К тебе все придет, как только ты все отпустишь.
Лучики света мягко падали на детское лицо, игриво бегая по светлой коже ребенка. Было очень светло, ярко, до чего же непривычно и странно. Ксено зажмурился. Он не мог выносить такого света. Привык быть во мраке с тусклым освещением, выходить на улицу на восходе и возвращаться домой на закате. Жалюзи всегда скрывали солнечный свет, будто бы нарочно, ограждая себя от простого тепла. Никакой человек не задумывается, почему солнце светит, почему от него идет тепло по одной причине — это для них естественное явление. Само собой разумеющееся. Но не для него. Он никогда не желал принимать чувство тепла как само собой разумеющееся. Оттепель никогда не настанет в его душе, ведь там нет никаких ледяных гор, что могут растаять даже под натиском сильного пламени. — Ксено! — кто-то звал его, но в мире собственного я, голос был едва слышен. Будто под толстым слоем воды, голос пробирался отрывками, иногда терялся, становился сильнее, а потом вновь исчезал. И Ксено не понимал. Он тонет или уже потонул. — Почему не отзываешься? — светловолосый мальчик, густые локоны которых спадали на глаза, вдруг заговорил. Это маленькое недоразумение в его мире, где нет ничего, стоял как что-то недопустимое, ведь был столь ярок и светел, но все равно в океане отчаяния и пустоты, мог лишь на мгновение поселить в глазах Ксено маленькую искру. — Я не слышу, — честно признался он, все еще стоя напротив мальчика. — Хм, — задумался он, и протянул свою маленькую, но такую уверенную руку, — я тебе помогу. Пошли! Ксено неосознанно потянулся к нему, такому уютному и нежному существу. Маленькая рука была тепла и вызывала столь знакомые чувства, от которых хотелось рыдать, ведь они…он… был столь знаком. Они шли молча, в полном мраке. Ксено не знал, куда они идут, но почему-то доверился, ведь ребенок уверенно вел его, пробираясь сквозь мир, выстроенный годами под который был построен прочный фундамент из крови и тел людей. Постепенно картинки менялись и мир разрушался. Они проходили сквозь воспоминания. Шли по алому небу, над ними были тяжелые тучи, бордовый дождь и трупы над их невидимым мостом заставляли закрыть глаза, но также уверено идти за своим спутником, что крепко держал своей ладонью дрожащую руку Ксено. Прошли и так называемое «стрельбище», звук от пушек отдавался бесконечным эхом в ушах и отчаянный плач, крики, слова ненависти в его голове трезвонили, будто не хотели, чтобы про них забывали. Не хотели отпускать. Страх и боль не давали идти дальше, ведь он знал, что будет дальше. За последней дверью. — Почему ты не идешь? — мальчик остановился и повернулся в вопросе, все еще крепко держа чужую ладонь. — Мне страшно. — И ему правда было до безумия тяжело идти дальше. Его тело сковывало, будто на него повесили неподъемный груз. И одновременно было очень стыдно признаваться ребенку. Мальчик посмотрел на Ксено. Он видел в нем такого же маленького беззащитного ребенка, который познал всю правду обратной стороны монеты. В его глазах отражалась картина заплаканного, одинокого крошечного человека. Сколько безнадежности мог прочувствовать он в очаровательных темных глазах напротив, сколько безвыходности в них, и заметить столь неутешительного состояния. Перед ним стоял такой же ребенок, заплаканный и отчаявшийся. — Ладно, раз не можешь идти, тогда я сам справлюсь. — От такого заявления Ксено вздрогнул. Он больше не хотел оставаться один в этом мире. Маленькая рука отпустила тяжелую руку доктора. Страшно. Казалось, тепло, что отпустило его, уйдет и раствориться, будто бы и никогда не существовало. Тело предательски задрожало, а глаза зажмурились, пытаясь проглотить наступившие потоки слез. Ноги перестали чувствовать под собой опору и чьи-то крепкие руки обвивали его хрупкую спину. Его осторожно прижали к себе, не давая и дернуться. — Я тебе помогу, но открывать глаза нельзя. — Глубокий тембр голоса доставлял некое чувство спокойствие, прогоняя остатки одиночества. Ему запретили смотреть, но Ксено чувствовал еле слышимое сердцебиение, теплоту от прикосновений к своему телу и от чего же родной запах человеческого тепла. Он знал, что будет дальше, но смотреть и слушать не хотел, уткнувшись в крепкую грудь и прислушиваясь к чужому биению сердца. Он ощущал дыхание. Слышал издевательский смешок, что заставлял его смутиться, но не отстранял от себя. Шаги его спутника остались тверды и полны решимости. Как давно Ксено не ощущал чужой поддержки? Как давно чувство доверия и заботы стали им забыты и чужды? Мир рушился. Цепи спадали. А его защищали и укрыли от всех бед, печалей и тревог. И он не понимал, как называется сие чудо в его мире извечных мук. Он забыл про все светлое в его жизни. Про всю доброту и ласку. Им собственноручно закопанное под сотнями убитых, раненных, избитых и умалишенных. Как назвать те завалы, растоптанные им самим? И чувство, от того, что их больше нет? А воспоминания о них были мутны и неразборчивы. Ксено не знает, что означает слово .