Парни не плачут, они выходят на лестницу покурить

Дикий гадюшник на окраине, куда они приезжают по наводке информатора, встречает Петю и Диму десятками подозрительных взглядов. На них смотрят из-за каждого столика, из-за бара, из углов, фыркают презрительно. Кто-то даже матерится и посвистывает в их сторону, заводя тихо нестройно песню про мусоров. Петя дёргается было, чтобы что-то сказать, но мигом чувствует, как Коньков кладет ему руку на плечо, чуть сжимая. – Не вздумай. Мы в меньшинстве, и это их территория. Стой рядом и молчи, понял? Говорить будешь, только если я попрошу. Коньков перетирает что-то с главным: лысеющим пузатым мужиком в красно-сине-белой олимпийке. Мужик щурится, говорит сквозь зубы. – Нам уже сорока на хвосте принесла, что менты едут. Что надо? Говори и проваливайте с миром, пока вас с лестницы не спустили. Петя напрягается ещё больше, но молчит, как было велено. По сторонам старается не смотреть, не хочет сцепиться взглядами с кем-то из угашенных гандонов и нарваться на задушевную беседу. Если он обосрется, Дима его больше никогда с собой не возьмёт, снова оставит бумажки в управлении сортировать. Коньков, напротив, вообще не нервничает. Невозмутимо закуривает сигарету, пускает сизый дым вокруг себя, тянет губы в уверенной ухмылке. – Все нормально, Виктор, мы люди занятые. И пришли исключительно по делу. Пока они разговаривают, к Пете подкатывает какой-то парень, угашенный вхлам. Он с трудом фокусируется на петином лице, встав вплотную, обдавая несвежим противным запахом, обнажая кривые зубы в гадкой улыбке. – Ты погляди, какой мажорчик. Что, мажорчик, тоже в мусора решил записаться? А ты знаешь, мажорчик, что такие, как ты - грязь натуральная. И хуйня. Гниль сплошная, слабаки и мрази. Наверное, если бы я твою мамку ебал, ты бы просто в стороне стоял и смотрел… Последние слова он произносит, ухватив Петю за щеки и выдыхая ему в лицо сигаретный дым. И тело реагирует быстрее мозга: рука дёргается, прикладывая урода по голове, сильно и точно, так что тот, не вякнув даже, начинает оседать на пол, закатывая глаза. Петя ловит его с отвращением, а потом отпихивает от себя. Тишина в зале повисает гробовая, кажется, все вокруг даже дышать перестают. И все, все до одного пялятся на Петю, в том числе Коньков. Сверлит взглядом, делая глубокую затяжку, а потом поворачивается к Виктору и тихим хриплым голосом продолжает беседу. В конце Виктор жмет руку - только Диме, начисто игнорируя Петю. Похуй, не очень-то и хотелось. Петя выметается из гадюшникаа первым, слыша, как за спиной Виктор говорит Диме: – Забирай своего бешеного малька и пиздуйте, пока он ещё кого не покалечил. Нервный какой-то… // – Это что было, Хазин? Ты или валерьянки попей, или нахуй мне не сдался такой помощник, – Коньков у тачки пихает сигарету в рот, поджигает и глубоко затягивается. Лето в этом году решило испепелить всех к хуям, не иначе. Петя уныло думает о том, что с удовольствием сейчас залёг бы дома под кондиционером, но приходится выслушивать уебанские нравоучения. И за что? Он чего, должен был этому отбитому нарколыге улыбнуться? Это Петя его ещё легонечко, мог бы и посильнее. Он с удовольствием прокручивает в памяти момент, как бьёт мудака отточенным спокойным движением, и тот, не успев даже понять, что произошло, оседает перед Петей на колени. Кино да и только. – Дай сигарету, – просит, нагло ухмыляясь. – Тебе просто завидно, красиво же получилось, не отрицай. Присаживается на капот под холодным диминым взглядом. Это он только кажется холодным, а Петя уже научился отличать теплые искорки, которые вспыхивают на самой глубине ледяных голубых глаз. Искорки жёлтые и немного зелёные, смешливые и странные. Намекают, что Дима, вообще-то, самый обычный человек, и у Пети от этого осознания внезапно схватывает где-то в солнечном сплетении, обдавая жаром. Коньков фыркает, не выдерживая. Кидает ему пачку, и Петя едва не проебывается, но ловит в последний