Пташка

      Кофемашина отказывалась работать. Сашка разочарованно стукнула по ней со всего размаху, понимая, что выдавать ей кофе отказывается не только дорогущая кухонная техника и сердобольная домработница Катя, но и сама Вселенная. Потому что — по словам всё той же Кати — если неделю не спать, то кофеин только окончательно угробит организм. А Сашка действительно не спала, восьмой день прокручивая в голове размышления обо всём, что произошло с ней за последнее время. И у всех этих светских раутов, приглашений к сотрудничеству, поцелуев в машине, позорных резких отказов и — самое страшное, противное и глупое — осквернений собой несчастных столешниц был единый знаменатель.       Сашка честно старалась выкинуть из головы Альбину Игоревну, тем более, что в последнюю встречу ей ясно дали понять, что рассчитывать ей не на что, но получалось из рук вон плохо. Сашка то кляла Миклашевич последними словами, то вдруг зависала взглядом на одной точке, сдаваясь под волной воспоминаний. Непозволительно, безрассудно приятных в сложившихся обстоятельствах воспоминаний. И Сашка кляла за это уже себя, но ничего поделать с собой не могла. Для неё это, в общем-то, было в новинку. Хотя бы потому, что она не имела никакого опыта… с женщиной. Это пугало. Несмотря даже на то, что большую часть жизни перед глазами был живой пример в лице собственной матери, никогда особо не скрывавшей от близких своих предпочтений. Но одно дело — гулять по парку и радостно перепрыгивать через лужи, крепко держа за руки мать и маму Леру, когда тебе шесть лет, тихонько сплетничать на кухне с тётей Верой, когда тебе тринадцать, или даже ходить по магазинам с Викторией в семнадцать, а совсем другое — вдруг самой попасть под женское обаяние. Если вообще можно назвать обаянием то, как Миклашевич растаптывала её раз за разом.       Сашка рефлекторно всхлипнула и в очередной раз саданула ладонью по сломавшейся технике: — Да работай ты уже!       Кофемашина только тихонько булькнула в ответ и окончательно погасла. Сашка взвыла. Но, осознав, что действительно не помнит, когда последний раз спала и оценив перспективы нервного истощения, поняла, что с самокопанием надо заканчивать. Она сама согласилась на всё, что могла предложить и предложила Альбина Игоревна, силой её никто не принуждал. И как бы больно не было от разбившихся надежд, — хотя никаких надежд Сашка и не строила, нет-нет, — ей было хорошо в моменте. Это был не первый случайный секс в её жизни и, возможно, не последний, так что причин так зацикливаться на этом не было. Тем более, что Миклашевич сама поставила точку тогда, у себя в кабинете, и вот уже неделю никак не проявлялась. Сашка почти облегчённо вздохнула и, пообещав себе тоже выкинуть всё это из головы, с лёгким сердцем направилась спать.       Сашка практически уже засыпала, даже не мучаясь навязчивыми мыслями, когда тишину разорвал звонок мобильного. Укутанная в тёплое одеяло, она поморщилась и попыталась наощупь найти телефон где-то в недрах постели. Открывать глаза не хотелось совершенно, но поиски успехом не увенчались. Раздражённая, Сашка села на кровати и, схватив надоевший уже своими криками телефон, тут же об этом пожалела. С экрана на неё смотрела Альбина Игоревна. — Вспомни солнышко… — обескураженно прошептала Сашка. И, подумав, скинула звонок, потому что никакие «вот и лучики» ей теперь нафиг не всрались.       И снова практически уснула, когда стандартный эппловский рингтон заорал у неё над ухом во второй раз. Сашка вымученно простонала и накрылась одеялом с головой, надеясь на то, что это просто фантазии воспалённого мозга, последствия отсутствия сна. Но телефон не унимался, и надежды на то, что на том конце трубки сейчас попросят назвать три цифры с оборота карты, рушились одна за одной. Сашка тяжело вздохнула и снова взяла мобильный. — Да? — Сашенька… — голос Миклашевич сочился какой-то странной нежностью, — Добрый вечер! — Не сказала бы, — Сашка поморщилась, — Но здравствуйте, Альбина Игоревна.       