Сто йен

      — Ты ещё кто, блядь, такой? — парень уж больно удивился, когда я схватил его за руку и потянул со всей силы на себя.       Бью коленом в подбородок, слыша, как звонко клацнули зубы неизвестного. Боль распространяется дальше, к паху. Рубашка неприятно липнет к коже из-за крови. Отталкиваю его от себя, в низину, заставляя скатиться по траве к реке. Руки потряхивает от адреналина.       Сука!       Спускаюсь вниз, прижимая пальцы к ране, боясь дотрагиваться до ножа.       — Кто тебя подослал? — успеваю в последний момент, когда тот пытается приподняться на локтях. Бью мыском ботинка по его лицу, задевая нос и губы. — Коко?       «Да с хуяли ему это делать?»       Парень задыхается, снимая с лица тканевую маску. Он не намного старше меня. Смотрит самоуверенно, кривя тонкие губы.       — Отвечай, — замахиваюсь ещё раз ногой, но тот успевает откатиться. Резво поднимается на ноги, вытирая ладонью разбитый нос.       — Ты сегодня сдохнешь, — выплёвывает он, глядя куда-то мне за спину, — как и твой ублюдочный брат.       Я не успеваю увернуться. Кто-то бьёт меня размашисто трубой по голове, прямо в висок. В голове такой гул, что собственных мыслей не слышно. Заваливаюсь на бок, продолжаю стоять на ногах. На глазах выступили слёзы.       — Это мы ещё посмотрим, — храбрюсь я, резко разворачиваясь на пятках и вскидывая ногу.       Второго задеваю едва, заставляя отскочить в сторону. Он также в черной маске и в белом плаще Чёрных Драконов. Бросаюсь на первого, вскидывая руку со сжатым кулаком, целясь в лицо. Сейчас главное вывести самого слабого и самому не упасть.       Сквозь непрерывный гул в голове, слышу плеск реки. Боль пульсирует, не давая мне упасть. Принимаю на руку удар трубой, подпуская ближе к себе юношу. Успеваю ухватиться за трубу, потянув её на себя. Парень летит следом. Бью чётко, нокаутирую противника, ударом с ноги, под подбородок, заваливаясь назад. Дышу сипло, мотая головой.       В глазах все плывёт.       Встаю с травы, пошатываясь. Кровь успела пропитать джинсы и белье. Пальцы смыкаются на трубе.       — Кто, — меня шатает, — тебя подослал, ублюдок? Кто?       Юноша булькающие смеётся, бросаясь на меня. Заторможено понимаю, что у меня нет сил, чтобы увернуться. Его потные руки смыкаются на моей шеи, и мы падаем на траву. Дергаюсь, пытаясь поднять руки, ногами перебирая землю.       — Сдохни! — просит он, сжимая пальцы все сильнее.       Мотаю головой, хватаясь за липкое и мокрое из-за крови лицо юноши. Впиваюсь пальцами в его щеки и нос, пытаясь оттолкнуть его от себя.       Перед глазами все расплывается из-за боли и слёз. Он убирает одну руку, резко вытаскивая из моего тела нож, чтобы воткнуть его обратно уже в бок, под бедра. Ещё и ещё, чтобы совсем шансов у меня не осталось. Глаза закатываются, а лёгкие горят от нехватки воздуха.       Как же так?       Горько улыбаюсь, подаваясь вперёд. Дотягиваюсь пальцами до глаза, впиваясь в него ногтями. Юноша вскрикивает, хватаясь за лицо, давая мне вздохнуть. Хватаю воздух посиневшими губами, скидывая с себя юношу. Кашляю, чувствуя привкус железа на языке.       Вот же ж…       Смеюсь тихо, глядя на мутное небо и не вижу ничего.       Слышу отдалённо, как кто-то бежит к нам. Кричит что-то совсем рядом, но слов совсем не разобрать.       Нас же должны были заметить с тропинки?       «Должны».       Знал же, что так и будет. Готовился ведь.       Меня кто-то приподнимает, прижимая к себе. «Тепло», — подмечаю вяло, чувствуя чье-то тело. — «Хорошо так».       Закрываю глаза.       Тепло медленно тает, похожее на дым от сигареты. Покурить бы сейчас. Смеюсь горько, чуть хлюпающее из-за крови скопившейся в лёгких. Или мне это кажется? «Умирающие же видят перед смертью галлюцинации?».       Видят же?       В нос бьёт стойкий запах аммиака с анестетиком. Дергаю головой от резкого шума, что издавал стационарный телефон в конце больничного коридора. Почему-то саднят и чешутся запястья, но никак не живот, бока или ребра. Тело ощущается непривычно тяжёлым и вялым. Морщусь, пытаясь открыть глаза. Дышу громко носом.       Белый потолок над головой плывёт, как и вся комната, стоило мне только осторожно оглядеться.       Больничная палата.       Ага.       Потираю глаза. Распрямляю аккуратно руку, глядя на перемотанное бинтом узкое, даже хрупкое, запястье. Чужое, мать его, запястье. Ладонь маленькая, пальцы длинные, с уродливым розовым лаком на ногтях.       «Какого?»       Пытаюсь привстать, чувствуя подкативший к горлу противный комок.       