do i wanna know?

      К Руинам он прибегает на потяжелевшем дыхании и растрёпанный, как воробей — к тому же, повалявшийся в луже; давно он не летел с моста в лягушатник, но по дороге одежда практически высохла, всего-то пятно ила на широкой штанине, у ремешка под нож осталось… и ботинки мокрые — кожа слишком хорошо впитала. Ничего такого, нужно вести себя как ни в чём ни бывало. Ну свалился в лужу и свалился. Чара стягивает с волос тёмную ленту только для того, чтобы прямо на замедлившемся ходе приладить растрепавшиеся и спутанные пряди на место. Зардевшиеся пуще обычного щёки могли бы выдать его спешку, если бы путь до дома не исчислялся пятью-четырьмя десятками метров. Ранку на губе щиплет дорожная пыль. Шаг замедлить достаточно сильно не удаётся. Он хочет успеть схватить эту душу. Если верить Флауи, девчонка ранена. Раз так… ему один шаг остался. … и своё знание было бы скрывать проще, если бы у самого порога дома не веяло запахом крови. У кого ещё кровь, если не у человека? А у кого не «человечек», если не у охающей, что через дверь слышно, Ториэль? Чара пытается сглотнуть перед тем, как постучаться и войти, но рот слишком пересох. Он хочет выпить чая или хотя бы высосать из-под крана добрые пол-литра воды, но он ведь уже, сука, попил с утреца — молодец. Даже перезапускать теперь нечего, чаеману хуеву. Мимолётная мысль кажется ему забавно-нервной. Он задерживается на пару секунд, прежде чем постучать в дверь и, нарочито громко прикрыв за собой её, сказать: — Я дома, — на выдохе. Чтобы запах крови заставил его руки вздрогнуть не прямо сейчас, а мгновением позже. Что-то указывает Чаре на то, что нож - больше, правда, на кинжал похож, - ему сегодня не пригодится. Ториэль отвечает не сразу, поэтому он старается идти вперёд по дому, через прихожую и уютную тёплую гостиную, чуть громче обычного: тихий шаг хищного зверя порой приходится прятать. Не перед Азри, не перед отцом, но хотя бы перед Ториэль, и без того каждый раз вздрагивающей, когда он «прокрадывается» на кухню или в гостиную, чтобы что-то взять. Чара так привык не издавать ни единого звука, что шум он способен создавать только с усилием. — Мам, я дома, — повторяет он громче — и именно в ту сторону, где после дверного хлопка затихли стенания практически горестные. — Всё нормально? Что-то произошло, не так ли? Человечек упал, не так ли?.. — Чара!.. Пожалуйста, иди сюда, — Ториэль, видимо, копошиться начинает: слышится шорох за приоткрытой дверью в ранее пустовавшую комнату-спальню. — Я… нашла человека. Мне нужна твоя помощь! Чара выдерживает молчаливую паузу, нарочито резво срываясь с места и влетая в комнату; дверь привычным образом скрипит, не ударяясь после об стену лишь потому, что в удачном углу лежала пожёванная тряпка (Чара не любит эту комнату: здесь всегда пыльно, мрачно и пахнет заброшкой). Пряча за волнением надежду на то, что увиденное им существо находится на последнем издыхании и вот-вот испустит дух, он поначалу боится взглянуть на постель и… жмурится. — Ч… что? Ты шутишь? — он отклоняется слегка назад и только в этот момент открывает глаза: То, что он видит, вызывает в его нутре дрожь, и он даже сказать не может, приятная это дрожь или… вот этот кулёк на постели — человек, не так ли? Когда кусаешь уже раненую губу, боль из отвратительной становится немного приятной. Отрезвляющей такой. Вслед за волнением Чару накрывает эмоция, которую ему чертовски, чертовски сложно скрыть. Вот она. Слипшиеся от крови волосы, спутанные и по цвету невзрачные, как ворох седого пепла. Перевязанное лицо с кукольными чертами: нос вздёрнут, как игрушечный, и уже не шевелятся посиневшие губы; судя по очертаниям под одеялом, у неё