-. --- …- . . — Мы пришли. — Отпуская Ксено с рук, он встал позади доктора. — Открывай глаза. Пред ним простирался свет. Яркий, что невозможно было открыть глаза в полной мере. И ступор неожиданно пришел с пониманием. Если это его внутренний мир, что здесь делает такое теплое сияние? Ксено не знает, откуда. Оно всегда было внутри него. Где-то в самых глубинах души. В самом недоступном, даже для него самого месте. Туда, кто никто не дотянется и никто не будет знать. — Кто ты? — Ксено начал разворачиваться, но его спутник толкнул навстречу свету. В стеклянных глазах отразилось родное, забытое временем и тяжестью непробиваемой лжи, лицо. Фиалковые глаза смотрели на него с вселенской лаской. В них столько нежности и обожания, но не того противного и липкого, подобно нефтяному болоту, а взгляд наполненный нескончаемой любовью. — Ст.! — Скоро увидимся, Ксено. — Улыбка до боли знакомая, до тошноты любимая и забытая, зарытая им самим.***
— Ксено! Ксено! — Сенку уже сидел на не подающем признаках жизни бледным телом. — Почему он не просыпается уже третий день! — Взвыл ассистент. — Сенку, да? — Броуди стоял неподалеку, наблюдая за экраном, что были единственным утешением в глазах доктора и взволнованного юноши. — От того, что ты будешь орать каждый день, твой начальник не проснется. И правда ведь, бедный Броуди уже ходил к лору, ибо боялся, что от столь звонкого голоса каждый день, с его слухом станет туго. Шел третий день, как Ксено безвольной куклой перевезли в больницу. Американец тогда знатно испугался, ведь его потенциальный напарник по работе вдруг потерял сознание и перестал реагировать на все: от простых шлепков по лицу до запаха от нашатырного спирта. Никакой реакции. Первое время, Броуди считал, что данное явление не более как шоковое состояние организма, однако после проведения более детального осмотра, он пришел к шокирующей правде, которая его самого заставило надышаться тем же нашатырным спиртом. Многочисленные раны, растяжения и абсолютное отсутствие ощущение боли никак иное как психологически-насильственное давление со стороны. При осмотре, Броуди сам чуть не впал в эмоциональное опустошение, ибо наспех перевязанные ушибы, что никак не могли быть от рук профессионала, залеченные ссадины кое-как и никакого ухаживания за столь серьезными ранениями давали знать о тяжелой правде прошлого человека. Доктор держался позиции, что о пациенте за него все расскажут шрамы, ведь то как к ранениям относились будь то врач или же сам пациент, влияет на заживление и реабилитацию. Броуди всегда старался помогать нуждающимся и рассказывал, каким образом следует ухаживать за собой. Пациенты всегда уходили от него счастливыми и здоровыми, а после реабилитации с аккуратными и еле заметными шрамами. И Броуди собой, как доктор, гордился. Но в случае Ксено, он мог лишь тяжело вздыхать и напряженно сводить брови в переносице. Даже он не может гарантировать полное восстановление. Сенку решил не рассказывать, ведь то, что Ксено пережил полет казалось безрассудным чудом, никак иначе и казалось, что он может потерять капли доверия, которые выстроил в ходе короткого общение. Броуди не хотел терять, как бы глупо не звучало, авторитет перед Ксено. Состояние же Сенку оставляло желать лучшего, ведь конечно, он перепугался сам, когда на них напали. И, увидев, как его многоуважаемый Доктор высунулся из салона, был в полном восторге от своего руководителя, такой поступок прибавил очки крутости в глазах Сенку. Однако, в моменте, когда неживого Ксено вытаскивали охранники, ассистент просто впал в панику. Он переживал и каждый день приходил в больницу, крутился вокруг спящего, закатывал истерику Броуди, спрашивал, что с ним, а потом ехал обратно на базу только когда сам доктор его выкидывал с палаты, приговаривая, что пациенту необходима тишина. Но Сенку таким не проведешь, он смотрел сериалы, где людям в коме помогали голоса, что звали их, поэтому он продолжал настырно и упрямо приходить, доканывая Броуди. И доктор понимал, что Сенку тяжело видеть своего всегда гордого и сильного профессора, что не подпускает к себе никого, который несет на себе тяжесть всего мира, а в глазах застыла одна картина. Чувство вины поглощало юного зрителя, ведь Сенку пообещал, что не даст в обиду своего наставника, а сейчас, когда тот лежит в абсолютной беззащитности, он ничего не мог сделать. Только сидеть и рассказывать как его мучают и обижают без Ксено; звать, когда появлялся хоть один признак жизни и беззвучно проливать слезы вины. Где-то в глубине души, Сенку понимал, далеко не глупый парень, как тяжело его руководителю, но все на что он был способен — изредка подавать кофе и всегда быть рядом, как какой-то прицеп, но если так ему разрешат просто быть рядом, проявлять поддержку и избавлять доктора от одиночества, то пусть. Даже если сам Ксено не замечает его желания преподнести наставнику капельку счастья. Впервые Сенку повстречал Ксено в университете. Он зачитывал им лекцию по химии, заменяя одного из профессоров на больничном. Ишигами Сенку — юный гений. Так его звали все преподаватели и студенты, а самому юному гению было без разницы, как его знали. Он тянулся к знаниям, потому что другого ему не дано. Слишком умен, слишком способен и оттого одиночество долго не заставило его дожидаться. Скука от повторяющихся дней, скука от глупых людей, скука от быстрых исполнений желаний. Ему все надоело и никто его не понимал. До его встречи с Ксено, Сенку чувствовал себя опустошенной оболочкой без всякого энтузиазма, потому что все для него было легко, все давалось ему по щелчку пальцев. И оттого отчужденность медленно, но верно сделали из него высокомерного одиночку с комплексом Бога. Однако, на одной из пар, Сенку понял, что не одинок. Студент никогда не воспринимал пары и лекции за что-то серьезное, ведь был круглым отличником и все профессора то ли дело — хвалили его, еще сильнее превознося пред остальными. Ишигами даже не может пересчитать, сколько у него медалей и наград, и все золотые. Даже участие в конкурсах и всевозможные «первые места» по наукам, давались ему легко. И участвовал он в них лишь для того, чтобы развеять скуку. Те воспоминания, Сенку обожает прокручивать в голове: вот он сидит на первом ряду со скучающим лицом и мыслями, что новый профессор странный. Он представляется как Ксено Уингфилд. Затем раздает задание. Сенку пишет, особо не задумываясь, сдает работу самым первым, как всегда и садится обратно, собирая вещи, как вдруг раздается голос: — Молодой человек, куда это вы собираетесь? — Как куда? Домой. — Непонимающе ответил Ишигами. — А оценку не хотите узнать? — Мне без разницы. — Скучающе ответил он, ибо новый профессор «ничем не отличается от остальных». — Ну если вы настаиваете, то я посижу. — Делая одолжения, Сенку посмотрел на профессора. — Мне без разницы. — Повторяя за студентом, ответил Уингфилд. — 87 баллов. Можете быть свободны. — Как это 87? — вскочил студент, не веря своим ушам. Никогда он не слышал результатов за свои тесты меньше 100 баллов и оценки 5. По аудитории прошелся табун шепотков, а где-то насмешек, но Сенку было плевать, он хотел получить объяснения. — Ответы правильны, но решения неполные. — Ксено не особо любил объяснять свои домыслы, поэтому решил ответить коротко и ясно. А у Сенку мир перевернулся. Как это «неполные», в смысле «87 баллов»? Его сердце забилось как будто он пробежал десятиметровый забег на полной скорости. По телу пробежал табун мурашек, а его лохматые жемчужные волосы вздыбились вверх. Он был… зол? Но от ненависти до любви один шаг. Ишигами в те времена очень сильно надоедал Ксено. Сначала с тестом, мол требовал объяснить, потом переписать и так по кругу, пока не услышал от Ксено: «100 баллов». Затем Сенку случайно увидел отчеты по исследованиям и профессор очень грубо его отругал, но студент не отступил. Подумал, что если сделает лучше, чем ксеновские ассистенты, то профессор его похвалит. В какой-то момент, Сенку стал осознавать восхищение и любовь к доктору, постоянно искал похвалу от него, хоть и редко их получал. Стремился к признанию. К такой же любви. Но довольно быстро понял, что Ксено не умеет любить. И оттого прилип чуть ли не насмерть. Сенку открыл в себе самом новый мир, он не знал, каким упрямым может быть, какие у него светящиеся глаза, когда с ним разговаривает его руководитель и вспомнил какое же удовольствие он получал каждый раз, когда Ксено его хвалил. Сенку перестал быть одиноким, перестал быть непонятым. И все благодаря ему, что сейчас очень крепко спит. Ишигами надеется и верит.***
К больнице вновь подъезжает черный, лакированный джип, высаживая все того же лохматого парня. Его уже знают на ресепшене, потому пропускают без проблем. Он идет по знакомым коридорам и видит всю ту же табличку.1672 Ксено Хьюстон Уингфилд.
Тихо открывает дверь, перед этим тяжело вздыхая, ведь почти неделя прошла. Он набирается сил и поднимает свои глаза, что в моменте становятся большими от удивления. Дыхание перехватило. Сердце стучит в бешеном ритме. А Сенку не верит своим глазах. Его руководитель сидит посреди белой кровати, отвернутым к окну. Ишигами не видит его лица, но неведомая сила не дает зайти и потревожить столь изящную картину в рубиновых глазах. Но как бы он не хотел шуметь, гостя заметили, встречаясь красными и опухшими глазами, но оттого живыми, что Сенку невольно подумал, что во сне.Пусть твоя улыбка изменит мир, а не мир изменит твою улыбку Рэй Брэдбери