Видимо столь холодный и отстранённый тон стал для женщины неожиданностью, потому что с той стороны на пару мгновений воцарилась тишина. — Вам что-то нужно? — Сашка кинула взгляд на часы, всё ещё надеясь, что ей просто кажется и она всё же сможет сегодня поспать, — Если нет, то позвольте откланяться.       Сашка зевнула. Миклашевич, приняв это, видимо, за показательную скуку, ту же снова включила свой «мимимиметр» и заворковала: — Сашенька, послушай, может быть, мы сегодня встретимся с тобой? Поговорим. — О чём, Альбина Игоревна? Мне казалось, мы с вами уже говорили. — Говорили, — Сашка просто увидела, как Альбина кивнула и отвратительно нежно улыбнулась, — Но мне бы очень хотелось всё-таки тебя увидеть. Знаешь, я хотела бы извиниться…       Сашка подавилась очередным зевком. Миклашевич? Извиниться? Кажется, после нескольких дней без сна всё-таки начались галлюцинации. Только почему-то слуховые, хотя Сашка читала, что сначала наступают зрительные. — Сашенька?..       «Сашенька» пребывала в глубоком шоке, но, здраво рассудив, что меньше часа назад решила заканчивать с этим фарсом, взяла себя в руки. — Ну, так извинитесь, — голос Сашкин снова сочился холодом, а сама девушка очень надеялась, что с окончанием этого разговора действительно закончится и цирк последних дней. — Я хотела бы лично…       Сашка удручённо вздохнула. Кажется, она ошиблась. Цирк только начинался. — Может быть, ты приедешь ко мне домой? Я пришлю водителя…       Откинувшись на кровати, Сашка прикрыла глаза. Бесчисленное количество раз за эту неделю она обещала себе заблокировать этот номер, перестать терзать себя воспоминаниями и копаться в причинах и следствиях, а после и вовсе забыть, кто такая Альбина Игоревна Миклашевич… Но стоило только взять трубку, расслабиться на секунду, как тут же она — опять — попала под очарование этих бархатных полутонов в голосе и готова была согласиться на всё, что угодно. И ехать куда угодно, хоть к чёрту на рога, словно увидеться с этой женщиной было её единственной жизненной целью. Но только видеться с ней точно не стоило, и Сашка прекрасно это понимала, а потому попыталась возразить: — Думаю, во второй раз Ваша машина не останется незамеченной… — Можешь приехать сама.       Сашка прикусила губу, чувствуя себя безвольной маленькой мышкой, которую вместе с тысячей сородичей уводит из города Дудочник. Дудочница… — Я буду через час.       Когда такси затормозило у знакомого дома, Сашка облегчённо выдохнула. Она лишь чудом пробралась мимо обосновавшейся в гостиной матери, уже на выходе крикнув, что ушла к друзьям. Иначе бы матушка точно пристала с расспросами, и не потому даже, что ей интересно, а потому, что так и не научилась доверять дочери. Сама Ольга Борисовна говорила, что «держит руку на пульсе». На деле это больше походило на тотальный контроль и гиперопеку. Чудесная семья. Сашка вздохнула и нажала на кнопку звонка.       По дороге она успела купить себе кофе в крошечной кофейне, тщетно пытаясь бороться с подступающим желанием уснуть на месте. Но как только огромные ворота открылись, а грозного вида охранник радушно пригласил её войти, Сашка поняла, что сон как рукой сняло. Место усталости и разбитости заняла странная дрожь, в которой, будто в предвкушении чего-то, Сашка билась, проходя по идеально вычищенной дорожке к дому. — Здравствуй, Сашенька!..       Дверь была распахнута настежь. Альбина Игоревна стояла, облокотившись об косяк, в одних лишь брюках и тонкой рубашке, и странно улыбалась. Её, казалось, нисколько не волновал колючий снег, бушующий во дворе. — Вы точно Снежная Королева, не иначе. — Я тоже рада тебя видеть. Проходи.       