сломаны, как минимум, обе ноги, а судя по пятнам на ткани, которой перевязана её голова, Флауи не налгал, что попал ей в глаз. Хороший человек — мёртвый человек. Так что она и впрямь хорошенькая — только потому, что ещё не хорошая. Руки чешутся придушить. — И правда… человек, — шумно выдыхает Чара: больше выдоха, чем голоса. — Давно упала? Ториэль сидит на самом краю постели и совершенно сейчас Чару не интересует. Он смотрит на неё только для того, чтобы выглядеть чуть более живым и естественным, чем есть на самом деле. Названная мама, как истинная Дриимурр, смотрит на него, задавшего очевидно дурацкий и неуместный вопрос, с недовольством и снисхождением одновременно. И правда, что же взять с сына-дурака? Он ведь точно не со зла. Ториэль, устроив руки на коленки, говорит: — Я расскажу тебе всё потом, Чара, — и учительским тоном выделяет его имя. Чувство, будто дёрнула за ухо. — Ты… можешь как-нибудь помочь несчастному дитя?.. Целебная магия совсем не лечит её раны. Лютиками накорми. Или… — Можно осмотрю? Ториэль кивает, но смотрит пристально. Недоверчиво. Наверное, правильно делает?.. Чара захлопывает за собой дверь, и от хлопка в воздух взлетает пыль, копившаяся неделями на полках этой комнаты. Он дёргает носом, чтобы никому не чихнуть в лицо, и с нескрываемым интересом присаживается на другую сторону постели. Сдёргивает с кроваво-бледного кулька одеяло, которым Ториэль накрыла девчонку, видимо, от большого ума; во внимание сразу же бросается слабое, но слышное дыхание. И неестественно изогнутые синие коленки, торчащие из-под тёмно-зелёной юбки. Взгляд скользит вверх по грязной одежде и очертаниям человечьего тела, пока не останавливается на тонкой бледной шее. Её будет очень легко свернуть. … но, к превеликому сожалению, он должен заключить, что если вправить ей ноги и покормить едой, которой питаются монстры — знает по себе, потому что был ранен, когда свалился в Подземелье, — она выживет. Это всего лишь переломы и травма глаза. И кучка царапин и синяков. Но если очень хочешь чего-то добиться, можно же приврать? — Всю печень себе отбила… — вздыхает Чара, положив ладонь на поднимающийся при дыхании живот девчонки. Кончиками пальцев чувствует торчащие рёбра. Слабая. Чара смотрит неотрывным и якобы сожалеющим взглядом на Ториэль. — И, кажется, не только её. — … что это значит, сынок?.. — Кажется, мы её не спасём. — Чара пожимает плечами. Убирая руки, он едва ли сдерживается, чтобы не отряхнуть их. — Я могу закончить её страдания. И едва ли сдерживается, чтобы не сжать ими тонкую, как у куклы, шею упавшего человека — сразу, с ходу, чтобы Ториэль не успела ничего ему возразить… но он монстров, в отличие от людей, любит. Он не может посметь убить человека при Ториэль или хоть ещё раз заулыбаться, показывая отцу окровавленные руки с душой в них… он не может ещё раз кинуть брату в ноги отрубленную голову в мешке и оскалиться: я спас вас всех от убийцы, похвали меня за работу. Вся эта ситуация вовсе не стала бы для Чары проблемой, если бы он не думал о том, что почувствует каждый, кто стал для него семьёй, которой он совсем не заслужил. «Кто бы мог подумать, что тебя ненадолго спасёт именно это», — мысленно обращается он к лежащей на постели девчонке. Одна из её рук или тоже сломана, или сильно ушиблена. Мамино «Звёзды, как ты можешь такое говорить?» он слышит будто бы через толщу воды, но понимает очень хорошо. С первого раза. — Что ты предлагаешь сделать? — спрашивает он, не сводя глаз с человечьего тела. Сознание пропускает контуры и отдельные черты, но не пропускает цельный образ. — Смотреть, как она мучается? Дриимуррам, верно, и рога нужны исключительно для того, чтобы ими упираться: Ториэль в своих идеях не отступает. Он не видит её взгляда сейчас, но чувствует на себе. — Чара, — вновь выделяет она его имя из всего иного, — мы постараемся спасти её. — и заминается ненадолго, прежде чем выдать с озарением: — Точно!.. Когда ты был маленьким, наша еда помогла тебе исцелиться быстрее… ты точно-точно говорил это Азри!.. А Азри, как и положено вечно тревожащейся плаксе, непременно побежал и рассказал маме, что быстрее затянуть раны ему помогла, судя по всему, необычная еда монстров. Кто вообще мог подумать, что догадка, брошенная Чарой в детстве на ушко братцу, так ему аукнется, когда он окажется в шаге от цели?.. Теперь Ториэль собирается так полечить этого человека. И, что самое худшее, собирается правильно. А ему… даже и возразить нечем? Даже тем, что любой человек опасен. Торчащие кости, тонкая кукольная шейка, слабые ручонки и переломанные ноги совсем не похожи на атрибуты существа, способного навредить; Чара знает, что на самом деле она сможет, если захочет, но… — Вправь бедному дитя кости, пожалуйста… пока она не очнулась. Ага. Когда Чара не был в обмороке, пока ему сломанную руку вправляли в присутствии названной семьи, он едва ли сдерживался, чтобы не завизжать. Кстати, не сдержался и расплакался. Вроде и лет ему было тогда четырнадцать всего, так что не стыдно. Раздражает скорее то, как хорошо все вокруг запоминают всё кроме того, что он им вовремя запретил запоминать. Про то, что сломанные кости вправлять человекам на живую тяжко, например, запомнили. И про то, что Чара достаточно хорошо знает анатомию, чтобы понимать, как это сделать. — Хорошо. Как скажешь. Не имея возможности сделать что-то большее или хотя бы что-либо большее выразить, Чара привычно держит лицо — ненастоящее — и ищет варианты там, где их больше нет. Например, будет хорошо, если девчонка очнётся, пока он будет вправлять ей сломанные кости… она может умереть от болевого шока, и тогда её душа окажется у него. А если не умрёт, то… пусть пострадает? Это не то чтобы принесёт пользу, но хотя бы даст злость выплеснуть. И потешиться хотя бы ложным чувством, что он ситуацию ещё контролирует. Чара встаёт с кровати, заранее зная, что за его действиями будут пристально наблюдать, чтобы ни в коем случае он не мог ранить или убить несчастное дитя; каким бы Чара ни был "хорошим", "не таким плохим" и прочее-прочее, наедине с человечьим отродьем его оставит только такой же человеконенавистник, как он сам. И любое «я не уследил» и «я случайно» будет воспринято как убийство. (Поэтому кто-то должен убить её за него. Или он должен создать ситуацию. Или… чёрт возьми, почему всё опять упирается во Флауи?) Эмоции приходится держать под контролем. В любом случае придётся в ближайшее время. Чара сразу видит, где сломано. Руки обхватывают одну из босых ног человека практически-с-умением, и пары-тройки резких движений хватает для того, чтоб послышался приятный слуху хруст. А вслед за ним — вскрик доселе незнакомого голоса. — Т… ты! З-за что?!.. Голос сорванный, взгляд одного-единственного глаза — заплывший злостью, бессознательной и рефлекторной. Цвет тот же, что у Чары, не отличишь. Удивительно. — За всё хорошее, — несдержанно фыркает Чара, неправильно бережно укладывая приведённую в удобоваримый вид ногу на простынь. — Не дёргайся, копыта тебе вправляю. Хотя было бы намного лучше, если бы она их уже отбросила. Сама по себе. И да: мало она похожа на умирающую; едва ли ему удаётся не скривиться при виде её мученической морды. Люди любят врать и преувеличивать свои страдания — а Ториэль всё равно их защищает: — Чара! Дитя и так испугано… Он с трудом не закатывает глаза: вместо этого приходится сделать лицо более