шелкопряд

Неон возвращает себе дар и взамен отдает ему девственность. Биоритм ее жизни — постоянное получи-отдай; она так привыкла. С высоты 250-того этажа Небесной Арены город простилается под ночным небом, как раскатанный блин; Неон на красный проскакивает свидания-букеты-конфеты-комплименты-алеющие щеки-неловкие поцелуи, простилается под ним, разводя ноги в стороны, давится вдохом, когда он входит до упора, не особо жалея ее влагалище (о допустимости такого (его) поведения можно будет подумать потом, когда осадок от нового опыта уляжется внутри, как песок на послештормовом океанском дне; пока что она снова гиперэмоциональная и гиперчувствительная, и это в сотни раз лучше, чем по-рыбьи смотреть в потолок не чувствуя вообще ничего, даже если это и больно). Неон никогда не была так близко к чужому телу, она и свое-то не особо хорошо знала, поэтому она не может перестать его трогать; гладит пальцами паука, поселившегося у Куроро на левой половине ребер и думает о том, какой тот неправильный, потому что у него на две пары лап больше нужного, о том, что после смерти именно этот кусок кожи будет самой ценной частью тела и, что, если бы кто-то просыпал на них банку с дактилоскопическим порошком, то Куроро бы весь, от сильных мышц спины до острого кончика носа, оказался в отпечатках ее ладоней. Поцелуи (взрослые, глубокие, с языком) и прикосновения рук (жадные, ловкие, торопливые) временно отвлекают от мыслей о будущем экспонате домашней коллекции (если Неон хватит удачи все это (его) пережить, конечно же). Куроро притормаживает почти-что по-джентельменски, дает ей привыкнуть к новому ощущению, насладится им сполна, но потом она кивает и ободряюще улыбается, а он улыбается в ответ, но даже не думает двигаться. Тело замирает в опасной близости к тому, чтобы пойти рябью судорог от напряжения. У Куроро вольфрамовая выдержка в костях и сухожилиях, глаза полные живого и очень недоброго интереса; Неон ожидала совсем не этого. — Нет, — так и остается внутри, во всю длину, пока не выглаживает отдельный оргазм пальцами. Это оказывается легко и быстро, он не дразнит, но заставляет извиваться надетым на острый крючок червем; это делает ее еще более мокрой, открытой и уязвимой, и, когда он все-таки двигается (наконец-то), Неон крепко закрывает глаза и не открывает их до самого конца (добровольно лишает себя зрительных стимулов, чтобы восполнить все тактильными ощущениями; прячется, потому что ей твердый член выдержать легче, чем пронзительный взгляд). В романах, которые ей часто тайком оставляла Элиза (частично из-за подружества, частично из-за жалости), героини всегда краснели и задыхались от неловкости, натягивали одеяла до самого подбородка, засыпали сразу же после, слишком утомленные и разморенные; реальность — не книжки, после Неон не чувствует стыда, только холод поздней, болеющей ночи на мокрой коже. Она уходит набрать ванну, прежде чем продолжить (одним заходом и тремя оргазмами здесь явно не обойдется). За закрытыми дверями садится прямо на пол. Между ног все еще очень мокро и липко; его почерк все такой же едва разборчивый, имя — странное. Неон закрывает глаза и открывает их снова. Выдыхает с облегчением, откладывая ручку в сторону. Мягкая бумага легко рвется в мелкие клочья, синие чернила смывает в сток; криптография его предсказания остается неразгаданным шифром. Весточка все еще с ней (в ней). Очередная непреложная истина ее жизни (мне жаль, но это так же значит, что в будущем, когда ты повзрослеешь, тебе нельзя будет завести семью, твоей семьей станет мафия, каждый из них будет рад тебе, как родной дочери, но о собственных детях можешь забыть, просто нельзя; все, что угодно, кроме этого) оказывается такой же ничего не стоящей дешевкой, как фальшивые улыбки отцовских любовниц, которых одиннадцатилетняя Неон часто заставала дома на кухне. Тогда она казалась им по-кукольному милой и они пытались задобрить ее разговорами. Улыбайся сколько хочешь, папа все равно