Любовь это?..

…разбитое сердце без этого удивительного человека.

      На сердце у Кирсана было совсем тяжко. Больше половины детей уехали в Москву, уехал он. Дмитрий Гончаров. Молодое светило медицины? После того, как погасит вспышку ВИЧ, определённо им станет. А кому какое дело до Аюшева? Верно, никакого.       Пустая, безжизненная квартира. Времени убраться не было — он приходил с работы, ел, если удавалось, и ложился спать. Просыпался в шесть утра, шёл на работу и всё начиналось заново. Лишь иногда взгляд его особенно долго задерживался на фотографии на стене. Фотографии, где сквозь гущу людей, они смотрят лишь друг на друга.       Кирсан отлично помнит тот день. Карахан с Шиповым налепили пельменей, и то, что они сдружились, было чудом. Будучи, так сказать, по разные стороны баррикад, они пели вместе песни и готовили на всю их компанию. Наевшись, все разбрелись по крохотной квартирке. В гостиной все увлекательно слушали истории из молодости Петра. А на кухне, отделившись от остальных, обосновались Кир с Димой. Гончаров курил, пуская клубы дыма в открытую форточку. Совсем по-киношному, изящно, пафосно. Это было во всех его действиях, он будто всю жизнь находился на экране и создавал красивую картинку. А Аюшев цеплялся неслушающимися пальцами за кружку чая и тяжело глядел в ночную тьму. Следил за мигающим фонарём и думал, сколько времени понадобится, чтоб кто-то не выдержал и пожаловался куда надо на освещение улиц. Ёжился, кусал губы и краем уха улавливал заразительный смех Карахана, и сам улыбался уголком рта. Он был скорее как в песне — красивой картинки не было, был звук, ощущения, мысли.        — О чём думаешь, Кирсан? — Дима докурил, отправил окурок в импровизированную пепельницу — вымытую консервную банку из-под кильки в томатном соусе. Сложил руки на столе и уставился прямо в глаза Аюшеву — только он так умел. Исподлобья, совсем не тяжело или давяще, но было ощущение, что если ему не ответить, то весь мир рухнет.        — Да так, о своём, житейском. О детях думал, о Дине, о Косте её. Душа болит за них, Дима. Молодые совсем, тоже дети, а такое свалилось. Не хочу верить, что мы, врачи, виноваты, не хочу. Не хочу знать, что сломал им жизни. — Кир опустил взгляд, губы стал кусать отчаяннее и тревожнее. Пальцы забарабанили по кружке, расписанной затейливыми цветами. Набор достался в наследство от бабушки, хранился как зеница ока. Только для гостей, с утра чай можно было попить и из обычной, потёртой железной кружки.        Гончаров не нашёл, что ответить. Такие муки, наверное, настигали каждого врача. Настигали и его самого, в Афгане, под обстрелом. Но он об этом думал не долго, ему бы свою жизнь сохранить, не слечь где-нибудь, не вернувшись к родителям. Дима задумчиво всмотрелся в лицо Аюшева, заметил хмурые брови, обветренные и искусанные в кровь губы. И, всё-таки, интересная у калмыков внешность. Гончарову, конечно, доводилось их видеть и до этого, но именно на кухоньке однокомнатной квартиры в Элисте он отмечал пухлые губы, небольшой нос. Слова не шли, и, не зная, как поддержать товарища, даже можно сказать коллегу, он протянул ему свою пачку «Marlboro» с зажигалкой из Кёльна. Подвинулся вместе со скрипучей табуреткой, освобождая место у форточки. Кир несколько раз моргнул, в ступоре глядя на предложенные сигареты, и схватил одну, достал из кармана свою зажигалку. Обошёл стол, опёрся бедром о подоконник, подставил лицо холодному воздуху с улицы. Курил неумело, сдерживая рвущийся наружу кашель, который застревал где-то в горле и оседал неприятным привкусом во рту. Также красиво не получалось, получалось по-школьному, когда курить надо было быстро, незаметно, чтоб никто не увидел. Столько лет прошло, а привычка осталась. Потушив сигарету и бросив её рядом с такой же, Аюшев скрестил руки на груди и обречённо опустил голову.        — Тяжко это. — произнёс он, еле шевеля губами.        