доброжелательным, улыбчивым и в целом приятным. Да уж, дитя испугано и испугано правильно, потому что одна только хлипкая сила «не хочу травмировать мать» удерживает её жизнь на ниточке. И, быть может, он только сильнее её пугает, когда, улыбаясь, хватается за вторую ногу и беглым взглядом находит место перелома вновь: — Постарайся не шевелиться. Иначе придётся вправлять снова, — Чара склоняет чуть голову набок. Учтиво достаточно. Ториэль не очень довольна схожестью его поведения с издевательством, но на этот раз молчит — мальчик очень старается и скоро у него всё получится! Девчонка отворачивает лицо к стене и зубы стискивает, кажется, заранее. То ли она уже видела Ториэль, то ли ей сейчас настолько не до этого, что необычное с точки зрения жителя Поверхности существо не вызывает в ней особых чувств. Взгляд одного-единственного янтарного глаза мутный, тяжёлый и потерянный. Когда Чара с хрустом вправляет на место вторую ногу, девчонка визжит, как — но вот бы и впрямь — резаная, сжимая старую простынь синими от ушибов пальцами, чем хуже делает одной себе. Её рука не сломана, но тоже заметно повреждена, так что лишние телодвижения погоды ей не делают. Улыбка Чары перерастает в более… умиротворённую? от такого зрелища. А девчонку это только сильнее пугает. — Теперь надо зафиксировать, пусть лапками не дрыгает, — Чара, практически напоказ отряхивая руки, задумчиво отводит взгляд. Гипс в Руинах даже искать не стоит, так что… можно ровные палки взять и хорошенько всё закрепить, попутно запретив человечку какое-то время ходить. Состояние физического сосуда для желанной души его не волнует, но второй раз вправлять ей копыта из-за того, что Ториэль будет взволнована, он не собирается. Хотя его устраивает мысль, что человек никуда не убежит, если кости срастутся неправильно. Не устраивает же то, что нынешняя ситуация работает (не)много не для таких условий. Он уже собирается озвучить собственным умом сочинённое, прежде чем Ториэль его перебивает взволнованно: — Я… могу найти что-нибудь. Только скажи, что нужно. Чара вздыхает. Раздражённо. — Сам найду. Девчонка, в свою очередь, в себя приходит на глазах: шевелит целой рукой, начинает вертеть головой и хмуриться болезненно, прислушиваясь и приглядываясь к своему окружению. Ториэль действительно её не удивляет, несмотря на то, что Ториэль, как бы, совсем на человека не похожа. Большая такая, пушистая, клыки торчат и рога даже на месте — и при всём этом разговаривает, ходит, думает. Монстр как он есть, но… Эстер не пугается, не волнуется, не выглядит поражённой до глубины души таким чудом. Вместо этого она, присмотревшись страдальческим своим прищуром, говорит. — З… здравствуйте, — её голос звучит более осознанно. Она пытается улыбнуться, но решает ничего из себя всё-таки не корчить. — Вы спасли меня, верно, мисс? — Ты это помнишь, дитя… Да. Теперь ты можешь жить с нами. — Ториэль кивает, и уголки её губ приподнимаются. Из-за этой улыбки Чаре становится отчего-то… спокойнее? По крайней мере, он уже не так злится, как в момент, когда только-только увидел… вот эту вот дрянь. … хорошо ещё, хоть не сказала, что её сын будет безмерно рад совместному проживанию! Чара, от греха подальше, решает направиться наконец искать в кладовке что-то, что подойдёт для фиксации поломанных ног. В его присутствии здесь больше не заинтересованы, так ведь? — Меня зовут Ториэль, — почти что мурлычет мягкий родной голос. — А это Чара, мой сын. Я думаю, он рад, что наша семья станет чуточку больше благодаря тебе… мы о тебе позаботимся. Ах, да, конечно. Чара просто в восторге от грядущего соседства! Он позволяет себе закатить глаза только потому, что уже отвернулся к двери. Хотя даже