаши до достояния ещё большей анархии, кладёт в карман и проверяет в соседнем, чтобы на месте была записная книжка — проку от ней, если честно, сегодня выходит на удивление мало, но по закону подлости понадобится ведь в тот самый момент, когда под рукой не окажется. Можно идти. Бросить что-нибудь в клюв и заниматься чем-то действительно полезным и… то, что ему писала Альфис, звучит как нечто действительно важное. Это как раз возвращаясь к чибам и записям: блоху он находит на кухне, снова на своём любимом месте, что-то пишущую на листочке уверенной рукой и с полным игнорированием окружающей реальности во взгляде. Чару Эстер не замечает ровно до тех пор, пока тот не наклоняется над ней так, чтобы удалось заглянуть в записи. Видит он список, очень похожий на… покупки? Кажется, своё посещение Сноудина она не только ждёт, но и детально планирует — ещё и поначеркала такую кучу, будто Ториэль не заставит Егошество знатно раскошелиться на несчастную сиротку. Замечает его девчонка аккурат не дописав пункт о парочке блокнотов, внезапно: смешно пискнув-айкнув, она нервно комкает бумажку и едва ли со стула не сваливается. — Эй, — недовольно пыхтит она, лишь пуще прежнего подбираясь на стуле. — В чужое лезть неприлично!.. И действительно ведь неприлично. До тех пор, пока ты не Чара с вечным козырем в рукаве: — Ну-у, знаешь ли, вдруг ты шпион, который нашёл данные государственной важности… (Уже в этом моменте лицо Эстер, предположительно, выражает нечто среднее между усталостью и «нет, я нашла тут только тебя, старый зануда».) —… и теперь записываешь, чтобы тайно передать всё другим блохам. Чара и вправду не совсем понимает эмоцию, написанную на лице девчонки, теперь кропотливо расправляющей лист бумаги, но готов предполагать, что та или собралась дуться, или… чёрт с ней. Эстер, тем временем, нарочно не поднимает на него взгляд, пока говорит: — Это просто, ну… список покупок. Ториэль сказала, что не против, чтоб у меня были свои вещи. — И, тут же, не давая ему слово вставить, перескакивает: — Тебе нужно что-то? Что даже к лучшему — Чара подхватывает: — Чай. Но он холодный, дай угадаю? — звучит так, словно хочет подловить. На самом деле не хочет, но она всё равно продолжит (всё-таки) дуться, с каждой секундой становясь всё больше похожей то ли на чиба, то ли на рыбу-шар. Ну, к лучшему. Не от него ей искать хорошего отношения, любви, понимания, всепрощения и прочего-прочего. А она на всё это — и на чуть приправленные ядом слова, и на излишние мысли, — встаёт с насиженного места, откладывает мятую записку и… — Почему же? Я грела только чт- — Сам разберусь. Вот тут уже точно звучало очень плохо, но всё ещё куда лучше, чем схватить её за руку; это, конечно, намного проще — понятно сразу, без единого слова, но: опять же в истерику впадёт, а ему сейчас совершенно не до дрёпаных девчонок. — Ну, хорошо? — и на этом она, пожав плечами, тихонько присаживается назад. Всё ещё не её место. Она снова умолкает и принимается делать вид, что кроме неё здесь никого нет: опять шуршит под ручкой бумага — пишется продолжение плана по изничтожению его средств. А Чаре остаётся только снять с плиты чайник и найти на столе заварку, всё налить в первую попавшуюся кружку и поставить её в случайное место стола, а затем заглянуть в холодильник. Может, пока будет соображать, что в качестве второго куска за сутки погрызёт, девчонка додумается не демонстративничать, а свалить в свою комнату. Как раз утром, в таком случае, ни у кого не возникнет вопроса, куда он свалил и где был. Кстати, если решит отмазаться, что хотел побыть один, вот прямо совсем один, это сработает. И как бы Чара ни изображал глубокую задумчивость, из холодильника он хватает первое попавшееся. Первым попавшимся оказывается кусочк овощного пирога, который Ториэль и Эстер и приготовили, и за ужином поели явно