Безнадёга

На свете много разных болезней, способных тебя убить. Даже здоровый образ жизни не застраховывал людей от несчастных случаев и других людей. Санзу брал от жизни всё, и потому не был удивлён, когда узнал что умирает. Обычно, людям свойственно жалеть, пытаться что-то наверстать, выжить, но можно ли назвать жизнью лежание под капельницами, которые вливают в тебя яд не слабее того, что он принимал обычно? Не в характере Санзу было отчитываться перед кем-то, и потому Казутора узнаёт об этом с криками, слезами, и парой сломанных вещей. — Ты знал, знал, и молчал всё это время! Санзу отказался от госпитализации, у него были свои способы справляться с болью, которая его преследовала. Ему всю жизнь было больно, так что поменялось теперь. В глазах читалось полное безразличие. Сколько бы Тора его не тряс, не смог выбить ни одной эмоции, будто он уже умер. — Уже поздно, в любом случае, мне лучше не станет. Какой толк мне от того, что я проживу на пару месяцев больше, если я буду прикован к постели? Дурак, идиот, Ханемия не знал как ещё его назвать. Он перечислял нелестные оскорбления до тех пор, пока в горле не встал ком. Говорить было невозможно, и больше нечего. Харучиё уже сам всё решил. Никому не сказав, ни у кого не спросив. Он настолько верил, что никто не заметит его исчезновения, что это злило. До жгучих слёз, до ободранных костяшек пальцев. Невыносимый эгоист. Как и он сам. Казутора не любит отпускать людей, с самого детства они только уходят от него. Родители, Баджи, а теперь и он. При том это никогда не было его выбором, они всегда сами решали, что для него лучше, не думая о том, что будет «потом». Никакого потом для него и не было. — Сколько у нас времени? — Тора вцепился в его рубашку, как в спасательный круг. — Несколько месяцев. — Точнее. — Два месяца. Если повезёт. Чёрт. Руки безвольно сползают по чужому телу. Как же глупо. На следующий день Харучиё согласился попробовать. Особого смысла в этом он не видел, но Казуторе так было легче. Он так слепо пытался его спасти, что был готов цепляться за любую возможность, не понимая, что своими стараниями делал только хуже. Санзу смирился со смертью, это правда, но смотреть на Казутору было невыносимо, и с каждым днём умирать хотелось всё меньше, но он сам в этом виноват. Казуторе казалось, будто каждую ночь он переживал чужую смерть. Слёзы сами собой капали на подушку. Операции, химиотерапия, рентгены, прогнозы, это был уже необратимый процесс. Каждый вечер он ездил в больницу, и сидел в палате до тех пор, пока его не выгонит медсестра. Хару и так был довольно худым, но в последнее время есть ему совсем не хотелось, а кожа будто посинела, однако это не мешало Казуторе смотреть на него как раньше. Так тепло, его даже почти не знобило в его присутствие. — Еда здесь просто отвратительная, можешь мне принести завтра чизкейк? Да хоть самый дешёвый из камбини. Тора улыбается так ярко, будто не он плакал всю ночь из-за слов врача, и достаёт из сумки треугольничек в пластиковой упаковке. — Давай съездим на Окинаву этим летом? Я слышал, что там очень красиво. Он отвернулся к окну, пока Санзу ел, плакать у него на глазах не хотелось. Не сейчас. — Конечно. Я возьму с собой свой фотоаппарат, чтобы ничего не пропустить. Улыбка, еле заметная, ему в принципе трудно шевелиться в последнее время, но рядом с парнем он старался хоть немного есть. — Спасибо. Он так и не повернул головы, не смог сдержаться, и не заметил, как по щеке Санзу тоже скатилась слеза, которую он тут же стёр. Он не дожил даже до весны.