момент. Изо всех сил держит лицо, важный, как индюк. – Их толпа, нас двое. Попались бы более нервные и несговорчивые, могли бы и нас… покалечить, – Дима выдыхает дым в сторону Пети, облизывает пересохшие губы. Петя и рад бы не смотреть, но все равно пялится на подвернутые рукава темной футболки, выгодно подчёркивающие перекатывающиеся под блестящей от испарины кожей мышцы. Коньков, летняя версия. Вот это Петя охуел, увидев его такого утром в отделении. Блядские джинсы в облипку и футболка в обтяг, так что проступает рельеф грудных мышц. Пошлые мысли каруселью в воспаленном мозгу, когда нужно думать о работе и желательно при этом не умереть от дикой жары. – И чё, мне надо было его по голове погладить? Или тебе пожаловаться? Сучонок, лениво думает Дима. Вечно припирается. Ничего, они ещё посмотрят, кто кого. – Ну точно не Рембо из себя изображать. Прыгай в тачку, ещё кое-куда прокатимся. – Надеюсь в рестик, – Петя топчет окурок ногой в кроссовке с яркими шнурками. – Я бы поел. Коньков прошивает его коротким злым взглядом. Теперь уже без всяких искорок. Петя вздыхает и ныряет в нагретый салон, вдыхая запах кожи. Они едут к мужикам, на которых указали в гадюшнике. Коньков командует Пете прикрывать выход и уходит в гараж, в котором играет музыка, и то и дело слышны взрывы хохота, один. Петя снова погружается в грешные мысли о блядской футболке, едва не упустив выскочившего из двери усатого потного мордоворота. Грохочут выстрелы, звенят разбитые бокалы, кто-то кричит. Громче всех - Коньков: – Хазин, твою мать, держи его! Петя несётся следом, сбивает усача с ног, падает сверху, молотит рукояткой ствола по затылку, вырубая грузное тело под собой. Коньков выскакивает на улицу весь потный, окидывает критическим взглядом представшую перед ним сцену. И Петя снова ловит искорки за ледяным океаном. Самодовольная ухмылка так и лезет на лицо. Второй раз за день. – Молодец, сучонок. Пакуй этого Карабаса, повезём на допрос с пристрастием. И если хорошо допросим, можно и в рестик твой, заслужил. Петя ушам своим не верит. Светится как медный таз, смотрит преданно. Дима прячет ухмылку, закуривая, и велит себе успокоиться. Впереди допрос, и лучше бы им выбить из жиробаса нужное признание. Они берут еду на вынос, потому что Дима категорически отказывается просиживать штаны под журчание импровизированного водопада и пение сладкоголосой девицы. Зыркает по сторонам, как старый дед и беспрестанно мусолит в пальцах полупустую сигаретную пачку, пока они ждут свой заказ на веранде, среди нарядно одетых людей. Петя знает, что Коньков может быть пиздец светским и обходительным, когда нужно. Может быть любым, если того требует дело. Но вне работы лица не держит, все маски слетают разом и остаётся только одно лицо, настоящее. Усталое и вечно хмурое. Едут к Пете: у того хотя бы есть кондиционер, в отличие от их халупы на окраине. Петя выгружает контейнеры на стол. Теперь можно пялиться без зазрений совести: на подтянутую задницу, облепленную темной джинсой и мятую футболку, приподнявшуюся и обнажившую бледную полоску кожи над ремнем, когда Дима потягивается, разминая мышцы. Есть, конечно, хочется, но другие инстинкты берут верх. – Ты чего? Петь? Удивленный взгляд светлых глаз. Ресницы, такие длинные, красивые. Будто по ошибке здесь, случайно, сгенерировались безумной нейросетью. Петя тянет блядскую футболку наверх, припадает ртом к солёной от пота коже, лижет живот, проходится кончиком языка по соскам. Нетерпеливо целует в шею, с нажимом просовывает колено Диме между ног. Все предохранители срывает подчистую, кровь гудит в голове, всё тело звенит, каждая мышца ноет от желания. Дима теряется всего на пару секунд, мешкает, широко распахнув глаза. Эти секунды кажутся Пете особенно сладкими: можно положить ладони на крепкую задницу, вылизать языком приоткрытый от удивления рот, погладить влажную от пота коротко стриженную макушку. Упиваясь сегодняшним маленьким триумфом, взять