никогда не будет любить кого-то сильнее, чем меня, думала Неон. Потом ведьмина способность купила им особняк в котором было пять спален для гостей и она больше их не видела и не слышала (что не значило, что их не было). В тринадцать лет она подарила отцу постоянное место в совете, взамен он подарил ей пропуск на закрытый аукцион и снял ограничения с карты. У меня не будет мужа, зато у меня будет самая большая коллекция самых редких сокровищ в мире. Кому они вообще надо, эти мальчики, все равно они никогда не звали меня играть. А еще они все мерзкие. Неон делает глубокий вдох и с носом ныряет под горячую воду, та выходит из берегов, выплескивается на пол, шипящая белая пена, пахнущая, как хвойный лес, густыми хлопьями падает следом и синь ее волос расползается вокруг головы длинными актиниевыми щупальцами. Неон жила с этой мыслью (нет — мальчикам, да — коллекционированию) всю свою жизнь, а теперь она будет жить без нее. Тело стремительно нагревается, воздуха становится все меньше, мокрые пальцы сжимают скользкий мрамор все сильнее; она заставляет себя замереть, чтобы сердцебиение стало медленным; выдыхает последние капли кислорода, которые оставались в легких; упирается спиной и пятками в дно. Сколько времени можно так провести, под водой, без воздуха, насколько хватит сил? Чужая рука прикасается к выглядывающим из воды коленкам, острым и гладким. Неон ничего не видит и почти ничего не слышит, только чувствует, как ладонь ныряет под воду, нарушая безмятежную невесомость окутывающего ее тепла. Кончики пальцев проходятся от лобка по животу к груди, выше, мимо разлета ключиц, пока не замирают у шеи. Один-два-три пальца рядом с трахеей. Неон интересно, чувствует ли он, как пульс становится все медленней, как она начинает угасать? Чувствует; достает ее вовремя, придерживая за шею, как упавшего в ведро с водой котенка. Никаких утопленниц в моей ванне. — Знаешь. А я ведь видела твой труп, — выдыхает в острое адамово яблоко, где сухая кожа пахнет свежестью растертых под пальцами лаймовых листьев, терпкостью крепкого черного чая. Неон хочется слизать все языком, чтобы горечь попала в самое горло. — Как хорошо для нас обоих, что я все-таки воскрес. Да, очень хорошо, думает Неон сквозь шум в ушах, пока Куроро вытаскивает ее из воды; холодная аура к беззащитной коже — щекотно. В спальню он уносит ее на руках. Тонкий хлопок пурпурно-черной мужской юкаты укутывает Неон, как кокон, от плеч до пят. Кислота лимона на нежном мясе устриц и мягкая сладость каталонского хересного бренди заставляют эмоциональные качели в голове на время прийти в статическое состояние. — Не думала вернутся? Запасной план (чуть что, бежать прочь, к отцу под крыло, заливаясь слезами и скуля он меня заставил) играет в ящик еще по дороге с монастыря. Цивилизация встречает Неон мрачными вестями, которыми никто и не думал с ней вовремя делится. Папа умирает, Курапика занимает его место. Проблема номер раз: новоявленный глава клана Ностраде любую ложь почует за милю (в этом смысле он всегда напоминал Неон дрессированных собак Сквалло). Проблема номер два: для того, чтобы удержать эту позицию Неон явно Курапике не нужна (Курапика не папа, потакать капризам и истерикам не будет, просто снова запрет ее в очередном монастыре-санатории-больнице и дело с концом). Проблема номер три (самая обидная): ежегодного аукциона больше нет (Десять Донов мертвы, а их новые копии два года спустя наконец-то официально отказываются проводить его очно, заявляя, что по их авторитетному мнению это будет пляска на костях; чушь собачья, Доны мертвы — мертвым плевать, папа лучшее тому доказательство: Неон могла бы абсолютно голая пешком пройти от Башни до акрополя, где его похоронили и он бы все равно не встал из могилы, чтобы отругать ее за это вызывающе неприличное поведение). Они называют эту реструктуризацию ключом к новому тысячелетию, видят в ней символ неумолимо наступающей цифровой эпохи, Неон не способна рассмотреть там