⏳ ⏳ ⏳
— Я не могу в это повегить… Так невозможно, это деспотично и неспгаведливо! — Риневич топает из угла в угол, пыхтя и чуть прихрамывая. — Что ты такого натвогил в пгошлом или настоящем, что так кагдинально нужно гешать? Когда он мне сообщил, я пгосто даг гечи потегял! — ещё несколько кругов по конференц-залу. — Если бы не ты, то весь пгоект мог полететь к чегтям! И тепегь я тебя должен уволить? Как я могу пгинять такое гешение?! — Профессор, я уже немного смирился с этим… Всё-таки у меня был весь день и вся ночь для обдумывания… — Тогда потгудись и мне, стагому дугаку, объяснить! Потому что я в полном газдгае! — Я не имею права, профессор, — опускает голову Тэ, — у меня… подписка. И сразу вспоминает Чонгука… Господи! За что такое испытание?! Риневич трясёт головой, словно очищаясь от морока странного и неожиданного решения главного координатора. Информация пока не вышла в народ, о произошедшем знает только Тэхён, Мордехай и, конечно, Хувед. — Я уговагивал, чтобы Чон оставил тебя опегатором Машины, пока Шлисс не вегнётся из Сеульского филиала. Ведь наша кгасавица не должна оставаться без пгисмотга. Но он категогически запгетил кому бы то ни было, а особенно тебе, даже пгиближаться к Машине! И ты не повегишь: он отменил все экспедиции на эти тги дня! Он заблокиговал камегу! Кошмаг… Потгебовал, чтобы ты — о, господь мой Машиах! — свогачивал дела. Я не могу… пгости меня, мальчик! — и выбежал из зала, не сумев сдержать рыдания. Вот так вот. Ну конечно, первым порывом Тэхёна было наплевать на все условности, попрощаться с Мин Юнги и рвануть в прошлое… Но и Хувед-Хуевед Хосок тоже легко просчитал такой вариант. И в корне его пресёк. Тэхён стал персоной нон грата в институте, ему теперь к Машине невозможно попасть. Всё, его разделили с его прошлым. Он вышел из здания совершенно обессилевшим, с пустой безнадёжной головой, и направился к жилому корпусу… ⏳ Сам Тэхён вчера был настолько потрясён всем, что открылось для него в кабинете Хосока, что у него не было сил ни плакать, ни ругаться. Он еле смог отдышаться после «я тебя уничтожу, Ким Тэхён!»… Прямо из углового кабинета на шестом этаже он спустился на деревянных ногах к запасному выходу, где нарушители общественных норм позволяли себе курить. Но был самый разгар рабочего дня — нет ещё и одиннадцати — и тут пустынно. Тэ вышел никем незамеченным через небольшой мощёный задний двор и пошёл по дорожке к дальнему краю острова, где нет ни оборудованного пляжа, ни пристани… Жаркий тропический день. В островках джунглей, прореженных для удобства людей, порхают, свистят и кричат птицы, летают бабочки… Всё красиво. И было красиво ещё больше восьми часов, в течение которых Тэхён не видел ни птиц, ни бабочек, ни океана… Поздно вечером он опомнился на пустынном пляже на дальней оконечности острова. Солнце уже прикоснулось к горизонту, разлив золото по воде. Эта величественная картина резкой вспышкой вернула Тэ в реальность. Он разделся донага и вошёл в воду. Как же он заебался за сегодня! Не заметил, как натёр ноги — кристаллы песка, набившись в его летние туфли, разгрызли кожу в нескольких местах, а он даже не почувствовал. Зато сейчас в солёной прохладной воде его израненная кожа отозвалась жгучей острой болью. Тэхён зашёл поглубже и поплыл, на автомате загребая сильными руками… Вернулся он к берегу уже в темноте, но в голове чуть просветлело. Что он сейчас может делать? Принять ситуацию. Собраться и уехать. Больше ничего. Тэхён надел на голое тело брюки, а туфли и рубашку понёс в руках. Сейчас его не интересовали ничьи глаза, которые могли бы увидеть и осудить его обнажённый торс. Похуй. ⏳ — Мин, я не могу тебе ничего объяснить. Он сказал, что уничтожит меня… — горько вздохнул Тэ. — Он меня и так уничтожил. Он забрал у меня Чонгука… — Кого? — не расслышал друг. — Моего человека, Мин. Моего мальчика, — Тэхён с резким всхлипом спрятал лицо в ладонях, придавливая слёзы. Юнги сел рядом и обнял, стараясь забрать хоть часть боли, которую Тэ распространял вокруг. — Кто он, этот твой мальчик? — Это неважно… Здесь неважно… Теперь неважно, о, господи… — с каждой фразой голос его словно ломался, и сквозь трещины проступали слёзы. Мужчина плакал, прячась в плечо друга. — Меня уволят завтра, потому что этого потребовал Хувед, — безысходно вздохнул Ким, зло размазывая слёзы. — Без выходного пособия. За несоответствие. — Хувед?! Хуве-е-ед? Бля-а-а… — Мин в шоке. — Что ж ты такого сделал? — Я влюбился, брат. Но не в того, в кого надо. — Как можно влюбиться в того, в кого надо? Хотел бы я знать! Влюбляешься в того, в кого влюбляешься — и всё. — Именно это и произошло, — мягко высвободился из объятий Тэхён и пошёл в ванную умыться. Юнги сочувственно смотрел в спину другу, не представляя, как можно помочь делу. Наверняка история знает такие истории, но что в истории — правда? Всё сплошной релятивизм и субъективизм. Лженаука.⏳ ⏳ ⏳