так он чувствует, что в спину его взглядом сверлят. Неудивительно, учитывая то, как он хорошо, приятно и, главное, с уместным выражением лица вправил несчастному дитя сломанные ноги. — Мне-е-е… очень приятно познакомиться, — негромко и неловко тянет пресловутое «несчастное дитя». Проговаривает медленно, будто прожёвывает, прежде чем осознать: — Чара. Ториэль. Я запомнила. — А ты, дитя?.. — Эстер. В паузе между фразами должна была прозвучать её фамилия. — Без фамилии. — Звучит так, будто она уже отвернулась лицом к стене. Люди и впрямь очень любят драматизировать. Что бы ни привело её на Эббот… Чара, на этот раз и уходящий пугающе бесшумно, и закрывающий дверь на этот раз без хлопка, практически уверен, что никто из упавших людей не смог бы его понять. Если только одна из них, да и то не факт, да и её уже давно нет в этом мире. Что, быть может, к лучшему. Чара надеется, что к лучшему, когда, войдя — влетая, считай — в кладовую, нарочно пинает один из ящиков куда подальше. Всё, блять, упирается в бесполезного Флауи, который всё, что смог — задеть пулей глаз хрупкого слабого человека. Сразу после Флауи всё упирается в недопустимость для Ториэль ситуации, где она снова… да, где она снова с ума от горя сойдёт. И, что ещё хуже, от разочарования в нём. В Чаре. Она вряд ли простит его, если он притащит сюда стражу, например. Она вряд ли простит его, если он позовёт новую знакомую, на которую смотрел, как на грушу для битья, «погулять» и потом скажет, что она случайно умерла. Она сразу поймёт, если он, оставшись с ней наедине, задушит её. Она вряд ли простит его, если он будет хоть как-нибудь причастен. Ему придётся вновь обращаться к Флауи. И желательно с этим не затягивать, пока Ториэль не привязалась к этой… Эстер? по-настоящему, а не только на словах и «утю-тю, прелестный юный человечек». Совсем избежать тяжести в её сердце он не сможет. Из зол приходится выбирать меньшее. Чара успокаивает себя тишиной кладовки и полумраком в ней. А ещё здесь чисто. Чище, чем в комнате, куда положили упавшего человека… здесь слишком много важных вещей, чтобы не протирать регулярно пыль. Дриимурры очень любят барахло ведь. Очень. Он проводит по стене ладонью. Прикрывает ненадолго глаза. Сейчас надо побыть хорошим сыном, который поможет маме принять нового члена семьи и не свалит ночевать к братцу или вхуйпоймикуда в виде весьма организованной конуры, собранной им на основе одного заброшенного домишки. Это ведь так ужасно, что Чара не может постоянно, блядь, трепаться со всеми без остановки и слушать всех по двадцать часов в день, хоть сто раз они все ему близки. Это ведь так ужасно, что с братом ему не тошно, а в комнатушке через пару домишек от этого так вообще отлично. Это… … а ведь такая отвратная звукоизоляция тут. Прекрасно слышно, кто, о чём и в какой части дома общается. Чара по-прежнему тихий. Ушей к стенам не прикладывает, взгляд направляет на поиски. — Ох, Эстер, не обижайся на него… он очень хороший, просто, ну, со странностями! Я думаю, вы с ним подружитесь. Без других людей ему совсем скучно… — Чара… я-я-я… верю вам, мисс Ториэль. Ага, верит. Слышно. Интересно, он пенопласт по форме подрезать может? Если да, то отдельный плюсик в карму Альфис за её копание в помойке и за «Ваше Высочество, к-конечно берите, если нужно!». — У него, когда он упал… там же, где ты, деточка. У него рана была большая и тяжёлая. Азри привёл его к нам, и эта рана прошла всего за пару дней… Азри говорил, что это всё наша еда. Не расстраивайся, скоро ты будешь ходить! — Я могу чем-нибудь помогать вам, мисс Ториэль? — Помогать?.. Зачем?.. — Извините, если ошибаюсь… вряд ли ваш сын… например, готовит? — … я надеюсь, он