Миклашевич мягко коснулась Сашкиной руки и, взяв её под локоть, сама завела в дом. Помогла снять дублёнку, оценивающе оглядела её с ног до головы и махнула рукой в сторону гостиной. Там, на низеньком журнальном столике стояла открытая уже бутылка вина и дымилась ароматная запечённая рыба. Сашка шумно втянула носом воздух — не потому, уж точно, что хотела есть, а потому что поняла, что зря надеялась на простой разговор. Она вообще каждый раз наивно верила в то, что Альбина Игоревна в этот раз поступит, как поступают все нормальные люди, а не так, как вздумается ей самой. — Что-то не так? — когда тихий и какой-то обволакивающий голос Миклашевич раздался над ухом, Сашка вздрогнула, — Тебе что-то не нравится?       Сашка обречённо покачала головой. Действительно, что ей могло не нравится? Альбина Игоревна ведь просто в очередной раз сыграла на её вере к людям, юном возрасте и наивности и, пообещав одно, сделала совсем другое. Сашке определённо всё нравилось. — Что это? — девушка махнула головой в сторону стола.       Миклашевич пожала плечами, явно показывая, что не понимает о чём речь, после чего широко улыбнулась и, снова взяв руку Сашки в свою, как-то незаметно усадила её на диван. Ловко нарезала рыбу и положила её на окаймлённую золотом тарелку. Подумав, щедро сдобрила её салатом и подала тарелку Сашке. — Ужин, — Альбина Игоревна снова улыбнулась, — Мы же так и не поужинали в прошлый раз. А я свои обещания держу.       Это её «в прошлый раз» прозвучало настолько недвусмысленно откровенно, что Сашка, неловко отставив тарелку обратно на журнальный столик, попыталась отодвинуться на другой край дивана. Миклашевич, заметив это, хмыкнула: — Тебе не нравится рыба? — Рыба, наверняка, потрясающе вкусная, — ещё бы, не сама же Альбина Игоревна её готовила. Но дело было явно не в рыбе, и Сашка тихонько вздохнула и, зажмурившись, произнесла, — Мне не нравится то, что Вы делаете…       Миклашевич расхохоталась. Отсмеявшись, она притянула к себе пепельницу и, вынув из кармана брюк пачку сигарет, закурила. Сашка, обескураженная таким поведением, хотела сказать что-то ещё, но вдруг поймала себя на мысли, что снова зависла на длинных пальцах, в которых сейчас перекатывался тлеющий окурок. Альбина Игоревна, проследив за Сашкиным взглядом, выдохнула дым прямо ей в лицо и, затушив сигарету о хрустальную пепельницу, придвинулась ближе. Провела рукой по её подбородку и тихо проговорила: — А что я делаю?       Сашка замерла и даже, кажется, перестала дышать. Все её бесчисленные попытки противиться напору Альбины Игоревны в очередной раз разбились об это мягкое, нежное прикосновение, об этот низкий прокуренный голос и об этот взгляд серых глаз, который, казалось, видел её насквозь. Для нормальных людей всё это звучало бы как бред, и Сашка это понимала, но каждый раз, когда на горизонте появлялась Миклашевич, она вдруг становилась ненормальной и противиться уже не могла.       Сашка всё-таки хотела сказать что-то, возразить, осадить эту наглую, самоуверенную, старую… как вдруг почувствовала прикосновение её губ к своей шее. Альбина чуть прикусила кожу под подбородком и, пройдясь короткими поцелуями до ярёмной впадины, отстранилась. Облизнула тонкие обветренные губы и вкрадчиво произнесла: — Разве я что-то делаю не так?       