… Тэхён идёт по тихой улочке на западной окраине Тэгу к дому родителей. Сейчас там живёт только мама: тихая, отстранённая, погружённая в свой мир. Он открывает магнитным ключом калитку, в которую не входил почти год — в последний раз он тут был как раз перед отъездом на работу в Институт времени. Дом небольшой, но такой родной, уютный… Дом его детства! Он позвонил маме и предупредил, что приедет к ней в отпуск. Сейчас он хочет попытаться поставить на место мозги и хоть немного подлечить истекающее любовью сердце. И нужно скорее найти работу — это всегда спасает, примиряет с потерями, возвращает почву под ноги. — Сынок, — мягко говорит пожилая сухонькая женщина, — ты вернулся? — Не знаю, мама. Здравствуй, — он обнимает её аккуратно, как птицу. — Здравствуй, милый. Ты очень красивый мальчик, — улыбается она, стоя на ступеньку выше сына и положив щёку ему на грудь. Мама так говорит, наверное, с самого его рождения. «Ты красивый мальчик» — он слышал это бессчётное количество раз. И верил этому. — Моя комната готова? Очень хочу отдохнуть. — Но сначала я тебя покормлю, я заказала доставку из прекрасной веганской закусочной, малыш. — С удовольствием, мама… ⏳ …Через месяц Тэхён уже может почти полностью погружаться в работу в небольшом бюро программного обеспечения Центра Яннёнси. …Через три месяца он знакомится с немногословным, очень умным работником их IT отдела, с которым они обмениваются буквально несколькими словами в день. Тэ понимает, что находится среди людей, а значит хотя бы иногда нужно с кем-нибудь разговаривать на человеческие темы, а не только по техническим вопросам. Он выбирает этого парня, Ким Намджуна, на роль ещё одного человека в мире, которого он замечает. …Через полгода к нему заезжает Юнги со своим вредным Чимином. Они гуляют два часа по городу, рассказывая друг другу новости. Барашки в отпуске, у них в планах проведать своих родных, потратить щедрые отпускные и при этом не забыть отдохнуть в горах. Но в чём причина, что их разговор не такой непосредственный, как всегда? Они прощаются, и Тэхён вздыхает с облегчением — Мин напоминает ему о невозможности. И опять боль давит изнутри сердца, которое не желает забывать. …Он не может забыть. Он не хочет забыть. Гук, милый… …Тэ теперь точно знает, что тот район Сеула, где он снимал квартиру для них с Чонгуком, перестроен в начале Миллениума. В 2002 году последних жителей выселили, малоэтажные дома снесли, расчистив территорию для высотных бизнес-зданий, торговых центров, офисов крупных компаний. Того дома, где ждёт Гук, не существует в его мире. … Тэ боится узнать, что сейчас с Чонгуком. Людей с этим именем может быть сотни. Тысяч. По всему миру! Только его Чонгук один. Если Тэ найдёт своего Чонгука, что он ему скажет? «Здравствуйте, уважаемый! Я Ким Тэхён, я любил вас, когда вам было девятнадцать лет…». И что ответит пожилой мужчина? Прошло почти тридцать девять лет… Кто смог бы столько ждать?! Никто! Чонгук, скорее всего, женился, родил детей — он был такой сильный, красивый, он просто не мог остаться один! И Хосок говорил, что под него готовы были лечь все девчонки в радиусе километра. Значит, не нужно появляться снова в жизни человека, который уже, наверное, и забыл парня, который просил «Гук-и, жди меня»… … Через десять месяцев Тэхён, наконец, смог снять цепочку с маленькой цифрой. «Первый и единственный». Боль притупилась: он по-прежнему помнит всё, но краски стали тусклее, Гук реже снится, Тэ почти забыл его запах. Можно теперь попробовать разобрать те немногие вещи, которые было безопасно перемещать через время. Блокнотик с записями, джинсы, очки… Ключи от квартиры. Мелочи, которые лишь неглубоко колют иголками в едва затянувшуюся рану. Он перелистывает блокнот — касается воспоминаний, зацепившихся, как крючочками, за эти записи. Адрес мотеля, схема прохода, необычные и непонятные слова, кое-где с объяснением («Status Quo» — муз. группа!), время посещений, несколько адресов квартир возле университета, «зуб. щ. и пас., гель, брит., шамп., дез., полотенца, дет. крем, т.бум.»