в его отсутствие. Второе попавшееся — задубевшая плитка шоколада, о которую сподобно разве что зубы доламывать. Отогреется быстро, а если не отогреется, то Чару подобное ещё ни разу в жизни не останавливало. Фольга шуршит под пальцами. Чара теряется на секунду, а потом бросает полуоткрытую плитку на стол, а миску с куском пирога возвращает назад. Ему сейчас нужно быстро перехватить что-то и бежать по делам, а не чаи гонять. Эстер выглядит так, будто хочет наговорить ему что-то о более здоровом подходе к питанию, но сдерживается. Правильно делает. Чара присаживается за стол, подтягивает к себе торопливо кружку и отпивает. Однажды Ториэль не возмутилась, когда он откусывал шоколад прямо от плитки, и это был день, когда мама-коза открыла портал в ад; с другой стороны, Чара старался не позволять себе подобного при ком-то ещё — а особенно при ком-то, при ком он так или иначе хочет сохранить лицо. Зачем-то. Он отламывает полоску от плитки и сам уже объяснить не может, почему продолжает не игнорировать дурную девчонку. В прошлый раз тоже при ней откусывал, кстати, от кусочка намного меньшего, чем целая плитка, и не… … к чёрту. Чара закрывает шоколадку фольгой назад, хрустит — зубам становится сразу же больно, но это не суть важно, — тем, что уже успел отломить, и запивает всё это крупными глотками недостаточно горячего чая. Он забыл туда положить сахар?.. Тьфу. Блоха настолько нарочито и настолько очевидно пытается сделать вид, что его тут и впрямь нет, что… в пальцы отдаёт что-то зудящее, неприятное: так вот как оно, это «руки чешутся»; вспомнил. А от чего чешутся и что ими так сделать хочется — пойми ещё. Тупая блоха. — Скоро вернусь, — бросает он и прячет едва-едва прикрытую плитку в карман. Чай допивает всё-таки. На зубы попадается листик заварки. — Не сломай тут ничего и Ториэль не замучай. Эстер ничего не отвечает, а Чара ничего с этим не делает. Потому что… потому что. Ему некогда, это во-первых. Блоха ждёт, когда он начнёт за ней бегать и спрашивать, не обидит ли он её, это во-вторых. И… — Надеюсь, ты понимаешь, что я ничем тебе не обязан и… — Тогда зачем всё это делаешь? — Эстер поднимает голову и перекидывает за плечо волосы, неудобно упавшие вниз и попадающие в лицо. — Ториэль может сводить меня туда сама. Всё купим и вернёмся, и, ну-у-у… кто кого тут замучает? … что делать, чтобы не придушить её? Чара не сдерживает ни глубокого вздоха, ни усталого взгляда. Прежде чем уйти, он относит кружку к раковине и споласкивает её — а наверх блоха потом поставит, пусть попрыгает, ничего с ней оттого не случится. Дополнительная проверка на устойчивость блошиной тушки. Он нарочно не обращает на Эстер внимания, когда направляется к выходу, и, тем не менее… — Удачи тебе там. Чара сдерживает за зубами машинальное «спасибо». Альфис уже заждалась, наверное.***
Чара, чувствующий себя позорно опоздавшим, спешно вваливается в лабораторию; не приходится даже стучать — механические двери открываются сразу, стоит ему оказаться рядом с ними. Альфис ждёт в той самой комнате, в которой они всегда и собирались, чтобы что-то обсудить… в целом, не будь ситуация такой серьёзной и странной, Альфис сидела бы сейчас не за компьютером и не с таким растерянным видом, да и пахло бы тут сейчас лапшой быстрого приготовления и газировкой, а не разогревшимся компьютерным железом. — Привет. Что ты засекла? — с порога — застыв в дверном проёме, ухвативашись за стенку, — интересуется Чара. Альфис поправляет очки и горбится ещё пуще прежнего. Даже с давно знакомыми обитателями подземелья она, стоит её окликнуть, вмиг становится зажатой и обеспокоенной. — С-сигналы. Я писала… они такие были, когда ты… когда какой-нибудь человек умирал в Подземелье, — она кивает и указывает пальцем на экран компьютера, повернутому к ней. Подзывает заглянуть. — Я всё-таки успела сделать