ничего кроме трусости. Не то что бы она не понимала желания зарыть голову в песок и притворится словно ничего не было, но какой же бардак. Дела, которые теперь ведутся только через посредников, отмененные званые ужины и благотворительные балы, всеобщее недоверие и враждебность даже между теми, кто когда-то казался близкими друзьями. Мясо цивилизации сползает с шарнирных суставов, обнажая настоящую суть любой преступной организации. В выбеленном скелете место остается только для заводских настроек: жадность к власти, убийство из мести, нарушение законов и нечеловеческая жестокость к врагам. Никакого изящества и глянца. Никакой романтики. Мафия — уж почуявший опасность и впавший в состояние танатоза, чтобы спастись от угрозы. И все из-за одного человека (который кормит Неон с рук гравветскими устрицами). — Меня еще месяца два никто не хватится. И то не факт, что вспомнят. Неон снова ускользает из-под надзора назойливых нянек. И Куроро снова ей в этом помогает. Только в этот раз он натыкается на нее совершенно случайно и она не говорит ему за это спасибо, а он не отвечает пожалуйста. Они оставляют за собой кровавый след из трупов монахинь (наверное, коридоры аукционного дома в ту злополучную ночь сентября выглядели так же). В глазах обычного мира Неон вполне себе выглядит соучастницей: второй раз удачно ускользнувшая из цепких лап смерти, в этот раз единственная выжившая. Себе Неон скорее кажется добровольной заложницей. — А потом? — А потом святая Агнесса великомученица выполнит мое заветное желание и вернет мне дар пророчества. — И всё? Тебе и вправду всё настолько безразлично?        Неправда. Неон волнует очень многое. Просто она не в настроении об этом говорить. — Скажи честно, ты мне ее из жалости вернул? Вопросы, которые задавались в самый неудобный момент и заставали врасплох, были основополагающей частью ее личности, потому что дома Неон забыли научить, как обращаться со словами аккуратно. В случае папы слова всегда были самыми живучими воробьями на свете, с завидной регулярностью вылетали из его рта, такие легкие и такие убедительные да, Неон, конечно же, Неон, завтра, Неон, обязательно, Неон; потом обещания сформированные из воробьиных стай едва выполнялись наполовину и ее слабые нет, не буду, достало оставались летать на свободе недостреленными коростелями, потому что Неон тоже никогда не могла сдержать данное себе слово, потому что Неон всегда проигрывала в их спорах, громко требовала честности, а потом добровольно заглатывала ложь, если к ней прилагались подарки, замотанные в красные ленты и пять минут живого папиного присутствия (на самом деле Неон просто совсем не умела за себя бороться, может поэтому двери в дебатный клуб были для нее не просто закрыты, а наглухо заколочены). — Я думаю дар полезней всего, когда им пользуешься именно ты. Еще не предложение работы, но что-то близкое. Очень прагматичное в своей сути, очень знакомое. Получи-отдай. Часть Неон надеялась, что он скажет, как увидел ее там, потерянную-растерянную-разбитую и подумал: вау, в этом ведь я виноват, как нехорошо получилось, надо это исправлять. В ответ она бы оттаяла и прониклась к нему робким сочувствием, ведь, на самом деле, он не хотел этого делать, его вынудили обстоятельства, так ли важно, что было в прошлом, если сейчас все хорошо? Но воры бывают благородными только в средневековых народных балладах, а у Куроро единственным проблеском человечности все еще остается только та его часть, которая оплакивала умершего друга (ради временного умиротворения которой было убито две тысячи человек). Слышать правду оказывается… интересно. — Ты же помнишь, я могу предсказать будущее только на четыре недели вперед. И я никогда не буду способна узнать его для себя. Так что даже если ты решишь убить меня или снова забрать ее, я не смогу тебя остановить. Никак. Я — единственный человек в мире, судьба которого по-настоящему предрешена наперед. — Так что спроси меня то же самое через месяц.