… И отдельно крупно «Художник Пьер Боннар. Художник Чон Чонгук». Хотя бы так. Но пора узнать! Тэхён быстро идёт к компьютеру и набирает «Художник Пьер Боннар». Тот мальчик, который согрел и забрал его сердце, с восторгом говорил об этом человеке — Тэ тоже узнает, почему. …Красиво! Много картин — и все отмечены нежным, размытым поэтичным очарованием, как полустёртые воспоминания, которые никогда не исчезнут… Слёзы из глаз, не предупреждая, просто идут своей дорогой — по щекам, по шее, под воротник… И это пройдёт, брат Соломон… Ничто не вечно. «Художник Чон Чонгук» — и палец зависает над кнопкой. Что он увидит? Но если сегодня Тэ не решится узнать, какой сейчас Чон, то завтра или послезавтра это произойдёт. Или в любой другой день. Но он нажмёт «ввод». Тэхён встаёт и честно спускается на кухню. Выглядывает в сад. Мама возится на грядках с какими-то душистыми травками. Сын открывает окно: — Мам! А ты слышала что-нибудь о художнике Чон… Чонгуке? — голос сам чуть сбивается от этого имени, произнесённого вслух. Женщина выпрямляется, вытирая висок запястьем, и задумчиво прищуривает глаза. Тэ с волнением ждёт. — Я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, что у Таёна был такой талантливый паренёк, когда он в Сеуле работал. Смутно как-то, но вспоминается… А зачем тебе? Интересуешься художниками? Ты ж ещё в детстве сказал, чтобы к тебе с кисточками и красками не подходили, — улыбается мама. — Просто так, слышал о нём от ребят в институте, — отходит он от окна. Делает себе чай. Тянет время… ⏳ На экране моноблока блуждает тонкая венка спящего режима. Тэхён стоит перед тёмным экраном, словно сможет убежать от того, что он сейчас сделает. Двойной щелчок: «Художник Чон Чонгук». Ввод. …Статья электронной энциклопедии — очень быстро, стараясь не задерживаться, пробежать глазами… Даты смерти нет. Он жив!.. Картинки. Ввод. И сразу закрыть глаза… Увидеть его лицо? Гука — старика?! Страшно… Тэ садится, набирает воздух и открывает глаза. … И видит свои собственные глаза, глядящие на него с экрана! Свою родинку под ресницами, свои по-разному вырезанные веки! Что это?! «Картины некогда известного художника Чон Чонгука проданы с молотка в уплату долга…» «Талантливый корейский художник Чон Чонгук, многие годы борющийся с аутоиммунным заболеванием… симпатическая офтальмия поражает… угроза слепоты… врачи запрещают… ведёт уединённый образ жизни, избегая общения…» Это он! Мальчик любимый! Это Гук-и, совсем немного старше него самого! Последнее фото — Гуку 35 лет: эта родная широкая спина, крепкие ноги… И надвинутая на глаза чёрная панама, маска на всю нижнюю часть лица. Где он?! Где информация?! Тэхён лихорадочно перескакивает с сайта на сайт, активирует ссылки… Но все данные словно обрываются летом 2002-го года. Что произошло?! Тэ застывает. Наконец-то кадр, где можно рассмотреть Гука. Его лицо, его плечи, его пальцы… Тэхён во все глаза впитывает любимые черты, забыв дышать и жить. На фотографии Чонгук: ясно, пристально глядящий прямо в объектив. «… жители района протестуют против сноса исторических зданий… среди активистов — художник Чон Чонгук…» За спиной у него трёхэтажный дом — их дом! В руках мужчина держит плакат. На белом фоне ярко-алая надпись: «Вернись. Я жду тебя.» Что?! Тэ резко закрывает лицо ладонями и громко, не стесняясь, рыдает… Гук ждал его! Пятнадцать лет! Ждал, пока не снесли их дом! Он ждал! Его нужно найти! К нему нужно вернуться! Пусть он старик, пусть у них мало времени, но Тэхён должен объяснить, рассказать о произошедшем! Но как? … избегает общения… Избегает. ⏳ Голова раскалывается… Тэ уже не плачет — глаза опухшие, больные. Картины, которые Чонгук писал в конце прошлого века, почти все изображают одно и то же — его, Тэхёна. Только если б он не смотрел на себя в зеркало всю сознательную жизнь, то не смог бы сразу разглядеть в очертаниях рассветных гор свои губы… в солнечных лучах, пробивающихся сквозь тучи не угадал бы свои пальцы с тонким кольцом… в форме крыльев падающей прямо на зрителя птицы — свои ключицы с «единичкой» на яремной ямке… Чонгук бесконечно рисовал своего любимого человека, которого не мог и не хотел забыть. …Тэ теперь знает всё о заболевании. Аутоиммунное — это значит, что организм живёт с отрицанием своего права быть здоровым. Глаза Чонгука постепенно переставали ясно видеть: сначала пятна, слепые зоны, затем резкое ухудшение… Если не исключить травмирующий фактор из жизни больного, то болезнь будет прогрессировать и может привести к слепоте. Он многое узнал о Гуке. Видел его повзрослевшим. Видел улыбающимся, но с грустным глазами, получающим награду на конкурсе