будет появляться дома почаще теперь… Придётся. Даже самый безопасный на вид человек способен на многое. Даже ребёнок. А эта, вроде как, вполне себе девушка, а не девочка. — Мисс Ториэль, пожалуйста, разрешите мне отплатить вам за доброту. А вот и обещания пошли. Чара подхватывает под мышку крупный кусок пенопласта и туда же две пары палок. Уже не помнит, к чему они были нужны, но они хоть и гибковаты, но достаточно ровные, чтобы зафиксировать лежащую конечность. С парой дней-то она права. Чара хочет вознадеяться, что таскать человека по дому для сохранения чистоты простыней будет не он, но решает на всякий случай не надеяться. Чтобы хоть какой-то шанс был, что на него собаку эту не повесят. Кстати, как-то раз Чаре сказали, что мечтать не вредно, однако… ладно, он без понятия, как на это реагировать так, чтобы все остались живы и невредимы. Назойливые и тревожные мысли, как и любое барахло, Чара оставляет в тёмной кладовке, где им и место. И, когда чувствует себя несколько успокоившимся, возвращается в комнату. Натягивает в обязательном порядке улыбку: — Не шевелилась? — и сразу же смотрит прямо на Эстер. Эстер не смотрит в ответ, но всё-таки отвечает ему вялым мявканьем, означающим, судя по всему, «нет». Её ноги ни на сантиметр не двигались с постели, и ему это само по себе, если честно, очевидно, потому что если бы они сдвинулись, то визгу было бы на весь скромный домишко. Притворяться учтивым безопасным дурачком удобно. Чаре не хочется садиться на кровать, на которой лежит девчонка, даже если та достаточно большая для отсутствия физического контакта, поэтому он наконец-то подгребает стоящий без дела стул. Присаживается поудобнее. С лязгом выдёргивает из ножен, крепящихся к бедру на ремне, ножик. С почти что удовлетворением подмечает нервное подёргивание со стороны человека. Прикидывает форму. Режет пенопласт и скрипит зубами из-за омерзительного звука. Ториэль, в свою очередь, пытается разрядить для Эстер обстановку, положив большую пушистую лапу поверх её миниатюрной ладони; приговаривает: — Эсти, мы ещё совсем тебя не знаем, — поглаживает. — Скажи, тебе больше нравятся ириски или корица? «Эсти» (тьфу) улыбается скорее нервно, чем радостно. — Ириски. Но корица тоже вкусная. Чай с корицей — это просто… Это просто «ай». Был бы, если бы Чара уже дорезал сраный пенопласт. Почему-то его раздражает ласковое обращение Ториэль к без пяти минут час как знакомой девчонке — так сильно, что лезвие само собой соскальзывает на палец, надрезая кожу. Минусы, хс-с-с, хорошо заточенных ножей. Чара не шипит, но кривится. — Будьте осторожнее, пожалуйста, — вежливо влезает (именно так) Эстер, наконец обращая на него внимание. — Не торопитесь, я… — Всё нормально. Не огрызается он с трудом. Конечно же она потерпит. Если ему нужно не торопиться, его поезд, блядь, не сдвинет. С чего она решила, что он торопится из-за неё, а не из-за Ториэль? И что он именно торопится? Из-за пореза на пенопласте остаются точечные следы крови. Палец неприятно щиплет, но это не сильно отвлекает Чару. Тем более, что он уже почти закончил: несколько движений лезвия — и просто бесполезный кусок превращается в удобные подспорья. Ходить в этом будет невозможно даже на костылях, но Чара явно всё понял правильно. Ходить этой дряни и не придётся, пока не заживёт. Вздохнув уж в который раз, он сбрасывает на пол обрезки и возвращает нож туда, где ему и положено быть. Об такую хуйню, как пенопласт, он давно свою драгоценность не тупил — сам бы ни за что не додумался. Палки оказываются такой длины, при которых их можно не резать и не ломать. Скрепить… вот об этом он и правда не подумал. Можно ту тряпку в углу порвать, один хрен девчонка вся