Выдры

«Антон в больнице» — а следом адрес. И Арсений, выплюнув менеджеру что-то о том, чтобы сам заканчивал, тут же рванул на парковку. Хотя вообще-то у него только-только закончилась съёмка. Он не в самом презентабельном виде, обмазанный с ног до головы хайлайтером и обклеенный стразами, но так плевать. Едет, едва ли соблюдая правила дорожного движения, делая полноценный вдох только в прохладном холле медицинского учреждения. Люди косятся на него не то из-за встревоженного вида и часто вздымающейся груди, явно подумывая, что он перепутал больнички, не то из-за того, что он блестит в холодном белом свете ламп. Попов скользит невидящим замыленным взглядом по людям, но явно не находит того, кого рассчитывал увидеть. И тогда летит к милого вида медсестре, будто она обязана знать всё. — Извините, где у вас крыло для омег? — Прямо по коридору лестница, вам на второй этаж, — медсестре не требуется даже десяти секунд, чтобы собраться с мыслями. Видимо, слишком часто слышит подобные вопросы. — А вы, собственно, кто и для чего собираетесь туда пройти? Девушка ведёт носом, очевидно намекая, что альфу она так просто не пропустит на нужный ему этаж. У них всё-таки не проходной двор. — Мне сообщили, что муж попал к вам, — Арсений говорит так быстро, словно хочет сэкономить время. Между тем медсестра окидывает его недоверчивым взглядом, едва заметно выгибая бровь. Да ну кто поверит сомнительного вида мужчине, пытающемуся пробраться на безопасную для омег территорию? — Пройдите, пожалуйста, прямо по коридору, и обратитесь в регистратуру, чтобы вашу личность подтвердили и смогли помочь, — указывая куда-то рукой, лепечет девушка, а потом отвлекается на жужжащий в кармане телефон и, даже не бросив ничего на прощание, быстрым шагом уходит. «Какие все, блять, занятые!» — рычит про себя Попов. Но выбора нет, и потому он торопится в нужное место. Он в таком ужасе, что был уверен: увидев Позова, отправившего ему максимально абстрактное сообщение без каких-либо подробностей, ударит его. Остатки самообладания собираются вместе, почти как воля в кулак, когда женщина на регистратуре смотрит на него уставшим, недоброжелательным взглядом. — Где я могу найти Антона Попова? — во взгляде напротив так и читается это возмущённое «ни здрасте вам, ни до свиданья», но женщина тяжело вздыхает и бегает глазами по компьютеру, явно выискивая нужную информацию. — А вы ему кто? — неужели это главный вопрос для каждого человека в этой чёртовой больнице? Взволнованный Арсений от грубого тона начинает сердиться и, наверное, начал бы очень сильно ругаться с каждым встречным-поперечным, но перед глазами маячит недавнее сообщение Димы. Его Антон где-то тут. И, зная боязнь омеги врачей и больниц, вряд ли бы он пришёл, если бы не случилось что-то действительно серьёзное. — Муж я его, — Попов хлопает по карманам, вынимая паспорт. Женщина на регистратуре изучает его некоторое время, перелистывая с одной страницы на другую, очевидно выискивая там штамп, а потом, громко хлопая им по столешнице, возвращает. — Объелся груш, — сарказм сотрудницы тонет в клацанье по клавиатуре. — Где же вы, муж, раньше-то были? 223 палата. После этого она отворачивается к какой-то другой девушке, которая смотрит на Арсения если не с презрением, то с очевидным осуждением. Мужчина, честно говоря, уже устал от всех этих людей. Наверное, в своём компьютере женщина посмотрела, с какими болями сюда попал Шастун, потому и смотрит так. Неужели Арсений правда виноват? Пока он поднимается по лестнице, переступая через одну ступеньку, он потихоньку успокаивается. Первый этаж с его очень странными обитателями остаётся за спиной, а вместе с тем альфа перестаёт чувствовать это всепоглощающее раздражение. На втором этаже намного тише и не так суматошно, никто не смотрит на него как на последнего ублюдка, и Попов, как ни странно, на последнем пролёте заметно замедляется. То есть он правда бросил всё ради того, чтобы приехать к Антону? Как чёртова преданная псина, которая, несмотря на отвратительное поведение хозяина, всё равно ластится, когда её чешут за ухом. Мужчина несколько секунд думает: а может сбежать? Дима его ещё не видел, так что нельзя будет сказать, что он струсил, а потом написать в своё оправдание: «Извини, я был на работе». Попов готов разорвать себя на клочки за такие мысли. Что бы между ними с Антоном ни происходило, он всё ещё его любимый человек. Самый лучший, заслуживающий всего в этом мире. Арсений ускоряется, подвисает в коридоре, не зная, куда ему свернуть, но Позов, подрываясь с лавочки, подзывает его. — Быстро ты, ещё врач не закончил обследование, — кивая на дверь палаты, Дмитрий выглядит немного потерянным. Ну конечно, это ведь он видел, как последние полтора месяца его лучший друг потухал и уходил в себя; как быстро он худел, отказываясь