студенческих работ. Смотрел на его руки, который запечатлел талантливый фотограф — Гук рисует: черно-белые фото с родными пальцами, так изящно держащими мастихин над холстом… Только нигде не удалось найти ни малейшей зацепки, чтобы узнать, где он сейчас живёт. Может, поэтому и нет никаких дат, потому что о нём ничего неизвестно с 2002-го года? Тэхён трёт лицо. На сейчас достаточно. Именно тот случай, когда жизнь не станет прежней. ⏳ — Тэхён, тебя ищут. — Кто, Джун-и? — Иностранец какой-то — ужасно говорит по-английски, а по-корейски лишь два слова «Ким Тэхён». — А где он? — В холле внизу. — Я сейчас… Шлисс — большой, рыхлый, рыжий — сидит, еле умещая массивную тушу в ротанговом креслице. — Шлиссхен… — Кимхен! — шумит и сразу сгребает Тэ в охапку, сминая как игрушку-антистресс. — Какими судьбами, бро? — Мы открываем новый филиал в Сеуле. Я там обучаю операторов Машины. И раз я в Корее, то значит я должен увидеть тебя! Логично? — Очень! Как я рад! Блять! Я очень гад! Это пгекгасно! — Мордехай просил передать привет тебе! Здесь есть какие-то сидушки пошире? — показывает он хрупкое кресло, где ему пришлось дожидаться Кима. — Да, конечно! Сейчас, я только позвоню, — набирает номер, — Джун, прикрой меня, ко мне старый товарищ приехал. Не видел его почти год! Да-да, конечно… — Тэ оборачивается к немцу. — Всё. Пойдём погуляем немного, здесь много красивых мест! У меня есть почти три часа, — улыбается Тэ. — Тэха, у тебя какие-то глаза совсем не твои — не карие, а красные. Линзы? — пытается шутить Шлисс. Мужчины выходят из здания медицинского центра. — Я очень мало сплю уже несколько дней, — признаётся в части правды Тэхён. — Ну не по-онял, а почему тебе твои лекари не дадут какую-нибудь капсулку, чтоб ты как младенец в люльке, а? — Да я их сам не прошу. Всё в порядке, просто я по ночам ищу информацию. Но пока не нахожу. Но очень хочу… И мне нужно… Тэхён внезапно поворачивается всем корпусом к Шлиссу и смотрит на него красно-карими расширившимися глазами. — Что такое? — пугается немец. — Подожди. Повтори, что ты сказал. Я плохо расслышал… — Про лекарей или про красные линзы? — Про то, почему ты в Корее. — Мы открываем новый филиал, я обучаю людей обращаться с Машиной, — повторяет Шлисс почти по слогам. — Вы сделали… ещё одну Машину? — не может поверить Тэ. — Да, в Сеуле. — А где Хуевед? — На Окинаве. Но прилетит в Сеул на открытие. — А когда открытие? — Через двенадцать дней. Тэхён подобрался, сконцентрировался и увидел чётко своё будущее. Оно должно быть в прошлом. Он всё исправит. Он сможет вернуться. — Кимхен… Ты похож на охотничью собаку. — Чем? — по инерции спрашивает он, но думает о своём. — У них такие же морды, когда след берут. Как у тебя сейчас. — Точно. Я взял след… Оба учёных сейчас выглядят почти одинаково: внимательно прищурившись, пытаются понять, что произошло. Только Шлисс смотрит на Тэхёна, а тот внутрь себя. — Шлиссхен… Сколько ты ещё будешь здесь? — До пуска Машины. — Двенадцать дней… Конструкция такая же? — Тэ, ты что задумал? — напрягается Шлисс. — Думаю, ты знаешь. — Только догадываюсь… — Правильно догадываешься. Тэхён кладёт руки на плечи своему товарищу и пронзительно смотрит ему в душу: — Ты поможешь мне? — Нет! Нет, Ким! Как только ты вернёшься, он тебя убьёт! — А я не собираюсь возвращаться, брат. — О майн Готт… Шлиссельбаум нервно ходит по полянке небольшого красивого парка недалеко от Центра Яннёнси. Он в шоке от того, что задумал Тэхён. Он, время от времени цепляя взглядом решительное и уверенное лицо друга, понимает, что эту идею дешевле принять. Ким заебёт насмерть, но добьётся своего. Мужчина волнуется, у него сбито дыхание, он истрепал всю свою небогатую причёску. Останавливается и смотрит щенячьими глазами на Тэ. Может, передумает, а? — Пожалуйста, Шлисс. — Тэ… Это же эффект бабочки. Ты же можешь всё изменить… — Не бойся! Я не нарушу главных линий! Какие-то мелочи — это не в счёт. Например, ты можешь стать девушкой, а? — Дурак ты, Ким… Я действительно боюсь. — Не надо. Я всё сделаю аккуратно. Никто не заметит. Но я должен быть там, в прошлом. — И я тебя больше не увижу. — Не увидишь… И ты один будешь знать, где я. Но постарайся забыть, хорошо? Шлисс опять забегал туда-сюда, нервно хрустя суставами. Снова взглянул в красивое спокойное лицо: нет, Ким не передумает. — Дай мне несколько дней, чтобы я придумал, как тебя провести, — уже согласился с неизбежным учёный. — И ты мне дай несколько дней — я хочу попрощаться… с мамой. И мне нужно обязательно надеть цепочку…⏳ ⏳ ⏳
