Нимфа ясеня

Брок Рамлоу вторники ненавидит люто. В понедельник организм, выдрессированный годами ранних подъемов по взбешенному рявку высокого и не очень начальства, просыпается самостоятельно без всяких будильников. В понедельник у него всегда куча неинтересных и набивших оскомину дел: необходимо перечитать кипу отчетов и составить на них резолюции, выдать очень ценные указания бойцам отряда, успешно пофлиртовать со служащей архива (крашеная блондинка Лили удивительно миловидна и настолько же тупа, на работу такую могли взять только в рамках коррумпированного уговора старых знакомых) и, конечно, предстать пред темное око великого директора, чтоб ему икалось долго и со вкусом пепла. И весь день у Брока расписан поминутно, некогда перекурить и подумать над былыми ошибками и будущими подвигами. И скатываться в бездну, ощущая, как мир разламывается на части, тоже некогда. И Брока это устраивает целиком и полностью. А вот вторники он ненавидит, да. До зубного скрежета, до ломоты в висках и сбитого дыхания, потому что сбитых костяшек пальцев об стены коридоров ему не объяснить бы. Потому что в девять утра Броку Рамлоу назначена еженедельная аудиенция с Александром Пирсом, чьи регалии остопиздели еще пять лет назад. Удивительное дело — Черепа в этом мире успешно грохнули три четверти века как, а дело его живет и не менее успешно тянет длинные щупальца во все подразделения святого агентства ЩИТ. Хотя на взгляд Брока, все это показательное противостояние — две стороны одной медали. И бесят его обе стороны до невозможности. И встреча эта вроде недолгая — какие-то смешные десять минут, за которые невозможно толком ни дела обсудить, ни планы построить, а Брок после нее по часу собирает мысли в стройную шеренгу. Что, впрочем, каждый раз по кругу приводит его к единственному итогу: что всё он делает верно и нужно продолжать. Потому что иного не дано. — Свободен, — отмахивается Пирс. И Брок выметается из кабинета, скомкано прощаясь уже на пороге. Лили сама себя не очарует, а Брок как раз видел по дороге на работу новую кофейню с модным интерьером. Девчонкам такие вроде бы нравятся: дерево, листики и всякая экологичная шняга, политая безлактозным молоком. Син бы не понравилось, думает Брок, ютясь за маленьким круглым столиком. Таким и позвоночник в драке не сломать. Краем уха слушая бессмысленную болтовню, он позволяет себе на минуту расслабиться, погружаясь в воспоминания. Она любит крепкий черный и без всяких добавок, а не эту инстаграмную мишуру. Ложка сахара, знает он. На одну чашку — одна ложка, простая арифметика, и это в памяти его держится крепко. Как и многое о Син, остальное, будто за ненадобностью, постепенно растворяется в новом (совершенно ином и удивительно таком же) мире. И однажды останется только Син, которую Брок подвел. Потому что однажды, в похожий на этот вторник, он сдох как безродная псина. Лили смеется над собственной шуткой и Брок улыбается тоже, в поддержание беседы. *** Часы на стене тикают успокаивающе. Простые, без вычурного бренда на циферблате или символа Гидры, они даже время отсчитывают так, будто мир за пределами базы вовсе ничего не значит. И вся жизнь, что жила Эрика, тоже. Помещение, которое Стив Роджерс избрал для себя кабинетом, просторное и простое, с добротным столом, удобными креслами и поистине волшебным диваном. Последний настолько понравился Син, что она, сняв туфли, забралась на сиденье с ногами и позволяет себе небольшую передышку. Под мерный ход часов удобно думать, выстраивая цепочку будущих действий. И Стив Роджерс, сидящий за столом и сосредоточенно что-то печатающий в массивном ноутбуке, ей совсем не мешает. Тишина базы успокаивает, и Син кажется на мгновение, будто она вернулась в прошлое, не туда где дом и согретый солнцем сад со старым ясенем, где было все просто и легко, но куда-то ближе: где мир уже оброс сложностями, но Брок Рамлоу еще жив. — К чему ты стремишься? К мировому господству? — с любопытством спрашивает Син, грея руки о чашку с кофе. И Стив Роджерс, застигнутый вопросом, кажется, врасплох, задумчиво молчит. Закрывает ноутбук, крутит в ладонях по столу такую же чашку и будто решает задачу, которую видит впервые в жизни. — Единоличное господство не даст этой стране ничего хорошего, — наконец пожимает плечами он, — в нем любой тиран потеряет себя и свои идеалы. Я солдат, сильнее, выносливее, быстрее, чем другие, но все же после долгой войны я хочу достичь мира. — И все же ЩИТу ты предпочел Гидру. — Вопрос удобства, — обезоруживающе улыбается Роджерс. — Ты ведь тоже выбор сделала, когда приняла личность Эрики и жила ее жизнь в течение пяти лет. — Я не… — Ты — да, — отрезает Роджерс. — Психика человека является очень мощной системой, гибко подстраивающейся под обстоятельства или самоотверженно противостоящей им. Ты стала Эрикой, потому что в тот момент тебе подходил ее образ, это позволило тебе восстановиться, зализать раны и пережить… потерю. — Меня заставили все забыть! — шипит Син. — И многое из того стоило бы помнить? — насмешливо спрашивает Стив. — Вечная муштра, недовольство Черепа и лебезящая Гидра, ждущая от человека, а ты обычный человек, сверхсвершений. О да, лучшие воспоминания, достойные мемуаров. — Я забыла его! Стив отставляет чашку брезгливо, будто в кофе увидел муху. — Наемника, убийцу и террориста. Заметь, это все про одного человека. Для него не было ни Бога, ни черта, ни тормозов. Он сделал из всего хорошего — вытащил тебя, дал шанс на другую жизнь и погиб, чтобы не мешать тебе ее жить без него. — Я любила его, — твердо отвечает Син, поднимаясь с дивана и надевая обувь. — И он меня тоже. Стив смеется: обидно громко и совершенно невесело. — Это не было любовью, Син. Это было помешательством, агонией, будто предначертанием или чертовым пророчеством, что не могло не начать сбываться. Я изучал вас, тебя, его, расспрашивал Сьюзен, допрашивал свидетелей. И со стороны, знаешь, оказалось виднее. *** — Ты был с девочкой излишне груб, — укоризненно качает головой Сьюзен Скарбо. И Красный Череп, стоящий у окна, оборачивается. На один бесконечно короткий миг он ей кажется Иоганном — редким мечтателем, стремящимся к великим свершениям ученым, за которым Сьюзен когда-то поклялась идти сквозь огонь и воду в блестящее будущее. Но будущее отчего-то вовсе не блестит, а Иоганн развеялся будто мираж, уступая дорогу кому-то другому. — Она бесполезна. — Она твоя дочь. Он склоняет голову набок: — Которую я собирался застрелить как неудавшийся эксперимент еще в колыбели. Ты обещала создать из нее нечто достойное моего наследия, нового лидера Гидры. Но все, что я вижу, бракованные гены без единой надежды на исправление. Единственное, что ей удается в этой жизни поистине блестяще, это блокировать любую сыворотку. Мы перепробовали десяток формул! Сьюзен выдыхает: — Мы будем пробовать еще. И еще. И снова, если потребуется. Она твое единственное дитя, другие эксперименты провалились, Иоганн. Нам нужно работать с тем, что есть. «Других у тебя не будет». Но этого, знает Сьюзен, ему говорить нельзя.