от еды; как под его глазами залегли большие чёрные круги; как уютное гнёздышко Поповых с каждым днём всё отчётливее напоминало место преступления. Первые несколько недель у Антона постоянно были опухшие глаза, которые он едва мог разлепить. Из-за постоянных слёз и недосыпа он слишком болезненно реагировал на свет, и поэтому во всех комнатах были зашторены окна. И это Дима вызвал скорую. Это он сидел, не решаясь прикоснуться к упавшему в обморок парню. Он ехал вместе с ним в больницу, пока врачи пытались у него что-то спросить. — Антон… Что с ним? — Попов трёт щёку, счёсывая с неё огромный слой макияжа. Без всей этой косметики и невероятно умелых рук визажиста, он и сам выглядит побитым жизнью, уставшим и измученным. По чуть впалым скулам Дима видит, что эти полтора месяца и альфа не сильно радовался каждому дню. Наверняка на съёме, где временно живёт мужчина, можно найти пару пустых бутылок. А ведь Арсений актёр, модель. Для него лицо и тело — чуть ли не единственный источник дохода. И он всегда трепетно относился к своему внешнему виду, а тем более после прихода к нему популярности, когда перед глазами частенько могли возникнуть журналисты или поклонники, желающие сделать фотографию с кумиром. А теперь весь интернет строит теории, что произошло в жизни знаменитости, и Попов сам постоянно просматривает фан-аккаунты, посвящённые ему, по ночам. То, что предполагают фанаты, для человека показалось бы намного хуже реальности. Только вот в один из таких вечеров альфа думал о том, что лучше бы он болел раком или был бесплодным, чем видел, как любимый муж собирает его вещи и, стискивая зубы, выкатывает за дверь. Арсений помнит, как в тот день вернулся со съёмок. Да, они затянулись, потому что погода всё время портилась, и вместо двух недель мужчина пробыл там чуть ли не месяц, но он так скучал по любимому. Привёз ему сладости, которые Шастун просил перед отъездом, а вместо тёплых объятий получил второй чемодан и просьбу о разводе без объяснения причин. — Я нашёл его в квартире без сознания, — Позов всегда был желанным гостем в их доме. И, пусть это и неправильно, но с тех пор, как началась вся эта неразбериха с разводом, когда им дали ещё три месяца на «подумать», как обычно бывает в таких ситуациях, мужчина забрал третий дубликат ключей от квартиры, который хранился в ящике в коридоре. На всякий случай. И, к сожалению, ему пришлось ими воспользоваться. — Он вообще с тех пор очень… Арс, да он чуть ли не одной ногой в могиле. Дмитрий утрирует не для того, чтобы нагнать страху, а просто из-за собственных ощущений. Антон отказывался от еды и сна, не выходил на улицу, первые две недели на износ работал (благо, что работа дистанционная), а потом взял отпуск и так из него и не вышел, из-за чего омегу уволили. Много плакал. И смывал в унитаз какие-то таблетки, не давая другу возможности узнать, для чего они были нужны. — Это не моя забота, — по голосу слышно, что Попов сам себе не верит. Неуверенно сглатывает и по привычке тянется к безымянному пальцу, чтобы покрутить обручальное кольцо — у него просто морально не получилось его снять. — Теперь уже. Антон потребовал с меня развод, даже не объяснив причину. И я не понимаю, зачем ты вообще меня позвал. — И потому, что это «не твоя забота», ты прилетел сюда за полчаса? — Дима не злится, потому что у него банально нет сил. Он прекрасно понимает, что если поджечь огонь у бензобака, то случится взрыв. А он так этого не хочет: Поповы настрадавшиеся птенцы, потерявшие друг друга и свой дом. — Что ты хочешь от меня услышать? — Арсений обессиленно садится на твёрдый стул, закрывая глаза ладонью. Ещё чуть-чуть — и его начнёт трясти. Шастун мог остаться дома, а вот у альфы не было ни одной возможности запереться и пережить весь этот тайфун с самим собой. Приходилось улыбаться, обклеивать себя стразами, выходить к поклонникам и, слушаясь менеджера, подписываться на очередной кинопроект. Загружать себя так, чтобы успевать поесть кое-как всего раз за день. Загружать так, чтобы не думать о том, что его любимый парень, с которым они только в браке прожили четыре года, а до этого ещё пять лет встречались, так просто показал на дверь. Попов в один момент возненавидел все детские книжки и рассказы взрослых об истинных парах, о чём-то вечном. Потому что в итоге права была только Ривер Сонг: «Долго и счастливо — не значит всегда. Это просто время… Немного времени». — Ну всё, всё, Арс, прости, — Дима садится рядом и приободряюще похлопывает по плечу. Как лучший друг Шастуна, он хочет вытрясти всю душу из альфы, ведь именно после бумажек о разводе парень стал таким; но как человек, как их общий знакомый, он не может не поддержать хоть кого-то из них. В конце концов, когда рушатся отношения, не может быть виноват только кто-то один. — Кто из вас опекун Антона