Сашка смогла только промычать что-то невразумительное в ответ, потому что её вдруг резко и сильно, будто куклу, потянули на себя, буквально заставляя лечь на диван, и шире раздвинули её ноги. Сашка тихо ойкнула, больно ударяясь затылком о подлокотник, и тут же об этом пожалела, потому что Миклашевич рыкнула и рванула застёжку её джинс. Несчастная пуговица звякнула об пол, отлетев. Альбина Игоревна довольно усмехнулась: — Купишь себе новые…       И, не дав Сашке возразить, вдруг начала медленно, издевательски медленно стягивать с неё джинсы. Сашка лишь прикрыла глаза, понимая бесполезность попыток прекратить всё это. Ей бы никто этого не позволил, к тому же — Сашка почему-то подумала об этом без привычных стыда и ужаса — она снова этого хотела. Сама. Она хотела, чтобы с неё сняли уже эти чёртовы джинсы, провели рукой от лодыжек до бёдер, ощутимо сжали нежную кожу и шумно втянули носом воздух, услышав её сдавленный стон. Она до одури хотела, чтобы Миклашевич сейчас это сделала. И Миклашевич сделала…       Окончательно здравый смысл покинул Сашкину голову, когда она почувствовала, как бельё стекает куда-то вниз по ногам, а к промежности прикасаются шершавые губы. Когда к ним присоединился язык, Сашка вздрогнула всем телом. Она уже не могла нормально дышать, говорить, думать, и всё, чего ей сейчас хотелось — лишь чувствовать себя во власти этой женщины. Но Альбина Игоревна, видимо, снова хотела её помучать, потому что, коснувшись клитора, лишь опаляла его горячим дыханием, явно не собираясь продолжать. — Пожалуйста… — тихо прохрипела Сашка.       И снова задрожала всем телом, чувствуя, как пришли в движение сначала губы, а затем и язык. Прикусила внутреннюю сторону щеки, когда Миклашевич вдруг сдвинулась ко входу во влагалище и проникла в него, начиная рвано двигаться внутри. Сашка глухо застонала и прогнулась в пояснице, пытаясь быть ближе, ещё ближе к этому рту, жадно вылизывающему её сейчас.       И внезапно кончила, когда, через пару минут этих сладких пыток, на её клитор вдруг легли умелые пальцы. — Жалко… Опять не поужинали, — ядовитый смешок Альбины Игоревны вывел Сашку из приятного оцепенения, — Ну, может быть в следующий раз.       Сашка приподнялась на локтях. Серьёзно? Не поужинали? Сашка не могла поверить, что Альбина опять трахнула её и опять рассуждает о столь бытовых вещах этим своим холодным, безэмоциональным тоном после. Хотя, стоило, наверное, привыкнуть. А ещё лучше было бы не соглашаться в очередной раз на эти чёртовы приглашения к себе, которые, как показывает практика, ничем хорошим не заканчиваются. Сашка даже не стала, как в прошлый свой приезд, глупо хлопать глазами и переспрашивать «Что?..», а только подобрала с пола бельё и джинсы. Оделась, глядя, как Альбина Игоревна открывает окно и закуривает очередную, и удручённо произнесла: — Опять предложите вызвать мне такси?       Миклашевич оторвалась от окна и, обернувшись, удивлённо вскинула бровь: — А? Нет-нет, что ты. Я же знаю, что ты доберёшься сама.       Альбина Игоревна сказала это таким будничным тоном, каким говорят обычно о походе в магазин. Хотя для неё это, судя по всему, было вещами равнозначными, потому что она, пожав плечами, тут же снова отвернулась и сделала ещё одну затяжку. А Сашка снова не смогла сдержать слёз. И, быстро натянув на себя многострадальные джинсы, ринулась к выходу, надеясь только на то, что они, лишённые пуговицы, не свалятся с неё по дороге. И что она никогда больше не попадёт в этот дом.       Когда Сашка захлопывала дверь, за спиной её послышался грудной Альбинин смех. — Дура, дура, дура… — шептала себе под нос Сашка, пока открывались ворота, — Какая же я дура… — Ты не дура, ты идиотка!       