Палата рассчитана на двух человек. С соседней койки на меня смотрит удивлённо незнакомая старушка, жующая какие-то орешки. Тянется за маленьким пультом, прикреплённый к её кровати тонким шнурком, тыкая пальцем на одну из кнопок.       — Ты в порядке? — спрашивает женщина обеспокоено.       Вот только её вопрос пробивает меня на смех. Громкий и надломанный. Болезненно отдающий в ребрах.       Сбрасываю с себя одеяло, повернувшись на бок. Чувствую, как тело медленно начинает сдавливать в спазме. Успеваю только свесить голову с кровати, как меня тошнит.       Вызванная женщиной медсестра едва успевает меня поймать и уложить обратно.       «Что тут происходит?!»       Я же должен был погибнуть! Меня тупо не довезли бы до больницы, не успели бы. Так почему я здесь? Мотаю головой, размазывая по лицу горькие слёзы.       — Раньше надо было думать, — говорит громко старушка, — сейчас-то чего рыдать?       О чем это она?       — Что тут происходит? — раздаётся ещё один голос совсем рядом. Мужской. И до боли знакомый. — Она пришла в себя? Широ? — слышу, как шуршит пакет и кто-то подходит ближе, обходя кровать.       — Пап? — говорю, а сам не верю в это.       Открываю глаза, концентрируясь на размытом силуэте отца. «Такой молодой», — удивлённо.       — А ты чего здесь? — задаю я глупый вопрос, вытирая мокрые глаза. — И один? Как Коко? Он в порядке? — мысль о брате взорвалась в моей голове, подобно бомбе.       «Точно! Хаджиме! Он же цел?»        … как и твой ублюдочный брат, — вспоминаю я тут же слова нападавшего.       Я знал, что Коко не виноват. Он бы не подослал ко мне убийц. Только не он.       — Коко? — хмурится отец. — О ком ты?       — О Хаджиме, моём брате, — говорю я сипло.       — Чего ты его вспомнила? — не понимает мужчина, ставя пакет из маркета на тумбу. — Вы уже лет десять не виделись, как он с твоей матерью переехал в Корею. Ты маленькой была, не должна о таком помнить. Откуда ты о нем узнала? — хмурится он.       Падаю обессиленно обратно на подушку.       Десять лет? В Корею?       — Нашел документы, — тихо, — в твоём кабинете.       «Что-то тут не так!»       Чувствую, как болезненно заходится сердце в грудной клетке.       Я совершил прыжок во времени? Невозможно!       — А бабуля? — спрашиваю я с надеждой. — Она…       — Что с моей дочерью? — резко обращается отец к медсестре. — У неё повреждён мозг? Почему она ничего не помнит?       — Я помню, — пытаюсь пылко заверить мужчину я.       — Из-за лекарств у неё могла возникнуть кратковременная потеря памяти, — начинает оправдываться та, хватая мою амбулаторную карту с подставки. — Это пройдет. Я позову доктора.       Медсестра быстро выбежала из палаты.       — Ты должна была сказать мне, что над тобой издевались в школе, а не доводить до всего этого.       Что?       Очумело хлопаю глазами, открыв рот, как какой-то идиот.       «Как это «издевались»?»       — Я… — облизываю пересохшие губы, — прости меня.       — Мы поговорим об этом позже, — дёргает головой тот, заметив спешащего к нам в палату доктора.       «И как он что-то разглядел в таком маленьком окошке на двери?»       Это другая временная линия. Моя теория, что Ханагаки путешествовал не во времени, а по единичным временным промежуткам подтвердилась. А толку-то с этого?       Я всё-таки умер, там. Как и здесь? Раз очнулся, помня о том, что должно произойти. Понять бы теперь, в какой промежуток я переместился. Вперёд или назад?       «Принцесса так же, каждый раз, чувствовала себя погано?»       Чувствую, как начинают скапливаться слёзы на уголках глаз.       Я не должен был «оживать» или возвращаться. Я умер. Конец. Точка. Иного выхода не было. Ребята должны были выжить, ведь не зря я так старался. Тетте больше была не нужна Токийская Свастика, чтобы прийти к величию. Майки же должен быть занят своим восстановлением и Курокавой. Если не дурак, то должен был клюнуть на мои слова и начать расспрашивать своих родственников о нём. Хинате и Коко теперь ничего не угрожало: Риндо всегда сдерживает свои обещания. Он не оставит их. Не бросит. И позаботиться по мере своих сил и возможностей. Принцессе больше не за чём находиться в прошлом. А Кокосик… Понимаю, что так ничего ему не оставил: ни письма, ни смс в черновике, в телефоне. Так и не придумал, что ему написать. Для каждого смог выдавить парочку строк, но не для Хитто.       Потираю остервенело глаза, не в силах прекратить подступающую истерику.       Он же не держит на меня зла? Сможет потом простить себя? Кокосик наверняка будет винить себя за то, что не встретил меня, не уберёг. То же самое будет чувствовать и Сейшу?       Чёрт.       Что мне теперь делать?