Попова? — выглядывает из палаты врач средних лет, на ходу цепляя на шею стетоскоп. — Вот он — муж, — Позов не даёт альфе шансов отмазаться от этой обязанности, толкая в плечо. Врач, засовывая руки в карманы белого халата, смотрит с каким-то отцовским укором на Арсения. Это не то осуждение, с которым он столкнулся в регистратуре, это такое здоровое недопонимание: «Как он мог дойти до такого состояния, если есть такой близкий человек?». Потом в глазах медика проскальзывает недоверие, он внимательно изучает руки. На костяшках нет ни ссадин, ни синяков, ни каких-либо других признаков того, что альфа недавно дрался. Да и пациент без следов побоев. — Меня зовут Роман Витальевич, я лечащий врач вашего супруга, — у него на лице вежливая улыбка. А одна рука покидает уютное хлопковое гнёздышко. — Арсений Сергеевич, — слабо отвечает на рукопожатие альфа. И мечется взглядом от врача к двери, словно хочет узнать, можно ли уже туда зайти, но слова встают поперёк горла. — Антон сейчас уже пришёл в себя, так что можете заглянуть к нему ненадолго, — Роман Витальевич не говорит, но будто подразумевает, что сейчас омеге полагаются только комфорт и спокойствие. — Или мы можем вначале пройти в мой кабинет, обсудить его состояние. — Я подойду к вам позже, — Арсений не успевает даже подумать, когда резко выпаливает ответ. Врач понимающе кивает, несильно сжимая плечо Попова, как бы желая его поддержать в такой непростой момент, и уходит, назвав номер кабинета. Если Попов скажет, что у него не кружится голова и не хочется сгрести Антона в объятия сразу же, как он переступает порог палаты, то он соврёт. Нагло и очень сильно. Потому что аромат цветочного луга он, кажется, чувствовал и у себя на съёмной квартире вдалеке от парня. Альфа готов позорно заскулить, как побитая хозяином собака, когда видит любимого, скрутившегося на кровати. Шастун так спит, если ему очень плохо; особенно при болях в животе. Арсений знает, что не остался незамеченным, поскольку слышит, как тяжело вдыхает воздух парень; видит, как дрожат худые угловатые плечи. Мужчина разрывается между «уйти и не тревожить» и «приласкать и утешить», выбирая, в итоге, «стоять столбом и пялиться». — Уйди, — затравленно шепчет омега, и Арсений не может понять: это на него такая реакция или Антон действительно настолько обессилен, что не может даже говорить нормально. Парень хрипит, кашляет, содрогаясь всем телом, и всё также предпочитает не смотреть на Попова. — Или обними. Но не надо так смотреть на меня. Это «обними» долетает до ушей мужчины так неожиданно. Он ведь уже думал и в самом деле оставить любимого одного, раз тому от этого будет легче. Но его «обними» оседает на сердце так же, как тёплый плед в холодный зимний вечер ложится на продрогшие плечи. И он срывается, легко приподнимает Антона, слыша его болезненные вздохи и шипение сквозь стиснутые зубы, садится на кушетку, укладывая парня на свои колени. Горбится, зависая в неудобном положении, но пока Шастун в комфорте и тепле прижимается спиной к его груди, это и не важно. Попов только сейчас замечает, что две прелестные зелёные вселенные, которыми он не мог налюбоваться, уже поглощены чёрными дырами. Огромные синяки и мешки под глазами омеги смотрятся так неуместно. Вообще-то, сейчас весь Антон — сплошная болячка. И это так неправильно. Он ведь всегда заботился о своём здоровье и усиленно пил витамины лишь бы не оказаться в больнице, где невкусное питание по расписанию, пружины матраса впиваются в бока и уколы оставляют синяки на предплечьях. — Как же ты себя до этого довёл, цветочек? — Арсений принимается осторожными касаниями, словно определяя границы, трогать кудрявые волосы. Они были отросшие, неухоженные и неуложенные, а ещё слиплись местами, наверное, из-за пота. Живой, родной. И дрожит в сильных руках, даже не пытаясь скрыть того, как тяжело и глубоко он дышит, силясь запомнить запах альфы навсегда. Это ведь не реальность, верно? Антону кажется, что он бредит. Возможно, он всё ещё лежит на полу их квартиры, сильно приложившись головой во время падения. А если это просто предсмертные галлюцинации? Говорят же, что пред смертью перед глазами вся жизнь проносится. Вот Арсений и тут, обнимает его как раньше — ласково-ласково, очень трепетно, будто держит на руках новорожденного котёнка — и называет его «цветочек», на что имеет право только он. Арсений ведь не мог прийти в самом деле. Ну разве стал бы уважающий себя взрослый мужчина приходить к человеку, который решил спустя четыре года брака просто развестись, не объясняя ничего? Нет, конечно не мог. Попову ведь наверняка больно до такой степени, что он снова взялся за сигареты, хотя обещал, что больше никогда. Он ведь так хотел здоровых детишек. Шастун так и не отвечает. Просто лежит на коленях мужа, внезапно сражённый сильнейшей