Сто йен

      Запах горелого дерева и пластика забивает мне нос. Морщусь раздражённо и пытаюсь перевернуться на другой бок, вот только что-то тяжелое придавило к дивану. Открываю глаза, сонно рассматривая спящего рядом брата. Коко лежит у самого края, спрятав лицо в сгибе локтя. Футболка задрана, открывая впалый живот. Левая рука, закованная в гипс, лежит на груди.       «Так что горит?» — не понимаю я, пытаясь привстать.       Что-то сзади меня ворочается, прижимаясь грудью к моей спине. Чужая рука проводят по бедру, поднимаясь выше. Какого?       Хината спит у меня в комнате, лично уносил чуть захмелевшую от выпитого вина подругу, укладывая её на самодельную кровать. Тачибана особо и не вырывалась, смеясь чему-то своему, прижимаясь ко мне. Знал же, что так и будет. Зачем дал Коко перепутать стаканы?       Пытаюсь чуть отодвинуться ближе к брату. «Это явно кто-то из своих», — утешал я сам себя, — «больше никто не знает, где я живу».       — Коко-семпай, — шепчет Акаши, — куда Вы?       — Харучиё? — поднимаюсь резко, глядя на перепачканного в саже юношу. — Какого хуя? Кто тебя впустил?       — Подруга Ваша, — отвечает легко тот, приоткрыв левый глаз. — Я как освободился, сразу приехал, Вы ведь ждали меня.       — Ждал, — соглашаюсь с ним я, — но мог бы сначала домой съездить, переодеться, а уже потом, утром, ехать ко мне.       — Так уже утро, — улыбается мне Харучиё, — где-то полседьмого, если быть точнее. А домой мне не хочется, — признание далось ему тяжело, ведь перекосило юношу знатно. Но Акаши быстро взял себя в руки.       — Может, тогда в душ сходишь? Воняешь, — морщусь я.       — Полыхало там знатно, да, — хмыкает он, садясь, — пламя перебросилось на другое здание. Успели вытащить часть товара, но остальное сгорело. Какучё даже задело.       — Как это «задело»? — не понимаю я, резко садясь и глядя обеспокоено. — Что с ним?       — Одна из горящих коробок вроде бы на него упала. Эй, Вы куда, Коко-семпай? — перепрыгиваю через брата, кидаясь к двери. Путаюсь в длинных штанах, споткнувшись о стоящий в коридоре большой походный рюкзак.       — Чего орете? — хмурится Коко сонно. — Ты куда? — удивлённо, — А ты, блять, кто?       Никого неудосужив ответом, всовываю босые ноги в ботинки, открывая дверь. Выбегаю в подъезд. В подъезде довольно зябко, кожа на руках покрылась мурашками, неприятно натянувшись.       — Коко-семпай, — из моей квартиры показывается Харучиё, укоризненно глядя на меня, — чего Вы сорвались? Рано же. Да и первую помощь ему уже оказали: водкой обработали и пластырь наклеили сверху.       И правда, а чего это я? Моргаю, затравленно выдыхая. Чего вскочил и в подъезд выбежал? Зачем?       — А что случилось? — слышу обеспокоенный голос подруги.       — Иди спать, Хината, — говорит ей Коко.       Всё же, стучу в дверь, ничего не ожидая. Это Акаши мог уйти, когда всё более-менее разрешилось, но никак не Какучё-сан.       — Хяку, — зовёт меня брат, — возвращайся в квартиру.       Смотрю на него из-под отросшей чёлки, насупившись. А чего это я на Коко-то злюсь? Стучу ещё раз, только громче. Ничего.       — Это что было? — спрашивает меня Коко, закрывая за мной дверь.       — Харучиё сказал, что Какучё-сан пострадал, вот я и забеспокоился, — мой ответ брату не понравился.       — А как же Инупи? — выплевывает имя своего лучшего друга Хаджиме. — За него не беспокоишься? Ему так-то из-за тебя руку сломали.       — Как тебе из-за него, — рычу я, — и помнится, ты сам просил не говорить о нём и прошлом. Что было — то прошло, — щурюсь недобро, кривя губы.       Коко сразу поставил мне такое условие, попросив лишний раз не вспоминать о том, что было между нами. И он же первым нарушил это правило.       — Не ругайтесь, — просит замершая у двери, что вела в комнату, Тачибана.       — А он кто? — Хаджиме резко перешел на корейский, кивая на копошившегося в моем холодильнике Харучиё.       — Друг, — отвечаю я резко тоже на корейском, — а что?       — Они уже так спорили вчера, — попыталась внести ясности Тачибана, улыбаясь посмурневшему Акаши, — я погуглила и поняла, что это корейский.       — Не люблю, когда ничего не понятно, — морщится тот, доставая остатки вчерашней пиццы.       — И у всех твоих «друзей» есть ключи от твоей квартиры? — это на что он намекает?       — Его Хина впустила, — стараюсь говорить спокойно, сжимая пальцы в кулак и разжимая, — а в чём, собственно, проблема? — смотрю на Коко в упор. — Ты сам лезешь в бутылку и меня тянешь за собой, — мой разговорный корейский был достаточно неплох, раз брат меня понимает, а я его.       — Потаскуха, — фыркает Хаджиме, растягивая губы в глумливой улыбке.       — Гондон, — не остаюсь в долгу я, хватая брата за ворот рубахи, закипая, — что не так, Коко? Чего начинаешь? Я думал, что у нас всё наладилось. Немного, но стало лучше.       — Эй, — окликает нас Харучиё, — вы тут драться что ли собрались?       — Ничего не изменилось, — Коко хватает меня за лицо, пальцами сдавливая щеки, — Я думал, что ты сломался, раз ищешь со мной встреч, думал, что ты изменился.       Изменился?       — Два года прошло, — хватаю его за ладонь, ослабляя хватку, — два, чертовых, года! Почему я должен был измениться? — не понимаю я. — Тебя бесит, что я так спокоен? Что не страдаю, потеряв Сейшу? Что не испытываю той же боли, что и ты?       Неужто, мне приснился вчерашний вечер? Разыгралось больное воображение? Все его косые взгляды, ужимки…       — Ты меня до сих пор ненавидишь, — выдыхаю я, ошеломленно глядя на брата и отпуская его руку.       — Ты хоть любил его? — не слышит меня брат, сжимая пальцы. — Инупи. Ты его любил?       — И это спрашиваешь меня ты? — пальцы на руках немеют. — Я видел, как ты целовал его. В библиотеке.       — Отпусти, — произносит тихо Харучиё, вставая впритык к Коко, — её.       — А то что? — поворачивает резко голову Хаджиме. — Не лезь. Это только между мной и сестрой.       — Я люблю его, — избегаю прямого взгляда брата, — люблю Сейшу. Но он от меня отрекся, как и ты когда-то.       — Ты сам виноват.       — В чём? — громко спрашиваю я, оттолкнув брата. — Что решил помочь тебе? Что не смог пройти мимо чужой беды? Что люблю тебя и Сейшу? В чём я виноват, Хаджиме? Объясни мне! Ты достаточно наказал меня за смерть Акане…       — Не смей произносить её имя, — толкает меня в стену Коко.       Хина бросается вперед, закрывая меня. Акаши хватает Хаджиме, отпихивая его к противоположной стенке. Коридор маленький, толком не подерешься.       — Из-за тебя я стал таким, — мотаю головой, — из-за тебя, я стал Хяку!       — Ты стал им по своей дурости, Широ! — смеется Коко, качая головой, отзеркаливая меня. — Я не просил тебя отрезать волосы и наряжаться парнем! Ты сам это решил.       — Прекратите! — пытается успокоить нас Тачибана. — Вы всех соседей перебудите своими криками.       — Да поебать, — отвечаем мы хором.       — Тебе же плевать на переживания других, — ухмыляется Хаджиме, — делаешь всё, что в голову взбредет, не думая о других. Я, Акане, Инупи… — Коко пытается податься вперед, но Акаши держит его крепко, сдавливая шею рукой. Голос у него сдает до низкого хрипа, — ты — ебучий эгоист, Широ! Тебя поэтому все и бросают, знаешь? Ты кричишь, что любишь, никак это не доказывая действием, всё принимая и принимая…       Вместо брата я вижу себя, сидящим на стуле на кухне, в доме Инупи, и цедя горький зеленый чай. Четко вижу Ханагаки, стоящего напротив меня. Почему?       — Отпусти его, Харучиё, — прошу я Акаши.       — Сказать нечего? — довольно спрашивает Хаджиме, потирая шею.       — Тебе лучше уйти, — просит его Акаши, — сейчас же.       — Да с радостью, — хмыкает Коко, задевая плечом Харучиё.       — Хяку, — Хина берет меня за руку, — ты…       — Всё в порядке, Хина, — улыбаюсь я подруге, — прости, что тебе пришлось услышать это. Коко бывает иногда грубым, — я до сих пор защищаю брата, — но он довольно славный парень. Сама знаешь, — говорю, а на глаза слезы накатывают.       Блять.       Отворачиваюсь, украдкой протирая глаза краем футболки. Той самой, что Какучё мне в первый день дал. И чего я не вернул её?       Хаджиме собирается быстро. Хватает свою сумку с наушниками, телефон. Обувается. И выходит из квартиры, громко топая и даже не не посмотрев на меня. Хорошо, что хоть дверью не хлопнул, как последняя истеричка на районе. «Ему бы в драмкружке выступать».       — Хотите я изобью его, Коко-семпай? — спрашивает лениво Харучиё.       — Нет, не нужно этого делать, — беру его за руку, сжимая пальцы своими, — спасибо, Акаши. Без тебя мы бы поубивали друг друга, — отпускаю его и ухожу на балкон, садясь на порожек.       Коко прав: я — эгоист.       И то, что мы вчера вместе готовили пасту и пиццу, отмечая это дело вином и вспоминая наше детство и забавные школьные истории, ничего не меняло. Хаджиме меня ненавидит.       Хината тихонько садится рядом, укладывая голову на мое плечо. Берет за руку, переплетая наши пальцы.       — В какой-то момент, я даже был счастлив, — хмыкаю я, — вчера. Когда мы ругались из-за маслин и количества сыра, что нужно было добавить в пиццу. Будто всё у нас по-старому, как раньше. Нужно было поговорить с ним прежде, чем приглашать домой. Выяснить всё до конца.       — Ты же не знал, — шепчет Тачибана.       — Его взбесило, — подсаживается к нам Акаши, заставляя пересесть на холодный камень, — что Вы бросились к квартире Какучё. Взгляд сразу стал диким, а лицо перекосило, как у инсультника, — жуя пиццу, говорит Харучиё. — О чём вы, кстати, трещали?       — Коко подумал, что мы спим вместе, — отвечаю я честно, отбирая из рук парня не допитую бутылку красного вина. Делаю большой глоток, морщась.       — А это разве не так? — подмигивает зардевшейся отчего-то Хинате юноша.       — Не слушай его, — прошу я подругу, — выдумывает он всякое от скудного ума.       — Я не должна была впускать Акаши-куна, да? — еле слышно произносит Хина, пряча лицо. — Вы ведь из-за него поругались, верно? Просто, Акаши-кун был таким грустным, всё извинялся, что ошибся квартирой. Спросил, не знаю ли я тебя. А я даже и не сообразила сначала о ком он говорит, думала тебя разбудить, но Акаши-кун заметил твою куртку, со змеёй черной. И всё встало на свои места.       Акаши аж подавился, вслушиваясь.       — Ты чем меня слушала? — откашлявшись, спрашивает он, пытаясь скрыть своё смущение. — Говорю же, «Драконьего» командира перекосило из-за того, что Коко-семпай заволновалась из-за другого парня. Почуял конкурента, вот и начал беситься, — как маленькой начал объяснять Харучиё.       — Я многого не поняла, но я не считаю тебя эгоистом, Хяку, — от сказанных Хиной слов мне становится тошно.       И глоток вина не убирает тошноту.       — Тебе во сколько домой? — спрашиваю я, чтобы хоть немного отвлечься. — Я могу приготовить завтрак и отвезти тебя, если крошку вернули на место.       — Ты же выпил, — возмущается подруга, — куда ты поедешь?       — Тогда я вызову тебе такси, — пожимаю плечами я, — а ты ко мне надолго? — смотрю на лениво улыбающегося друга.       — Пока не прогоните, — легко отвечает тот мне, — я из дома ушел, идти мне некуда.       — Как это «ушел»? — хмурюсь я.       — А почему? Что случилось? — спрашивает взволнованно Хина.       — Вот так, — довольно.       — Тогда оставайся, — тонко улыбаюсь я, — сколько хочешь.       Зузу трется о моё колено и забирается мне на ноги. Опять на стороне Какучё сидел, негодник. Чешу кота за ухом.       «Побуду еще немного эгоистом», — решаю я, печатая смс Какучё. надеюсь, с Вами всё в порядке