запись! Впервые успела. Чара, когда узнавал об очередном человеке, едва ли думал о том, чтобы кого-то предупреждать — а запуск записывающей программы всегда занимал время. На этот раз королевская учёная перестраховалась и — как Чара предполагает — включила её в тот самый момент, как узнала о появлении в Подземельях нового человека. Похвально. Чара обходит кругом рабочий стол, подходит к ней и, следуя просьбе, заглядывает в монитор. Альфис включает запись. Программа по сбору статистики Ядра показывает привычную ничего-не-произошло-картину — в течение пары секунд. После, согласно взлетевшим показателям диаграмм и графиков, происходит энергетический всплеск; потом… ровно семь всплесков покороче, но один из них, последний, чуть более выраженный. — Это, — Альфис переключается на другую запись — с динамической архитектурной схемой Ядра, — были всплески подачи энергии в процессорах. До этого всё Ядро как будто… смотри, этот крупный первый выброс был началом передачи данных, а процессоры загрузили их. Последний наиболее выраженно, потому что он, кажется, появился недавно. Чара сказал бы, что ничего не понял, а интересно — пиздец, но… беда как раз в том, что он понимает и понимает даже неплохо. Лучше, чем он сам же хотел бы. — И всё-таки, процессор появляется после смерти человека или после его падения в Подземелья? По себе Чара судить не может хотя бы потому, что процессор, названный его именем и обозначающий его, был создан Доктором Гастером ещё до запуска Ядра, как и процессор, связанный со вторым человеком. Вопрос открытый, когда под каждого нового человека появлялся процессор, а когда проявлялась энергетическая активность. — Активность процессоров связана со смертью людей… была связана, — Альфис подпирает висок рукой. — Мы так думали. Кроме последовательности… тут нет ничего очевидного или объяснимого через формальную логику. — Но твой (Чара сдерживается, чтоб не огрызнуться: «это не мой».) человек жив… при этом есть процессор и активность в нём. Загрузка каких-то материалов… Окей. Значит, Чара не знает, когда именно Ядро генерирует процессор — при смерти или при появлении человека здесь, но… может предположить, что любая смерть заставляет Ядро записывать материал. Или что Ядро само принимает решения о записи тех или иных материалов, отталкиваясь от определённых триггеров?.. Даже если временная линия была отброшена до прошлого сохранения… … неприятная, но очевидная догадка вертевшаяся в подсознании весь день: что бы это ни значило, Ядро считывает время иным образом — и те моменты, что больше не существуют ни для монстров, ни для — скорее всего, судя по всему, — Эстер… они остаются там. Записанные в деталях куда более контурных и определённых, чем способен запомнить Чара. Записанные в каждом уголке Подземелий, а не только там, где задерживался взгляд Чары в тот или иной момент. — Покажешь, как выглядят графики сейчас? — Чара кладёт на плечо Альфис руку. Альфис, очевидно, не совсем понимает, что он там хочет такого увидеть, но и на статистику переключает, и сама отвлекается. Пары мгновений хватает на то, чтобы глаза коротко вспыхли золотом, а графики на экране… едва-едва дрогнули?.. Отвратительно. А сигналы такой разной силы почему? А почему- — Чара! Он бросает взгляд на экран. CoreStat не отвечает. Запуск деинсталлятора?.. — Для неё нет деинста- а?! Эй! Ч-чёрт… Альфис пытается отменить удаление программы, стучит по клавишам, ищет место, где можно было бы остановить процесс, а Чара не движется ни на миллиметр. Если он хочет этого, никто его не остановит. Но Чара уже знает всё, что нужно. Всё, что нужно, чтобы сделать выводы… (У тебя всегда были некоторые преимущества, не так ли? Если бы Ядро не обеспечивало энергией всё Подземелье, я бы сказал отцу, чтобы вы немедленно уничтожили его. Но ты ведь знаешь, что делаешь.) Экран возвращается к обоям с аниме и беспорядочно разбросанным ярлыкам. — У тебя остался исходный код? — Да, и… Она открывает папку, полную заметок в блокноте, и быстро листает вниз, пока не… —… что? Альфис растерянно жмёт руки к груди.👌🕆❄ ☠⚐ ⚐☠☜ 🕈✋☹☹ 👍⚐💣☜