судорогой и бесконечными слезами. Он даже не может выдавить из себя и звука — кое-какие жалобные хрипы тонут в ткани чёрных джинс. И вряд ли их кто-то услышит. Арсений в панике. Он за девять лет, что они вместе, ещё ни разу не видел у Антона такой истерики. У Попова руки начинают дрожать. Он уже думает кричать и звать кого-нибудь на помощь, но вовремя вспоминает про чудесную кнопку. Медсестра влетает в палату примерно через целую вечность. Ну, судя по ощущениям мужчины. — Почему вы не сделаете ему укол? — это быстрее, проще и эффективнее, как бы Антон ни боялся их. А пока что Попов видит лишь то, как девушка силой заставляет омегу выпить какие-то таблетки. — Роман Витальевич запретил любые инъекции: мы и так еле остановили кровотечение после того, как взяли анализы, — скороговоркой выговаривает медсестра, не отрывая взгляда от пациента. — Пожалуйста, не отвлекайте меня от работы и выйдите. Антон Андреевич всё равно будет спать ещё несколько часов. Арсений плюхается на сидение в коридоре, потому что ноги его не слушаются. То есть с каких это пор у Антона проблемы со свёртываемостью крови? У мужчины так много вопросов в голове, но ответы на них у Романа Витальевича. А как набраться сил, чтобы дойти до него, Попов не знает. Дима, который усаживается рядом и просто кладёт руку на плечо альфы, видя его разбитое состояние, тоже ничего поделать не может. Он знает ненамного больше, чем сам Попов, и теперь, когда тот вышел вот в таком состоянии, даже представить себе не может, что с его лучшим другом. А ещё он без конца думает о том, что ему стоило проявить больше внимания к Шастуну раньше, не дать ему дойти до такого состояния. Арсений кладёт свою руку поверх ладони друга, несколько раз мягко похлопывает, будто так и желая сказать: «Не загоняйся. Ты последний, кто виноват в случившемся». Но слова так и остаются невысказанными. Альфа кое-как поднимается на ноги, чёрной тенью плетясь по коридору. В кабинете врача прохладнее, чем везде; светло и опрятно. Видно, что Роман Витальевич содержит в порядке не только свои мысли, но и всё вокруг себя. Почему-то эта мысль немного приободряет мужчину. Если бета и в самом деле старается держать всё под контролем, то Антон в надёжных руках. Антон… — О, вы быстро, — врач кратко улыбается, перекладывая бумажки из одной стопки в другую. На некоторых он задерживает своё внимание, хмурится, и от это становится как-то нехорошо. Попов рассеянно кивает с огромным промедлением, опускаясь на стул. — Вы выглядите неважно. Может, вам воды, Арсений Сергеевич? — Нет, всё в порядке, — мужчина прикрывает глаза, а потом и вовсе ладонями накрывает лицо. Он как будто вжимается в них, желая раствориться, исчезнуть. Несколько секунд приглушённо воет, делает глубокий вдох-выдох, растирает лицо. И наконец-то собирает себя по кусочкам. — Расскажите, что с Антоном. Доктор опускается на стул, клацает по клавиатуре. Арсений только потом догадывается, что тот открывает его электронную медицинскую карту. Вдобавок мужчина собирает в несколько разных стопочек какие-то листки, на которых даже невооружённым глазом можно заметить непонятный обычному человеку поток из цифр и слов. Попов жалеет, что рядом нет Димы, по мгновенной реакции которого он бы смог догадаться, насколько плохо то, о чём говорит врач. — Знаете, всё не очень хорошо, — видно, что бета старается подбирать наиболее мягкие слова, чтобы просто не ввести и без того растерявшегося мужчину в панику или истерику. Арсений смотрит на него так, как обиженный ребёнок смотрит на родителя, когда не может понять, за что его отругали. — Когда Антон Андреевич был тут восемь недель назад, то ему строго-настрого велели соблюдать определённый режим питания и нагрузок, а также пройти курс медикаментозного лечения, но, судя по словам друга Дмитрия, который и нашёл вашего супруга без сознания, он делал всё с точностью да наоборот. Роман Витальевич раскладывает один за другим результаты анализов крови. Арсений смотрит истуканом на врача, потому что не понимает, про какие «восемь недель назад» тот говорит. Ему кажется, что они говорят не про одного Антона Андреевича. Не может же быть такое, что Шастун попал в больницу и ни словечка не сказал ему. Нет, конечно нет. Антон не поступил бы с ним так. Доктор, между тем, легонько постукивает пальцами по столу, как бы привлекая внимание к анализам. Попов-то смотрит. Но совсем ничего не понимает. Какие-то цифры, непонятные ему сокращения. И на фоне недопонимания с тем, что омега чуть больше полутора месяцев назад уже был в больнице, мозг мужчины закипает настолько, что он вот-вот готов выйти из себя. — Вот это, — Роман Витальевич непишущим кончиком ручки обводит какое-то очень маленькое число, — уровень лейкоцитов в крови. Их очень мало. Из-за этого организм не может нормально бороться с инфекциями