извалявшаяся… что он и делает, встав с уже насиженного стула и уложив на него всё, что вот-вот понадобится. Ториэль смотрит не совсем понимающе: — Ты куда? — Привязать надо будет. Чара и впрямь далеко не отходит: цапнув ещё чуть мокрую тряпку, он сразу же подмечает, как её можно будет на ленты порвать. — Чара! Она же грязная?.. — Наша новая знакомая, — (помогите, кто-нибудь, убрать эти едкие нотки в голосе), — тоже. Ториэль хочет что-то ему возразить, но всё-таки сдерживается. Справедливости ради, даже если бы он с первых секунд взаимодействия оказался бы от Эстер в восторге, он всё равно бы взял эту тряпку. Для того, чтобы порвать более или менее ровно, приходится снова достать нож и постепенно сделать несколько надрезов — остроты пока что хватает, чтобы долго с этим не мучиться. Потом — порвать. Ленты выходят не такими ровными, как хотелось бы, но достаточно длинными, чтобы ими можно было крепко фиксировать. На этом всё почти готово. — Не дрыгайся, крепить сейчас буду. Эстер кивает и на этот раз от него не отворачивается. Она наоборот следит за его действиями, будто что-то пытаясь из них для себя почерпнуть — а он, в свою очередь, старается, поднимая её ногу и подкладывая под неё пенопласт, не причинить ей боли, дабы не слушать визги лишний раз. Он, кстати, скорее всего причинил, но девчонка проявляет достаточные стойкость и терпение, чтобы пошипеть, но не заорать. Он бы похвалил её, если бы всё ещё не хотел ей шею свернуть. Палки. Крепко перевязать обрывками тряпки, запомнив прежде места переломов. Со второй ногой он справляется так же быстро и без лишнего шума, после чего чувствует острую необходимость хорошо помыть руки. И после вонючей тряпки, и после человека. Человек же, поняв, что с этим закончено, вытягивает из себя улыбку. — Спасибо, — говорит она и издаёт звук, похожий на писк: хотела, видимо, как-то к нему обратиться, но не поняла, как. «Мистером» его не назовёшь — будет звучать как издевательство. Он будет не против, если она вообще никак не станет к нему обращаться. На благодарность он не отвечает даже взглядом, только ногой сгребает мусор под стул и обращается уже к Ториэль: — Чем-то ещё могу помочь? — Конечно! — та кивает в ответ и несколько заминается: сама, верно, не может определиться, с чем ей нужна помощь для начала. Потом доходит: — Чара, — (о боже, не выделяй ты это имя так, будто тебе сыночек обои разрисовал цветочками!), — пообе… хм, выйди со мной на минутку. Ториэль встаёт с места, руки подобрав практически расторопно, и тут же успокаивает Эстер, даже если та, судя по всему, не шибко волнуется: — Дитя, мы сейчас вернёмся. Пару минут. — Всё хорошо, мисс, — Эстер кивает. Почему-то его бесит тот факт, что она никак не реагирует на импровизированный ортез: не рассматривает, не пытается потрогать, не шевелится… только синюю руку подбирает к себе на грудь и прикрывает глаз. Когда они выходят за дверь и прикрывают её, Ториэль сразу же принимается за тихий, почти что шёпотом, разговор: — Дорогой, я… вижу, ты стараешься быть тактичным, но ты, как бы я не хотела не говорить это, очень груб и остр на слово. И ты, — она выдыхает шумно, убрав за спину руки, — не любишь людей. Удобный эвфемизм для «на двоих смотрел и ждал их смерти от ран, как ворон крови, а об убийстве ещё парочки известно даже мне». Чара складывает руки на груди и все ещё очень сильно хочет их помыть. Ториэль просто не хочет открыто говорить ему, что боится оставлять его с девчонкой. Что полагает о его способности тихонько удушить её и ляпнуть: «она сама и вообще это аневризма». Она же догадалась, что он приврал ей о «не сможем спасти»… наверняка догадалась. Или это он уже придумывает. Она в любом случае