Сашка подавилась текущими по щекам слезами и медленно подняла взгляд, не веря своим ушам. Перед воротами стояла растрёпанная, тяжело дышащая и, по всей видимости, очень, очень злая Ольга Борисовна. И, на удивление, абсолютно трезвая. Сашка нервно икнула, глядя, как мать, кутаясь в расстёгнутую шубу, покосилась на закрывающиеся ворота. — Мама?.. — Сашка не узнала собственный голос, — Ч-что ты тут делаешь?.. — Это я хотела спросить, что ты тут делаешь, потаскуха малолетняя? — Старцева, раздражённо дёрнувшись, схватила дочь за шиворот, — Вот к каким «друзьям» дочь моя любимая бегает! — Отпусти, пожалуйста… — Отпустить? Отпустить?! — Ольга Борисовна зашипела, — Да я тебя распустила, блять! Я-то думала, мужика себе нашла, вот и пиздишь налево и направо… А всё ещё хуже! Какого хуя ты здесь забыла, доченька? — Мам, пожалуйста… — Заткнись! Самая умная, да? — женщина притянула дочь ближе к себе, пристально заглядывая ей в глаза, — Нихуя ты не умная. Болтаешь много, хоть бы язык за зубами научилась держать. Ты думаешь я тебе поверила, когда ты уходила? Чёрта с два! Я, ещё когда ты в прошлый раз припёрлась, всё поняла. А проследить за тем, куда ты поедешь, было совсем не сложно!       Слёзы с новой силой потекли из Сашкиных глаз, но она уже не обращала на это внимания. Было лишь больно и стыдно, и хотелось просто провалиться под землю, лишь бы скрыться от этого разочарованного взгляда собственной матери. А ещё лучше тупо сдохнуть прямо здесь и сейчас.       Но «тупо сдохнуть» ей бы никто не дал. Мать продолжала держать её за воротник дублёнки, всё ближе и ближе притягивая к себе, и осыпать её новыми оскорблениями. Она уже не шипела даже, а орала на весь посёлок, называя Сашку то кретинкой, то шалавой, то своей самой главной ошибкой. А Сашка покорно стояла, чуть подёргиваясь от резких движений руки, держащей её, и слушала крики о том, что она никчёмная и безмозглая тварь, что она не умеет думать головой, да и в принципе думает только своей вагиной, и что лучше бы её и вовсе никогда не рожали. И Сашка готова была уже смириться и согласиться со всем, что говорила ей мать, лишь бы та её отпустила. Но апогеем стала внезапно прилетевшая пощёчина и последовавшие за ней слова: — Неужели никого лучше потрахаться не нашла, блядь?       Сашка подняла голову. В карих глазах перед ней не было ни капли родительской любви, понимания и заботы. Мать смотрела на неё и ненавидела. И это было уже слишком. Сашка вдруг вывернулась из-под руки, держащей её за шиворот, и с силой оттолкнула мать от себя. Явно не ожидавшая этого, та неловко оступилась, давая Сашке долгожданный простор и возможность для «побега». — Стой!       Но было поздно. Сашка уже бежала по просёлочной дороге, не видя ничего и никого перед собой. Ольга Борисовна тихо выругалась себе под нос и вдруг с силой нажала на кнопку дверного звонка. — Миклашевич! Миклашевич, сюда иди!       Ольга разъярённой фурией пронеслась через открывшиеся тут же ворота, заснеженный двор и распахнутую входную дверь и, не снимая шубы, ворвалась в гостиную. Окинула оценивающим взглядом обстановку на журнальном столике и явно сдвинутый со своего места диван и, снова выматерившись, крикнула куда-то в пустоту дома: — Миклашевич! Сука, ты в прятки решила поиграть?       Не дождавшись ответа, Ольга всё же скинула шубу, отправляя её всё на тот же диван, и, перескакивая через две ступеньки, — словно в паспорте был не «полтос», а хотя бы лет тридцать, — кинулась на второй этаж. — Миклашевич, я тебя всё равно найду! Альбина! Аля, блять, где ты?!       Пробежавшись по всему коридору и чуть не вписавшись носом в парочку колонн, Ольга затормозила у последней двери. Ну, конечно, где же ей ещё быть. Резко распахнув дверь спальни, Старцева ошарашенно замерла, глядя на преспокойно курящую на собственной постели хозяйку дома. — Ничего себе, вот это у меня сегодня гости! — хрипло выдохнула Альбина, затягиваясь, — Какими судьбами, Ольга Борисовна?       