и повреждениями. И это главная причина, почему лечение сейчас очень затруднено: мы не можем поставить даже капельницу, потому что у Антона Андреевича проблемы со свёртываемостью крови, — доктор хотел что-то ещё сказать, но Арсений активно закивал головой, как бы давая понять, что он уже в курсе. — Это, конечно, тоже не совсем норма, но если бы он не выбрасывал таблетки в унитаз, а пил их, то с ним сейчас всё было бы не настолько плохо. Попов никогда не чувствовал себя настолько озлобленным и беспомощным одновременно. Он не понимает, про что именно говорит врач, откуда тот решает «нормально/ненормально» и какие таблетки Шастун смывал в сортир? — Вообще-то, то, что делал ваш супруг, вполне естественно для омег, переживших подобное. В медицине такое поведение называют «Послеабортовой депрессией», — Арсений готов бесконечно восхищаться Романом Витальевичем за то, что он действительно раскладывает всё по полочкам, но он конкретно в эту минуту готов под землю провалиться и закричать. Аборт? Какой аборт? Антон совершенно точно не мог скрыть такое от него. Нет же… И как через толщу воды доносятся слова беты: — … Омеги становятся подавленными, иногда агрессивными, тяжело самостоятельно справляются с последствиями, винят себя и даже могут покончить с собой… — Стойте! — Попов едва узнаёт собственный голос в этом отчаянном визге. Прерывисто выдыхает, едва отрывая взгляд от бумажек, чтобы посмотреть на врача: тот если и удивлён, то только самую малость. Пока мысль о том, что его Антон мог в одиночестве умереть, не захватила его слишком сильно, альфа с недоверием и непониманием спрашивает: — Про какой аборт вы вообще говорите? Антон… Он не был… — О, — только и удивился Роман Витальевич, сгребая бумажки в одну кучку. Очевидно, не с того они начали. — Вы уверены, что Антон Андреевич ваш муж? Попов даже не успевает разозлиться, потому что доктор, что-то быстро нащёлкав в компьютере, разворачивает монитор к нему. Там снимки с УЗИ и заключение врача. Арсений, кажется, чувствует, как его глаза наполняются влагой, а может это из-за того, что он забывает моргать. Неосознанно цепляется взглядом за даты — в это же время он был не в городе из-за съёмок. Неужели Антон избавился от их ребёнка даже не посоветовавшись. — На втором обследовании оказалось, что ваш супруг носит уже несколько дней как мёртвого ребёнка. Пришлось… Ну, вы и сами понимаете. Арсений не то кивает, не то просто не может держать голову в каком-то одном положении. Но он точно ничего не понимает. Очень слабо в его голове выстраивается картинка случившегося, хотя это мягко сказано. Мужчина правда хочет срастить все эти факты в своей голове, но пока что только чувствует, как валит пар из ушей. Мозг вскипает. Попов отрывками слышит спокойный голос врача. Он сперва говорит о том, как важно было не упустить тот момент и начать действительно своевременное лечение, потом — о плохом питании и резкой потере десяти килограмм. Что-то о слабом иммунитете, снова о крови, о плохой микрофлоре, скачущих гормонах и предстоящих сбоях в цикле течек, которые обещают быть очень болезненными, — всё это сливается в одну огромную кашу в голове альфы. Оно никак не могло устаканиться в голове. Его прелестный, любимый Антон столько всего пережил в одиночестве, а он даже не попытался остановить его, когда речь зашла про развод. Видел, как омега был подавлен. И словно пытался сбежать от него как можно быстрее. «Это сделает тебя счастливым?» — брошенное в надежде услышать «нет». Парень тогда лишь невнятно помотал головой, что и за отказ-то засчитать было нельзя. Арсений просто не мог смотреть на своего мужа, аура которого так и шептала: рядом с тобой я чувствую, что попадаю в шторм. Запах Шастуна резко менялся. Все прелестные цветы как будто засыхали. Арсений выполнил желание Антона о разводе лишь с мыслью о том, что тому и в самом деле будет легче, потому что уважать его просьбу — его способ проявить любовь. Легче не стало никому из них. И, переваривая всё, что без предупреждения вывалил на него Роман Витальевич, Попов хотел бы вернуться в тот день и никогда не соглашаться на просьбу Антона. А ещё очень сильно он хотел снова увидеть и обнять своего любимого. Быть рядом, поддерживать и помогать снова встать на ноги. Упираясь невидящим взглядом во встревоженного Диму, меряющего коридор шагами, Арсений понимает, что их с Антоном ждёт непростой разговор.