не рада, что ей придётся временами доверять человека Чаре, потому что знает, что на это способен только слабоумный. — Я знаю, ты волнуешься за монстров. «Ты хочешь, чтобы люди умирали ради этого», — имеет ввиду. — Пожалуйста, пообещай, что не причинишь Эстер вреда. Чара немного мнётся. Он и впрямь не настолько идиот, чтобы убивать её так, чтобы его вмешательство было доказуемо. И он уже об этом думал, но… зная, что он не сдержит обещания перед любимой названной мамой… — Ради меня, если тебе угодно, — Ториэль шепчет немного отчаянно, отводя глаза. — Я хотела бы позаботиться о дитя. Вы с Азриэлем давно выросли, и она… у этой девочки доброе сердце. Я чувствую. Ну, она действительно мелкая, но не ребёнок очевидно. Сюсюканье с ней и восприятие её как дитя Чаре кажется забавным. Но да ладно: чем бы не тешилась, лишь бы перестала по полночи через дверь со скелетами общаться. Ториэль ждёт, что он скажет. А Чаре не впервой обманывать близких. — Обещаю не трогать её. Губы Ториэль приподнимаются в улыбке, едва дрогнув. Она может сколь угодно говорить, что не верит в тёмные слушки о любимом человечьем сыночке, но он всё понимает. Можно даже сказать, Ториэль не доверяет ему девчонку, а даёт шанс. Шанс показать, что она не ошибалась в своём «он не так плох», и… разочаровывать он её не будет. Не сдерживать обещанного это ему никак не помешает. Чара выдерживает постную рожу, чтобы поддержать драматичность момента. — Спасибо. Я верю тебе. Ториэль кладёт на его плечо тёплую ладонь, и та по-прежнему — как и в детстве — остаётся для него большой. Поозиравшись по сторонам, она выпаливает: — Тогда побудь с Эсти полчасика. Я сделаю вам что-нибудь поесть. А ему чай хочется. Он планировал попросить на это минутку, как и на мытьё рук, но Ториэль, бросив фразу, тут же убегает и оставляет его наедине с некоторым волшебным фактом: Сидеть с этой драной кошкой он начнёт прямо сейчас! Та-д-а-а-ам! Несите Меттатона, такой момент невозможно оставить без внимания, песен, плясок и свистушек в зубах! Тьфу. Чара долго размеренно моргает и выпускает из лёгких воздух. Немного успокаивается. И, развернувшись, открывает снова дверь и возвращается в комнату. Если бы последняя не скрипела, Эстер бы вовсе не услышала его шагов, но она, каким-то образом с ходу поняв, что это не Ториэль, поворачивается и даже немного-косо-криво приподнимается на одном локте. Взглядом практически впивается и при том ничего не говорит. Чара присаживается всё на тот же стул и складывает руки на коленки, пригибается в уставшей за день спине. И что это она так на него смотрит? Боится, что покусает, да? Вообще, у Чары с детства есть талант делать максимально жуткое выражение лица, и он сейчас им не пользуется только оттого, что не знает, свойственно ли девчонке ябедничать. О чём с ней можно говорить он тоже без понятия. Желание было бы ещё. … впрочем, через несколько долгих минут и «игр в гляделки», первой разговор начинает она: — Вы что-нибудь знаете про тот цветок? — сипит Эстер и чуть встряхивает головой, чтобы смахнуть с лица назойливую прядь тусклых, как пепел, волос. Интересно. С какого перепугу он должен знать, по её мнению? Свою мысль он сразу же решает озвучить, хоть и иными словами: — Какой цветок? — Жёлтый. Когда я упала, меня встретил жёлтый говорящий цветок. С лицом. В этот момент Эстер, по идее, могла бы и назад прилечь. Но держится она напряжённо. У него нехорошее предчувствие. — К чему это ты клонишь? Он, если честно, сам чувствует, как меняется его выражение лица. Нет, не на фирменное жуткое. — Он сказал, что убьёт меня для «Его Высочества». Эстер постанывает немного хрипло, когда дёргается в попытке присесть. — Для «господина Чары».