Хосок уже привык к своему лицу. Многие находят его очень оригинальным, неким пострадавшим воином, который мужественно прошёл испытание и, украшенный шрамом, идёт по жизни, кривя лицо белозубой улыбкой. Политическая жизнь в Корее успокоилась, революционный нерв Хоби никак не раздражается, он спокойно занимается своей интересной работой. Кстати, те разработки, из-за которых его гнобили боевые, суко, товарищи, оказались очень даже перспективными! Мобильные телефоны, ёпта! Мо-биль-ны-е! То есть ты такой идёшь, а в заднике у тебя такая мощная труба. И тут тебе звонят, а ты раз так — антеннку вытаскиваешь и «Алло?» прямо не останавливаясь! Круто же? Погода хорошая, майское солнышко многих выгнало на улицу. Хо, прогуливаясь, направляется в какую-нибудь кофейню слегка перекусить. Вчера с друзьями хорошо оторвались, так что сегодня нужно есть аккуратно, чтоб не оставить свой обед где-нибудь в ближайшем унитазе… Вот эта, например, неплохая забегаловка… — Чон Чонгук, блять! Я тебя лишу стипендии вот этими самыми руками, если твои блики будут такие школярские! — внезапно слышит он очень знакомое имя, произнесённое с таким прекрасным дополнением: «Чонгук, блять!». Хоби останавливается и сразу находит глазами причину ругани: вот он, братик его — такой же симпатяга, даже ещё получше стал. Отросшие волосы в хвостике, глаза эти оленьи, испачканный краской нос… На пленэре, ага. И странное дело — сейчас Хосок как-то бесстрастно на него злится, по старой привычке. Без огонька! И, усмехнувшись, идёт к группке художников, расставивших свои этюдники вокруг пруда. Их препод, перестав угрожать Гуку, уже отошёл в сторону и тычет пальцами в другую работу. — Привет, малыш, — даже тепло говорит Хосок. Чонгук резко разворачивается на голос и распахивает глаза: — Хоби?.. — Я. А что, меня не узнать? Шрамик вот себе заимел, — осклабился так, чтобы посильнее деформировать щёку. — Да ну тебя, хён, — и Чонгук, как маленький, просто обнимает старшего брата, искренне радуясь встрече. Хоби тоже пытается обхватить того за спину, но плохо получается. — Ну ты и раскабанел, братишка! — ржёт он. — Так, молодой человек! — внезапно окрикивают. — У нас тут вообще-то зачётное занятие по живописи, а не… Что у вас? —… а не встреча братьев, — весело дополняет Хосок. — Брат? — вопросительно смотрит на Гука очень молодой симпатичный мужчина, одновременно строго и заинтересованно разглядывая лицо Хоби. — Да, это мой кузен, господин Ким, — уважительно объясняет Чонгук. — Чон Хосок, — бодро протягивает руку Хосок. — Ким Тэён, — отвечает на рукопожатие преподаватель. — И как мой студент? — покровительственно держит своего младшего брата за плечо Хо. — Способный мальчик, только невнимательный, он всё время в параллельной вселенной. Или в перпендикулярной, — улыбается Ким, — что там с пространством и временем у вашего брата в голове — не знает никто. Наверное, он немножко гений, да? — Наверняка! Чонгук с интересом наблюдает, как его кузен с его преподавателем так мгновенно закорефанились. Ха! Наверное, Хоби-хён неплохой человек. Потому что препод Ким прямо-таки классный! И если такой мужик, как Ким, легко нашёл общий язык с Хо, то… Короче. Гук продолжает воевать с солнечными бликами на своём подрамнике. А личная галерея Ким Тэёна вскоре стала пополняться интересными атмосферными портретами: колоритное, красивое, мужественное лицо с очень узнаваемым шрамом по диагонали… ⏳ Чонгук в квартире чувствует себя настолько уютно, как будто он прожил тут всю жизнь, а не полгода. Здесь всё выглядит так, будто вот-вот придёт Тэхён: вот его одежда (да, Гук конечно, таскает её с удовольствием — только рубашки не трогает, а то порвутся в плечах), вот зубная щётка, его расчёска… Удостоверение личности, кстати, он тоже не взял. Ну, наверное, там у них какие-то другие документы. Секретные! Только Тэхёна нет уже больше пяти месяцев. И, как он и обещал, он не звонит, не шлёт телеграмм. Но Гук использует время с пользой: прилежно рисует, не пропускает лекции, учится готовить. К нему сюда приезжала мама — осталась довольна сыном. Он сказал, что снял квартиру с другом пополам, совсем недорого, просто друг сейчас в отъезде на практике. Ага. Но никакая иллюзия, что Тэ вот-вот зайдёт и… И… Поцелует, обнимет, посмотрит, ещё раз поцелует! А потом разденет! И… О-о-о!.. Как же Чонгук по нему соскучился! Опять берёт себя в руки. Лучше всего помогают отжимания. Гук падает в упор лёжа и сам себе считает, ритмично дыша… Готовит ужин и уже спокойно ест, читая «Норвежский лес» Мураками… Моет