Ольга тут же отмерла и, подскочив к Миклашевич, вытянула из её пальцев сигарету, по-хозяйски затушив её о стоящую на тумбочке пепельницу. — Ольга Борисовна, а Вы не обнаглели? — Альбина недовольно нахмурилась и, поднявшись с кровати, подошла ближе к Старцевой. — Это ты обнаглела, старая дрянь! — Ольга, видимо, только этого и ждала, потому что тут же схватила её за грудки и ощутимо тряхнула, — Какого хуя тебе надо от моей дочери?!       Альбина рассмеялась и, отведя держащие её руки в сторону, пожала плечами: — Ну, во-первых, положим, не такая уж и старая. А во-вторых… Что прости? — Вот только не надо идиотничать, пожалуйста! Ты всё прекрасно услышала. И услышь кое-что ещё: отстань от Сашки! Забудь, блять, о существовании моей дочери! — На память пока не жалуюсь, — Миклашевич осклабилась, с явным удовольствием разглядывая то, как старцевское лицо покрывается уродливыми багровыми пятнами. — Альбина!!! — снова заорала Ольга, доходя практически до ультразвука, — Ты издеваешься?! Тебе мало всех твоих баб, ты и мою дочь решила в свой гарем записать? Отстань от неё, я прошу тебя! Зачем тебе это, сука, надо-то вообще?!       Миклашевич картинно зажмурилась, и делая вид, что оглохла, показательно потрясла мизинцем ухо. — Для начала, перестань, пожалуйста, так кричать. Я за двадцать лет уже как-то отвыкла от твоего визга. А по поводу Саши… — женщина выразительно развела руками, — Ну, понравилась мне девочка, что теперь? Я таких люблю…       Ольга Борисовна в ярости вскинула руку, намереваясь залепить Миклашевич пощёчину, но тут же оказалась ей перехвачена. Нервно дёрнулась и попыталась вывернуться, но, почувствовав, что её запястье держат мёртвой хваткой, раздражённо фыркнула. — Знаю я, мать твою, кого ты любишь, мне-то не рассказывай! Только если ты из Сашкиной жизни не уберёшься, я тебя сгною! Слышишь, Миклашевич, сгною! — Ой, боюсь-боюсь, — Альбина самодовольно ощерилась, наслаждаясь происходящим, и поудобнее перехватила руку Старцевой в своей руке. — Сука… Какая же ты, Алечка, сука… — Ольга устало покачала головой, — Вот зачем, зачем ты снова появилась в моей жизни? Скажи мне, а? А лучше скажи мне, Аль, зачем ты появилась в жизни моей дочери?! Да лучше б ты, блять, меня снова трахнула!       Миклашевич удивлённо вскинулась и странно хмыкнула. Показательно почесала затылок свободной рукой, будто задумавшись, и резко дёрнула Старцеву на себя. — А почему бы и нет?       Альбина жадно впилась в мягкие Ольгины губы и наконец-то отпустила её руку, но лишь затем, чтобы зарыться двумя в её длинные светлые волосы, растрёпывая их ещё больше. Мягко помассировала её затылок, пропустила пряди волос через свои пальцы и удовлетворённо выдохнула прямо в поцелуй. Ольга недовольно замычала, стукнув ладонью по Альбининому плечу, но тотчас же расслабилась, позволяя себя целовать и целуя сама. Провела руками по тонкому шёлку рубашки, сжала сильные плечи, легонько царапая их ногтями, и переместилась на талию, притягивая Альбину к себе. Несильно прикусила её верхнюю губу и разорвала поцелуй. — Я соскучилась… — промурлыкала она под недоумённым серым взглядом.       Миклашевич смягчилась и довольно кивнула, почувствовав, как Ольгины руки нетерпеливо тянут её в сторону постели: — Я заметила…       Быстро стянув со Старцевой джемпер, она припала на секунду к её ключице, дёрнула крыльями носа, с удовольствием вдыхая запах разгорячённой кожи, и вдруг, ехидно оскалившись, одним рывком развернула её спиной к себе. Ольга вздрогнула от неожиданности, но тут же, хмыкнув что-то себе под нос, сама расстегнула застёжку штанов. Покосилась назад и, выразительно глядя на Альбину, вскинула бровь, всем своим видом спрашивая, долго ли госпожа Миклашевич будет медлить. Альбина только зарычала, и также резко и грубо спустила с покатых бёдер брюки вместе с бельём. Чуть нажала ладонью на поясницу, наслаждаясь тем, как Ольга наклонилась вперёд, упираясь ладонями в