***

Антон спокойно реагирует на Арсения, который готов дежурить в палате своего мужа. Он мало разговаривает, почти всё время лежит на кровати, скрутившись в клубочек. Шастун, словно они отмотали время на девять лет назад, когда они только начали встречаться, очень несмело просит Попова о чём-либо. Ему тяжело даются любые физические нагрузки, а боль в животе порой мешает спать. Арсений провожает его даже до туалета. И сидит с ним рядом, успокаивающе поглаживая по плечам, пока Антона тошнит. Хоть диетолог и назначил самое подходящее питание, организм омеги плохо реагирует почти на всё. Первую неделю было вообще невыносимо: парень чуть ли не лакал из ложки, как маленький щеночек, который впервые тыкается в миску с едой. Витамины, таблетки, лекарства — всё, что можно дать растворённым в воде или в виде сиропа, дают именно так. Впервые, когда на язык омеги попадает какая-то горьковатая суспензия, он закашливается и чуть не выплёвывает всё. От сильного кашля у него даже текут слёзы. Мужчина не может смотреть на своего любимого в таком состоянии. Это практически разбивает его на маленькие кусочки, которые он каждое утро перед выходом собирает в единое, пока перед зеркалом повторяет как мантру: «Ты нужен Антону сильным. Возьми себя в руки, придурок!». Помогает слабо, особенно когда в больнице он снова видит бледного омегу, который не может найти положения на кровати, чтобы не болела поясница. Где-то через неделю, когда Антон перестаёт бегать в туалет от одного вида еды и спокойно держится на своих двоих, ему мягко намекают, что неплохо бы наведаться к психологу. Правда, учитывая весьма хрупкое душевное состояние Шастуна, никто не торопился на него сильно напирать. Впрочем, Роман Витальевич сильно удивился, когда парень сам к нему пришёл после процедур и попросил назначить специалиста. Омега по-прежнему мало разговаривал с Арсением, всё чаще прибегал к невербальным средствам. А после первого сеанса у Евгении Александровны, он и вовсе отказался кого-либо к себе впускать. Впрочем, дружелюбная на вид омега заверила, что парень был с ней искренен и сам шёл на контакт, так что ему надо дать просто немного времени. Арсений за те два дня чуть с ума не сошёл. Антон попросил своего лечащего врача, чтобы Попова к нему не пускали. Альфа превратился в раненого волчонка, скулящего под дверью. А когда на третий день парень с лёгкой улыбкой на лице кивнул ему, как бы давая разрешение войти, он в самом деле готов был разрыдаться, как в нелюбимых сопливых мелодрамах. Но Шастун не переставал удивлять. Где-то четыре дня, сделав небольшой перерыв в занятиях с психологом, он предложил Попову пойти вместе, на семейную терапию. Арсений знал, что им не избежать разговора. Но беспричинно боялся. И до последнего не мог определиться, чего именно: откровений любимого человека о том, что же всё-таки с ним произошло, или того, что не выдержит и будет рыдать в ногах мужа как подросток, умоляя вернуться. Он допустил невероятную ошибку, согласившись на развод. И теперь готов был просить омегу перемотать всё назад, забрать этот ненавистный клочок бумаги. Сидя в кабинете психолога, никто из них не знал, куда заведёт их беседа. Сперва Евгения Александровна задавала какие-то общие вопросы: как вы познакомились, через сколько начали встречаться, кто и когда сделал предложение. Антон с тоскливой улыбкой вспоминал эти далёкие события девятилетней давности. Альфа поддерживал его, поддакивал, иногда описывал, как он видел события со своей точки зрения. И у них с парнем было взаимопонимание. Из кабинета смех лился рекой, будто это была не встреча с психологом двух супругов, находящихся одной ногой в разводе, а домашние посиделки с вкусной едой и вином. Но стоило только затронуть тему потери ребёнка и расставания, как Шастун тут же стал большим и колючим морским ежом. К нему ни с какой стороны нельзя было подступиться. Броненосец в своём панцире не такой защищённый, как парень, забившийся в угол дивана. — Антон казался мне… Ну, не совсем жизнерадостным, но он говорил, что всё дело в сложном заказе и плохом сне, — Арсений по большей части говорил один. Он чувствовал, как с каждым словом меняется запах его омеги. Страх, горечь, уныние — они не добавляли аромата чудесному цветочному полю. Словно кто-то распылил средство от насекомых. — Я задержался не совсем по своей воле. Возможно, я слишком часто был подолгу где-то, но не дома, — с сожалением признал альфа. — Какой абсурд, — Антон хрипел. У него в груди всё жгло раскалённым железом, а кричать не было возможности. Большими слезливыми глазами он смотрел на Попова, будто без слов хотел напомнить: «Ты вообще помнишь, через что мы проходили?». — Я никогда не упрекал тебя за то, кем ты хотел быть и сколько усилий для этого прикладывал. Он был прав. Арсений никогда не встречал кого-то более понимающего и принимающего, чем Антон. Парень прошёл вместе с ним весь тот тернистый путь из заурядного студента-актёра в первоклассного профессионала с огромной известностью и аудиторией. Попов иногда думал, что его любимому было намного сложнее и тяжелее, чем ему самому. Шастун никогда не расклеивался, помогал ему брать себя в руки и идти дальше, к мечте. Антон пробулькал что-то невнятное. Евгения