посуду и ещё пару часов читает. На часах пол-одиннадцатого, пора спать… Гуки идёт в душ, оставив штаны на кресле. Когда намыленный Чон почувствовал, как странным холодком отозвалась вытяжка в ванной, он напрягся: будто в квартире открылось окно. Или дверь. Что за хрень? Гук прислушался… И похолодел… В коридоре кто-то был, причём этот кто-то несильно скрывался. Парень выключил воду и замер. Дверь в ванную он, конечно, не закрыл, так что теперь — если его пришли убить — он почти беззащитен. С ним лишь его тренированные кулаки, что тоже хорошо. Ручка медленно поворачивается. Гук чуть сгибает ноги, чтобы тоже пустить их в ход… — Гук-и, детка… — выдыхает Тэхён. ⏳ Это было что-то невообразимое! Они просто обнялись: голый скользкий Гук и Тэхён в джинсах и рубашке, не желая тратить и секунды на раздевание. То, что Чонгук плакал — само собой понятно, он это всегда делал легко, не считая чем-то зазорным. Но почему плакал Тэхён? Ведь он взрослее, сильнее — в чём дело? И как объяснишь малышу Гуку, что он сейчас, вот этим вечером, получил другую жизнь? И что несколько мировых линий изменят свой узор? Машину времени ему показать? Так нет её — никаких доказательств! И «статус-кво» Тэхён даже не брал, лишь крепко-накрепко обняв своего друга, с которым не встретится больше никогда. — Шлиссхен, ты сделал меня счастливым. И не только меня! Считай, что ты Бог из Машины. — Я буду помнить тебя, Кимхен, — всхлипывал немец. — Лучше забудь, — советовал Тэ. ⏳ А потом Тэхён сказал: — Гук-и, мне бы тоже помыться с дороги, а? — и голос у него стал уже такой м-м-м… другой. — Конечно… — с удовольствием уловил смену тональности Чонгук и стал расстёгивать мокрую рубашку, сходя с ума с каждой следующей освободившейся пуговицей. — Оу, ты что-то хочешь мне сказать, малыш? — низко пророкотал Тэ, когда Чонгук возился с хитроумной пряжкой ремня, упираясь стояком в бедро Кима. — Да, хён, — влажно целуя и прикусывая шею Тэхёна, ответил он, — убери нахуй этот ремень, а то мне придётся тебя трахать, не сняв твоих штанов. — Вау, какой напор! — Тэ расстегнул и пряжку, и ширинку заодно, просто переступив отсыревшую из-за Гука ткань. С трусами Чон справился без проблем. ⏳ — А это что? — расслабленным сладким голосом спрашивает Гук. — М-м-м, как приятно пахнет! — Это влажные салфетки, очень удобная штука. Смотри! — Тэ аккуратно вытирает сперму со своего живота, затем так же легко справляется с руками Чонгука, отыскивает пару капель на его шее и груди и тоже ловко их убирает. — Класс? — Охуенно! Где взял? — Где взял, там уже нет. Вернее, там-то есть, но меня там не будет. — Ты уволился оттуда?! — понял Чон. — Да, детка, — и Тэхён тоже счастлив. Он здесь, он в нужном месте, с нужным человеком. И теперь всё станет хорошо. — Блять, как я рад, — Гук укладывается теплой щекой на чистый живот Тэхёна. — А я купил тебе подарок. — Ух ты! Какой? — Билет. То есть билеты. Тебе и мне. — И куда мы идём? — восторг в этих чёрных глазищах — это подарок за подарок! — Мы летим, Гук. — Куда? — В Париж. — Куда-а-а-а?.. — так и застыл с открытым ртом. — В Париж. Столица Франции. Там очень много картин одного прекрасного художника. Да и не одного, чего скрывать! Там много галерей, правда? — Тэхён любуется этим чудом, что сидит голое, прекрасное, потрясённое. — Тэ, я не верю. — Траст ми! — так, а «Терминатор» уже вышел на экраны? — Но мы полетим летом, когда сдашь сессию. — Пизде-е-ец… — шепчет Гук и валится на спину — наверное, так легче можно поверить в чудо?⏳ ⏳ ⏳
После того, как парни осмотрели всё, на что хватило им здоровья за целый месяц, проведённый в Париже, Тэхён задумался о том, чтобы остаться здесь, в Европе. Он ведь точно знал, что в Корее ещё совсем нескоро наступят времена, когда однополые отношения перестанут быть чем-то осуждаемым. А в Европе уже всё хорошо в этом смысле. Чонгук первое время не мог поверить, что вот так просто можно поцеловать — не чмокнуть мимолётно, незаметно, а именно поцеловать влажно — своего парня, сидя на лавочке на берегу Сены, или копаясь в книжной лавке, отыскивая альбом с репродукциями — прижать к полке и, не заботясь, что их деликатно «не заметит» хозяин, засосать своего красавца. Волшебно! — Гук-и. Давай выберем какую-то небольшую страну, где мы сможем тихо и спокойно начать новую жизнь. М? Когда этот разговор возник впервые, Чон брыкался и бодался, не понимая — а зачем, собственно?! Заговорив об этом снова, Тэхён подошёл чуть с другой стороны: дескать, а не попробовать ли какое-то время пожить в Европе не как