— Он… — и её дыхание замирает. — Он здесь. Альфис толкает ножку стола, кресло отъезжает. Главное, чтобы она не отъехала вместе с ним и… — Давай обдумаем это позже, — Чара перехватывает мышку и открывает файл лишь чтобы сразу же, стоило взглядом пробежаться, закрыть. В файле больше ничего не было. И историю редактирования изменять, судя по всему, бессмысленно. — Н-но… — Сейчас мы ничего не сделаем. Чара подвигает кресло назад к столу. — Будешь лапшу? (Охуительное предложение, от которого нельзя отказаться. Особенно после того, как произошло то, что произошло.) Альфис не находит, что ответить, а Чаре приходится вытягивать на максимум все свои — полностью, между прочим, отсутствующие — способности к успокоению других. — От горячего и вкусного попроще, — спокойно замечает он. — И у нас есть другая работа. Он вытягивает из кармана и выкладывает на стол телефон блохи и… ну да, шоколадку, даже не покусанную. Не жадный, поделится. Тем более, лапша ещё — как раз жрать хочется зверски. Альфис кивает и берёт телефон. Принимается искать провод. Чара как раз уходит ставить чайник на лапшу — и, собственно, за самими пакетиками и чистыми тарелками тоже. Последнее у Альфис найти обычно проблематично, но… впрочем, задача не смертельно тяжёлая. И всё-таки даже ему, даже отошедшему в сторонку и потрошащему пакетики под шум кипения электрочайника, как-то… не то чтобы не по себе — максимально неприятно понимать, что всё это время здесь был сторонний наблюдатель. Он был долгие годы. И хотя в теории Чара мог это предполагать с самого начала, на практике он даже не попытался подумать. Слишком сфокусировался на цели и на житейских мелочах. А он был здесь. Он всегда смотрел… а Чара — в нескольких шагах от цели — только сейчас понял, насколько он отстаёт. Доктор Гастер не хотел исполнения цели. Доктор Гастер хотел успеть разработать что-то, что вызволит их всех без жертв, а маленький — тогда маленький, для него, — принц считал, что бескровие несправедливо. А что выкинет блоха, когда Альфис раскопает её телефон? Он возвращается назад с двумя тарелками ещё не совсем готовой лапши и двумя банками газировки в кармане. Альфис любит лимонную, Чаре нравится карамельная. Он старается не думать о том, что её произвели по подобию образцов с мусорки и что Меттатон хоть как-то к этому причастен. … Альфис, копающаяся в железе, выглядит уже спокойнее. — Сколько нужно для починки? Телефон девчонки разбился и отсырел, так что Чара не строит иллю- — На починку пара дней, но карту памяти просмотреть можем!.. В-вот… Счастье-то какое. Чара сам не уверен, готов ли он к нему. Тем не менее, он ставит на стол тарелки и выставляет банки — глянцево отражают свет экрана; выступил конденсат. Он подтягивает первый попавшийся стул — ножка хлипкая, чуть шатается, — и присаживается рядом с Альфис; Альфис торопливо подтягивает кабели к карте, которую уже успела вытащить. На столе, помимо лапши, разобранный телефон девчонки. —… тут много фото. И, кажется, архивы чатов. … и, стоит признаться, даже после того, что вытворил ещё присутствующий здесь Доктор Гастер, ему всё ещё хочется всё это увидеть — и прояснить наверняка хоть что-нибудь. Потому что архив переписок весит много, а все фото, судя по иконкам, были удалены — они сложены в файл корзины. Глупой блохе тоже было, что стирать, не правда ли? — Сначала чаты. Альфис нервничает — видимо, не уверена, правильно ли делать нечто подобное. Чара спокоен — хотя бы она не получит ни единого преимущества. Ведь пока он может заставить её забыть, то она не может заставить его даже не знать. Альфис открывает архив.