Александровна, вероятно, поняла, что означает такая реакция. В конце концов, она уже не раз проводила с омегами подобные сеансы, и он не первый, кто не выдерживал, убегая от разговора и проблем. Мужчина вылетел следом, нагоняя парня где-то на пустующей лестничной клетке между этажами. — Прости… Но что я ещё должен был думать? Ты бросил меня, — Арсений говорил прерывисто, делая глубокие вздохи, будто пробежал марафон. На деле же он так сильно переживал, что сердцебиение, кажется, перекрывало доступ кислорода в лёгкие. Ему казалось, что у него вообще кроме сердца нет ничего внутри. — Я не бросал тебя! — крик на грани отчаяния. У злодеев в кино глаза горят от злости, а у Антона они были красные от слёз. Всё это было так отвратительно-неправильно. Арсений чувствовал острое желание прижать к себе дрожащего омегу. Но тот шарахается на протянутую ладонь Попова, будто боится обжечься. И мужчине остаётся вскинуть руки вверх, показывая свою безоружность и беззащитность в сложившейся ситуации. — Не бросал, — на грани слышимости. Антон обнимает себя за плечи. У него дрогнут колени, и тремор, кажется, в каждой частичке тела. Он как-то слишком резко оседает на пол. Попов опускается на одно колено рядом с ним. Либо парень слишком в себе, либо уже готов к этому, но от касаний он не отпрыгивает. Перекатывается на колени, жмётся к своему альфе ближе; ждёт, что будет как за каменной стеной. Арсений обеими руками прижимает такое худое дрожащее тело к себе, и правда не догадывается, как защищённо и хорошо чувствует себя Шастун в этот момент. — Не бросал, Арсений, веришь? Не бросал, — продолжает повторять Антон. Он бы раскачивался из стороны в сторону, трясся и напоминал умалишённого, если бы не вцепился мёртвой хваткой в сильные мужские плечи. — Я отпустил тебя. Ты всегда мечтал… Мхм… О детях… А я не могу, — омега всхлипывает, втягивает заложенным носом воздух и жмётся так близко, что уже не может различить, где чьё сердце стучит. Может, оно у них одно на двоих. Как будто насквозь. Арсений вдруг цепенеет, очень сильно сожалея о том, что у него нет липучек на пальцах, потому что выпускать Антона из объятий не хочется. Но теперь его руки ничем не отличаются от деревяшек, медленно скатывающихся с горки вниз. Мужчина заваливается назад, плюхаясь на пятую точку. «Твоя вина», — вместо пульса в висках. Хочется не то стукнуться головой обо что-то тяжёлое, чтобы голоса в голове перестали злобно шипеть, не то напиться до беспамятства. Но в его руках тряслось хрупкое, обессилевшее тело его любимого человека. Антон громко подвывал, захлёбываясь собственными слезами и беспомощностью. Он больше не сжимал мужские плечи: обхватив себя руками вокруг живота, скрутился так, будто ему невыносимо больно. Арсений знал, что у него нет ни времени, ни права сидеть и заниматься самобичеванием. Сейчас он нужен парню сильным — настоящей стеной, за которой можно спрятаться от любого ненастья. Он обнимает, буквально накрывает собой худого омегу. И только по переменам в запахе понимает, как сильно это действует на Шастуна: тот, окружённый со всех сторон теплом и ароматом любимого человека, чувствует себя так же, как в детстве, когда прыгаешь под тёплое одеяло, чтобы кошмары не смогли схватить за лодыжку и утащить в своё тёмное царство; а рядом сидит папа и ласково гладит по волосам, напевая колыбельную. Попов не поёт; тяжело дышит и целует от копчика вдоль позвоночника, считая губами каждую слишком сильно выпирающую косточку. И, дойдя до шеи, где из-под толстовки выглядывает метка, мужчина тычется в неё носом, ощутимо целует и даже слегка лижется. Для альфы такое проявление чувств многое значит. Он часто ласкается именно так, когда эмоции достигают такого пика, что едва ли можно найти слова для их выражения: когда Антон крепко-крепко обнимал его дома после первой премьеры фильма на больших экранах и шептал о том, какой Арсений потрясающий; когда успокаивал парня после разгоревшейся в соцсетях войны из-за того, что не все фанаты посчитали омегу «достойным»; когда Шастун уснул с болящими от улыбки щеками после того, как сказал «да»; когда в их первую брачную ночь он, дрожа всем телом от нахлынувшего оргазма, слушал между поцелуями комплименты от своего мужа… У Попова слёзы на глазах выступили от того, сколько же места и в его жизни, и в его сердце занимает этот волшебный человек. На протяжении девяти совместных лет, каждый раз осознавать это — как смотреть на фейерверки. Уже знаешь, каково это, но от этого не меньше восхищаешься. — Цветочек? — Арсений чувствует, что дыхание парня выравнивается. Он приподнимается, аккуратно касается худых рук, спрятанных в рукавах широкой толстовки, приподнимая Антона так, чтобы видеть его лицо. Заплаканное, опухшее, покрасневшее, самое любимое. Омега спит немного беспокойно, иногда дёргаясь и причмокивая