туристам, а как будто?.. В ответ Гук опять завёл патриотическую возвращенческую речь. Но на третий раз его личное «окно Овертона» расширилось. Потом Тэхён применил запрещённую технику: ночью в начале августа жарко трахал Чонгука, опершегося на подоконник раскрытого окна. И, чувствуя, подступающий оргазм своего малыша, прорычал: — Финляндия, блять! — и со всей мощи стал вбиваться в послушное тело Гука, разрывая его мозг точными попаданиями по простате. — Да-а-а! — заорал по-корейски Чонгук. Парижане слышали эти крики, конечно, на всех языках мира. И главное тут не определять язык, а следить за интонацией. Она всегда восходящая и восторженная. Это город такой. ⏳ Всего несколько лет понадобилось небольшой финской фирме NOKIA, чтобы начать резкий, почти вертикальный подъём на вершину мира GSM технологий. Ну, не смог Ким Тэхён, работник Nokia Mobile Phones, удержаться — и сказал-то всего пару слов, но очень удачных. И вот тебе на: первый в мире телефонный звонок с использованием оборудования фирмы Nokia состоялся 1 июля 1991 года в Хельсинки. Этот исторический звонок совершил премьер-министр Финляндии Харри Холкери. Финляндия очень маленькая страна, не стоявшая, как Япония, в авангарде мирового технического прогресса. Но так получилось! Ни Ким Тэхён, ни мы с вами никому не станем раскрывать тайну, ок?⏳ ⏳ ⏳
Профессор Риневич, известный израильский химик-органик, задумчиво рассматривал образцы минерала искусственного происхождения, с которым связаны надежды многих отраслей сегодняшней жизни. В нынешнем 2025 году это, наверное, самое перспективное научное открытие. Подарок человечеству! Этот минерал за пятьдесят лет синтезировался природным путём из отходов химической промышленности, которые с конца 70-х годов ХХ века особым образом захороняли активисты Гринписа. От имени этой организации вещество и получило название. Учёный переворачивает стилизованные песочные часы, наблюдая, как сыплется песок времени. Жаль, что те знаменитые «Записки для барбекю» Эйнштейна, которыми так увлеклись учёные несколько десятков лет назад, не привели напрямую к управлению временем и пространством. Но зато идеи великого ядерщика позволили сконструировать красавицу-машину, благодаря которой теперь на Острове Рождества в Индийском океане вырос Институт GP под эгидой Гринписа. Канадцы постарались, чтобы коллективу учёных здесь работалось хорошо, удобно, вдохновенно… От раздумий его отрывает стук в дверь лаборатории. — Позволите? — заглядывает младший научный сотрудник, кореец Мин Юнги. — Да, дорогой, вы хотели поговорить? — Да, друг мой. Я бы хотел поделиться с вами одной идеей, — опирается он локтями на стол, чёркая на первой подвернувшейся бумаге небольшую схему: — вот, смотрите. Если мы вот тут и тут в нашей машине чуть изменим конфигурацию нитей накаливания, то щупы смогут ещё эффективнее определять глубину залегания гринписия, понимаете? — Так-так-так, поподробнее! Гринписий — это чрезвычайно ценный ресурс, нам стоит обсудить вашу мысль. Прямо сейчас созовём экстренный совет. И тогда наша красавица, наконец, заработает в полную мощь! Вы гений, я в вашей идее не сомневаюсь, дорогой Юнги! Зовите Шлиссельбрума! Главного я сам позову. — Вы имеете ввиду Шлиссельбаума? — Честно говоря, мне похрену на фамилию Шлисса. Наш Дитрих уже попривык за столько лет, что я трахаю его фамилию в хвост, в гриву, и даже в копыта. — Ясно, Мордехай Моисеевич! ⏳ Идея Юнги не была революционной — она была настолько надёжной и обоснованной, что не понадобилось никаких научных споров и раздоров. Единогласно её принимали в работу. И премия не преминет быть. После совещания члены координационного совета вышли отдохнуть на веранду уютной столовой института. Океанский бриз раздувает светлые занавеси, чуть поскрипывают плетёные стулья, мужчины пьют кокосовый напиток из здешних орехов. — У меня к вам лишь одна претензия, земляк, — доброжелательно наклоняется к Юнги главный координатор проекта, господин Чон Хосок: приятный кругленький краснощёкий весельчак. Сейчас что-нибудь выдаст на хихоньки с хахоньками. Между собой сотрудники зовут его просто «главный», но на киргизском языке. В группе учёных-химиков нет ни одного киргиза, поэтому слово «Негизги» никому не понятно. Где его отыскал Шлисс — неизвестно, но всем понравилось. — Я внимательно вас слушаю, господин Чон, — традиционный корейский неглубокий поклон для земляка. — Не могу смотреть на ваши индейские косы — с вашей ярко-корейской внешностью никак не вяжется! Мин Юнги, немного выпавший в