край кровати и — сама уже — призывно прогибаясь в спине. Альбина улыбнулась, прикусила тонкую шею где-то под волосами и провела языком по позвоночнику вниз. Оторвавшись, сжала в ладони бедро, а затем и ягодицу, оставляя на ней яркий красный след. И снова растянула губы в улыбке, когда, застонав, Ольга прогнулась ещё сильнее и раздвинула ноги. Миклашевич снова довольно рыкнула, почувствовав, как рот наполняется слюной: Ольга действительно соскучилась. Ещё раз прикусив загорелую кожу — на этот раз где-то в районе плеча — она вошла сразу двумя пальцами, сразу набирая темп. Тяжело дыша, снова провела губами по Ольгиной шее, плечам, спине, продолжая вводить в неё пальцы, сильно, не церемонясь, на всю глубину. И по-кошачьи заурчала, почувствовав, как сжимаются мышцы вокруг костяшек.       Когда Ольга со стоном упала грудью на тёмную простынь, Миклашевич выпрямилась и, удовлетворённо ухмыльнувшись, картинно облизнула всё ещё влажные пальцы. Вытащила из пепельницы недокуренную сигарету и, щёлкнув валявшейся рядом зажигалкой, жадно затянулась. И тут же возмущённо заголосила, когда старцевская рука снова увела у неё из-под носа порцию никотина: — Оля, ты охуела? Девяносто восьмой вспомнила — сижка напополам, потому что денег нет? Если да, то хочу тебе напомнить, что ты давно не моя тёлка, чтобы я с тобой курево надвое делила, да и ноликов на карточке тебе на пачку сигарет точно хватит. А ещё ты давно бросила курить. — Я не твоя тёлка и, да, я бросила курить, — Старцева покладисто кивнула, снова пристраивая окурок в пепельницу, — Но вот с тобой я ещё не закончила…       Ольга резко потянула Альбину за руку, роняя её на себя. Под возмущённые крики поменяла их местами и, приподнявшись на локтях, посмотрела на неё сверху вниз. — Мы ещё не закончили…       Нервными, резкими движениями расстегнула пуговицы на Альбининой рубашке и так же быстро стянула с неё брюки, словно боясь, что та вырвется, убежит из её рук. Но Альбина никуда не собиралась убегать. Она лишь прикрыла глаза и рвано выдохнула, чувствуя, как внутренней стороны её бедра касаются губы Старцевой. И глухо простонала, выгибаясь всем телом, когда чужие пальцы с дорогущим красным маникюром коснулись её клитора. Ольга слегка расслабилась, чувствуя влагу под своими пальцами, и, наклонившись, жадно вдохнула этот терпкий, солоноватый запах. И тут же начала движение, то обводя подушечками по кругу, то ощутимо надавливая, то снова нежно массируя. Провела второй рукой по обнажённым Альбининым рёбрам, обвела косточки лифа, коснулась вздымающейся груди. И тут же ускорила движение пальцев между широко разведённых ног Миклашевич. Альбина содрогнулась всем телом и рефлекторно сжала бёдрами руку, только что ласкавшую её.       Старцева недовольно выкрутила свою кисть, показательно её помассировав, мол, ну чё ты, больно же. Оглянулась в поисках салфеток и, обнаружив искомое — ну, надо же — на декоративном столике в углу комнаты, поднялась с постели, бросив Альбине через плечо: — А ты так и не научилась никого, кроме меня, к себе подпускать? — А ты так и не научилась держать свой язычок за зубами?       Ольга Борисовна язвительно цокнула и кинула в Миклашевич скомканной салфеткой. Надо же, ещё и выёбывается. Она повторила это вслух и, довольно ухмыльнувшись тому, как Альбина закатила глаза, упала рядом с ней на кровать. Повернула голову и, пару секунд понаблюдав за тем, как женщина садится и в третий раз поджигает несчастный хабарик, решила, что миссия выполнена и тот самый подходящий момент настал. — Ну, теперь-то ты отстанешь от моей дочери?       Миклашевич задумчиво уперла руки в колени, затянулась, облокотившись на них, и хрипло выдохнула, оборачиваясь: — Оль, может хватит? Я сама решу, чем мне заниматься и с кем.