Дима обеспокоенно глянул на него. Кажется, он совершенно устал. Сгорбленного, несчастного, с израненными губами, такого Кирсана хотелось защитить от всего мира, укрыть пледом и предложить чай с мёдом. Кирсана в любом состоянии ему хотелось защитить, но он не успел зацепиться за эту мысль, стремительно встал, оказавшись близко-близко к нему. Схватил за плечи, закрыл глаза и подался вперёд, столкнувшись губами, изо всех сил стараясь поддержать. Руками обхватил щёки, погладил успокаивающе пару раз большими пальцами. Не напирал, и сам не отступал. Когда сопротивления не последовало, легонько прошёлся языком по его губам, от чего по спине Аюшева пробежали мурашки и бросило в жар. В животе были не бабочки, а сотня слонов, носящихся по кругу и придавливающих его к полу. Гончаров почувствовал каждую ранку, почувствовал железный вкус на кончике языка. Он будто забылся, и минута растягивалась всё сильнее. Ему было тепло, он отогревался от ледяного ветра улицы, от горечи и потерь. Но всему приходит конец, он опомнился и отодвинулся. Виновато глядел в глаза напротив, боясь, что натворил сейчас бед. Его можно сдать милиции, это статья. Отец его, конечно, обелит и освободит от суда, да и доказательств никаких нет. Но всё равно, с замиранием сердца он ждал реакции Кирсана. Её долгое время не следовало, они смотрели друг на друга, глубоко дыша и хмуря брови.        — Прости, Кирсан, это ошибка. Такого больше не повторится, моя вина. Ударь меня, обзови как-нибудь, если хочешь, имеешь право. — Дима поднял руки, «сдался», отдавая себя на милость молодому врачу. Москва — город хоть самую малость, но современный. В институте у него были похожие ситуации, они баловались, и никто ничего не боялся за закрытыми дверями комнат. Но Элиста не Москва, тут консерватизм и гомофобия в каждом, от мала до велика, за такое и убить могут.        — Нет, Дима, ничего… Я не хочу тебя ударить или что-то в этом роде. Ну, я в том смысле, ничего же страшного не произошло, правда? Всё хорошо? — Аюшев неловко улыбнулся, неуверенный в своих словах, не зная что думать и чувствовать. Он никак не относился к геям, он просто с ними не сталкивался. И о своей ориентации не задумывался — ему определённо нравились девушки, ещё лет с одиннадцати он заглядывался на одноклассниц, дёргал их за косички, а через несколько лет встречался с девчонкой на год старше, они обжимались по углам и гуляли, держась за руки. Но сейчас ему совсем не было противно, он чувствовал лишь лёгкое волнение и какое-то странное воодушевление.        — Да, Кирсан, всё хорошо… — Гончаров тяжело вздохнул, опустил руки и спрятал ладони в карманы брюк. — Нам надо об этом забыть. Не то время, не то место, не та страна, ты же понимаешь?        Аюшев растерянно потирал шею и смотрел «в никуда», в одну точку.        — Понимаю. Но забывать не хочу, — Кирсан вывернулся и оказался позади Дмитрия. Несколько секунд нерешительно постояв, выдохнул и ушёл к остальным, в гостиную. Натянул лёгкую улыбку и придал лицу выражение беззаботности. Дима, уткнувшись лбом в ледяное стекло, гневно ударил кулаком по подоконнику, задел солонку, и она с глухим стуком упала на пол и укатилась в сторону холодильника.        Вскоре Игорю очень уж захотелось сделать фотографию. Издержки профессии. Гончарову пришлось появиться в гостиной, фальшиво улыбаться и держать лицо. Лишь на секунду он, не сдержавшись, повернул голову влево, и их с Аюшевым взгляды пересеклись. Дима поспешно отвернулся и снова уставился в объектив.        И больше они об этом не вспоминали до самого отъезда детей. Работали, пересекались где-то, вместе пережили ужасное нападение толпы на больницу, и всегда вели себя лишь как коллеги. Только на вокзале, когда Кирсан уже был готов уходить, они пожали руки. Дима подался вперёд и обнял его, прислушавшись к сентиментальному порыву сердца. Шепнул на ухо: «Я тоже не хочу забывать». Парень обречённо выдохнул, провёл рукой по его спине. Что-то в душе его оборвалось с оглушительным треском.        — Прощай, Дим.        И Аюшев разорвал объятия, решительно развернулся на пятках и поспешил уйти с вокзала. Он оправдывал себя кучей работы, да и «долгие проводы — лишние слёзы», но какая-то его часть понимала, что он бы просто не выдержал смотреть, как уезжает Гончаров, запрыгнул бы в поезд вместе с ним и уехал в Москву, а там будь что будет. Но так нельзя, Кирсан не может так поступить. Он нужен в Элисте, нужен в больнице.