кристаллический осадок, моргает узкими корейскими глазами. — И это… все претензии? — уточняет он, откинув за спину две толстых косы, звякнувшие вплетёнными монетами. — Да, в остальном всё прекрасно, — похохатывает Негизги, лоснясь яблочными румяными щеками. Первым начинает ржать Шлиссельбаум. — Люблю индейцев, — тоже расслабляется Юнги, — ведь это сейчас самый модный стиль! Мокасины, бахрома, куча вышивки на рубашке. Что вы предлагаете, завивку мне сделать на волосах? — Страшно представить, Мин, не надо горячиться, — просит Шлисс. — Вы со своими длинными волосами и свободными рубахами все, как один, похожи на музыкантов и художников семидесятых годов прошлого века. Хиппи! Мой брат тоже этот стиль любит, — классный мужик их координатор: простой, разговорчивый, понятливый! — А вы не знаете моего брата? Мы с мужем внимательно следим за его творчеством. Вот, смотрите, — быстро ищет он в своём телефоне, — это его персональная выставка в Париже. Шлисс, Риневич и Мин с интересом заглядывают в экран: привлекательный взрослый мужчина с очень выразительным лицом — крупный нос, яркие глаза — с длинными иссиня-чёрными волосами, стянутыми на лбу широкой вышитой тесьмой. На нём классические джинсы и кожаный жилет светло-рыжего цвета на голое тело. Как хорошо сегодняшние технологи научились копировать текстуру натуральной кожи! Вообще не отличишь! Широкая грудь, мощные бицепсы брата господина Чона очень эффектно выглядят, особенно украшают его татуировки в стиле майя, как браслеты покрывающие мускулистые руки. Потрясающий красавец! Юнги любуется им, как собратом. — Это мой Чон Чонгук, младший брат. Обожаю его! — с гордостью объясняет Хосок. — А это кто? Такое милое и словно знакомое лицо… — рядом с красивым, эманирующим силу и мужественность Чонгуком стоит мужчина с такой нестандартной внешностью, что кажется нереальным. — О-о-о… Это его муж, господин Ким Тэхён — он содиректор корпорации NOKIA. Это любимая модель брата! Гук очень часто рисует своего возлюбленного… Уже лет тридцать, наверное, не может налюбоваться и нарисоваться, — по-доброму критикует брата Хосок. — Кстати! Очень интересный нюанс: и у меня, и у моего братишки мужья с одинаковыми фамилиями — Кимы. И они даже чем-то похожи, вам не кажется? — Нет, не кажется. Мужа Чон Хосока, искусствоведа из здешнего музея, Мин знает очень хорошо. Ким Тэён тоже симпатичный мужчина. Но этот, на парижской выставке, другой. Мин снова рассматривает Ким Тэхёна — наверное когда-то в прошлой жизни, в предыдущем воплощении… Тут он краем глаза замечает на берегу гибкую невысокую фигуру, поблёскивающую широкими серебряными обручами на обеих руках. — О… Мне пора, коллеги, — нежно улыбается Юнги, — ко мне пришли. — Это твоя скво? — смеётся, оглаживая уютный животик, главный. — Ну что вы, это же мужчина! Видите? У него в косе другие украшения, мужские. И вышивка тоже мужская. — Угу, угу, — даже не пытаясь запомнить нюансы в гардеробе, соглашается Негизги. — Да встречи, господа! — улыбается друзьям Юнги. — Да, дорогой! Встретимся завтра, результаты лабораторных экспериментов проверим, — напутствует Мордехай. Шлисс салютует кокосом. Мин подходит к сидящему у кромки воды любимому, раскурившему длинную индейскую трубку. — Чимин-щи, милый, привет, — ласково вплетает он свои пальцы в унизанную кольцами руку. Чимин молча кивает: он очень сдержанный, немногословный, как настоящий индеец. Подаёт своему мужчине трубку, тот затягивается ароматным дымом. — Споёшь мне? — Мин любуется красивым профилем. Его человек вглядывается в бескрайнюю гладь океана, аккуратно перебирая бусины многочисленных ожерелий на своей шее. Чимин всё так же молча переводит взгляд на Юнги и растягивает пухлые губы в неподражаемой улыбке. Это значит согласен. — Спой мне что-то старинное, а? «Песню о Гайавате», например. Обожаю твой голос… Чимин пружинисто встаёт, отряхнув песок с колен, поправляет вдоль позвоночника чёрную косу, раскидывает руки в стороны и шумно набирает воздух в лёгкие. Он выгибает обнажённую грудь, выглядывающую из расстёгнутой холщовой рубахи и… Мин Юнги растекается и замирает от неповторимого голоса своего Чимина. Над океаном разносится раскатистый бас, выводящий древнюю индейскую мелодию. Мужчины на веранде, затаив дыхание, слушают стелющийся по берегу прекрасный низкий мужской голос. — Как хорошо, что Время не властно над музыкой и над любовью, — негромко и неожиданно серьёзно замечает Чон Хосок. — И над живописью тоже… Его друзья кивают согласно. Искусство и Любовь — это вне Времени.⏳ ⏳ ⏳
***