главный приз. Но Дима собирается, хватает Петю за талию, не ласкает - жёстко мнет бока, проходясь по ребрам, а потом подхватывает под задницу и усаживает на стол. – Не наглей, сучонок. Ты едва не упустил жиробаса. Стоял, ворон считал. Петя стонет, когда ловкие сильные пальцы расстегивают клепку и ширинку на штанах, тянут вниз вместе с бельем. – Ты сам… Ох… Меня похвалил. – А ты сразу поплыл, да? Нравится, когда хвалю? Прикосновения горячие, рот - ещё горячее. Петя взвивается и заходится в коротком хриплом стоне, когда Дима насаживается ртом на его член. Едва не кончает тут же, потому что минет от маэстро кривая рожа в их меню - довольно редкий случай. Он торопится, пальцами хватается за затылок, тянет на себя, словно пытаясь удержать. Дима легко толкает его. – Руки убрал за спину. Вот так, да, в стол упри. Дима отсасывает мастерски. Берет глубоко, сглатывает, почти не помогает себе руками. Петя жмурится до цветных мушек под веками, пальцы снова касаются влажного ёжика волос. Петя рассматривает, ловит жадно каждое больное мгновение: обтянутые футболкой плечи, мерно двигающаяся макушка, просунутая в расстегнутые штаны рука, работающая в такт. Зрелище невозможно горячее, но Петя знает, что нельзя кончать без команды. Едва удерживает себя на грани, лижет сухие губы, сжимает края столешницы до побелевших костяшек. Дима чувствует, считывает его. Гладит по голому колену, другой рукой обхватывает болезненно стоящий, текущий смазкой и блестящий от слюны член, дрочит быстро, с нажимом, так, как Петя любит. Говорит на грани слышимости, но Петя слышит все равно, каждое слово, каждый блядский слог: – Умница. А теперь кончай, сучонок. Для меня. Петя не успевает даже дослушать фразу до конца. Остатки слов тонут в стремительном гуле, его прошивает острым удовольствием насквозь, и он выгибается дугой, кончая Диме в кулак. Расплывается на столе бесформенной кучей, улыбается, как придурок. Собственная футболка смялась где-то у шеи, волосы растрепаны. Сил встать и привести себя в порядок нет вообще. И что-то ему подсказывает, что это сейчас не потребуется. Теплые ладони ложатся на бедра, раздвигают, помогают согнуть ноги в коленях. – Расслабься, сучонок, – хриплый шепот в полумраке, сухой прохладный воздух комнаты, тихое бормотание телевизора на стене. – Глаза открой. Петя открывает. Смотрит, как Дима стягивает с себя футболку: невыносимо медленно, будто издевается, демонстрирует гладкое рельефное тело. Пульс бешено заходится, пока Дима комкает пропахшую потом ткань в неаккуратный ком. – Рот открой. Петя открывает, приподнявшись на локтях, жадно ловя каждую команду, каждое движение. Как же его кроет, всегда кроет рядом с Коньковым, это похоже на сраное помешательство. Иногда он сам себе напоминает жалкого наркомана, который готов вынести из хаты последнюю тумбочку и толкнуть ее где-то за жалкое ничто, чтобы наскрести денег на самую маленькую, но такую нужную дозу. – Шире, мать твою. Он раскрывает шире и чувствует, как слюна скапливается под языком, а потом - от этого начинают трястись и разъезжаться колени - как ткань запихивают ему в рот, на манер кляпа. Пиздец. Петя вдыхает на пробу, и запах такой яркий, охуительно терпкий, с горькой нотой крепкого табака и острого ледяного парфюма, с терзающим рецепторы мускусным духом тела, что он стонет. Но стон не выходит, получается только замычать жалко и позволить себе снова откинуться на твердую столешницу, чуть приложившись о нее головой. Как раз в этот момент Дима подхватывает его под колени и входит одним слитным движением. Принимается неторопливо трахать, загоняя глубоко, заставляя раскрыться сильнее. Он проезжается по столу чуть дальше с каждым толчком, пытаясь поймать Димин взгляд, пытаясь понять - какой он сейчас. Но ничего не видно, только слышно надрывное дыхание, и Диме сегодня не нужно много, он кончает через пару минут, засадив до основания и наваливаясь сверху, придавливая к столешнице всем своим весом.