сухими потрескавшимися губами. — Мой бедный. Попов поднимает его на руки, чтобы унести в палату. Нахлынувшая истерика забрала последние силы. И врач, наверняка, настучит мужчине по голове, ведь Антону ещё лечиться и лечиться. Но сейчас мужчина оставляет осторожные, невесомые поцелуи на лице Шастуна, долго-долго сидит рядом с ним, оплетая своими пальцами его ладонь, и слушает шумное сопение вперемешку с храпом, ведь нос парня заложен. Арсений думает лишь о том, что им стоило бы держаться вместе. Да, прямо как выдрам по ночам — те держатся за лапки, чтобы их не унесло течением. А утром Попов почти плачет, когда совсем тихо Антон, захлёбываясь извинениями, рассказывает, как всё это было непросто. Про трёхместную палату, где с такой же проблемой, как у него, лежало ещё двое омег — сорокалетняя мама двух чудесных малышей, которые приходили её навестить вместе с папой Денисом — он им не отец, и не истинный для Ольги, но они семья и любят друг друга; и девушка одного возраста с Шастуном — Ира, альфа которой оставил её одну прямо после непростой операции, потому что «ну зачем мне кто-то настолько бесполезный». Тогда Антон ещё не знал и даже не думал о том, что, вернувшись через неделю в пустую квартиру, будет готов подать на развод. Он был уверен только в одном — в своём Арсении, в своём любимом мужчине, который не стал бы поступать с ним таким мерзким образом. Понимал, что обязательно скажет, разбивая сердечки в голубых глазах. Но не сомневался в том, что Попов, дико уставший после длительных съёмок и времени, проведённого вдали от своего мужа, обнимет его крепко-крепко, не оставляя плохим мыслям и шанса пробраться к омеге; знал, что его поддержат. А ещё знал, что это сделает ему очень больно — альфа уже неоднократно говорил, как мечтал о семье с весёлыми малышами; как хотел быть любящим супругом и ответственным, заботливым отцом. А потом всё в один миг рассыпалось на маленькие обрывки сознания. Антон шёл по коридору, когда увидел в небольшом тёмном углублении, где было лишь служебное помещение, как рыдал взахлёб Андрей — альфа Иры. Он видел, как тайком утирал слёзы Денис; как семилетняя девочка крепко-крепко обнимала его за предплечье, нашёптывая: «Папочка, не плачь, пожалуйста». Арсений… Он тоже будет плакать так? Скрывая свою слабость от травмированной второй половинки, иссушая ту последнюю надежду на надёжность? Шастун понимал: альфы тоже люди. Но Попов всегда был таким уверенным и сильным; рядом с ним — самое безопасное место на планете в любой точке мира. Не страшно ни в шторм, ни в апокалипсис. Антон думал, что даже если бы мир к чертям рухнул, а у них оставался последний глоток воздуха на двоих, он бы пережил это, только бы рядом был Арсений, крепко сжимающий его ладонь. Только бы рядом был Арсений, утянувший его в самый ласковый в их жизни поцелуй. Слёзы Арсения — вот, что на самом деле не смог бы пережить Антон. И теперь, когда он смотрит во влажные (у него и в самом деле океан в глазницах, или так только кажется?) глаза напротив, омега понимает, насколько сильно ошибся. Разве своим выбором он сделал кому-то из них легче? Разве эти огромные синяки под глазами, которые теперь не скрыты тонной косметики и шиммеров, не от бессонных ночей? — Я знаю, ты был напуган и запутался, — Арсений подсаживается ближе, чтобы их бёдра соприкасались; чтобы Антон чувствовал тепло и защиту; чтобы не дрожал, сжавшись в комочек. Шмыгает носом, заталкивая поглубже в себя рвущиеся наружу слёзы: он так боится напугать мужа. И гладит по рукам, словно спрашивает разрешения, как далеко сейчас он может зайти. — Но теперь я знаю, что нам с тобой делать, — омега смотрит на него жадно, хочет услышать решение. — Не отпускай меня больше, пожалуйста. А я буду крепко держать тебя. Прямо как раньше. Как тебе такое? Теперь Антон шмыгает носом. Трёт под ним рукавом толстовки. А губы мелко дрожат, будто он вот-вот расплачется. Такой надломленный, потерянный и как будто брошенный. У него глаза уже не зелёные — красные от бесконечных слёз и тревожного прерывистого сна. Тяжёлые припухшие веки еле открываются, глаза режет от света. Шастун жмурится и часто-часто кивает, игнорируя разливающуюся свинцом от виска к виску боль. Он тянет руки вперёд, вслепую подаваясь корпусом в сторону Арсения, потому что не сомневается в том, что его подхватят и не дадут упасть. Антон проваливается в тёплые объятия своего любимого, жмётся ближе. Он совсем перестаёт дрожать, когда альфа размеренными, спокойными движениями гладит его, дышит в макушку, оставляя ощутимые, но такие трепетные поцелуи. Из-за них от кончиков волос до самых пяток разливается тепло. Парень согревается. И практически спит, когда совсем тихо шепчет: — Хочу домой, родной. Альфа лишь сильнее прижимает к себе супруга, улыбаясь. Он обязательно выполнит его желание.