Нимфа ясеня

Син никогда не была на этой базе, к своему стыду, даже не знала о существовании. Не то чтобы у нее были ознакомительные экскурсии по всем щупальцам великой Гидры, но общее представление и примерное расположение основных цитаделей она когда-то знала наизусть. Старое, наверняка одно из первых, это место, несмотря на предназначение, оказалось иррационально уютным. Чуть обшарпанные, покрытые серо-зеленой краской стены, едва слышно гудящие светильники под потолком резко контрастируют с новой мебелью, мощными компьютерами и лучшим оборудованием, что можно достать на черном и не очень рынке. Еще и вещицы, помеченные Старк Индастриз, нашлись. И ни одного, а Син искала, изображения Гидры, разве что нашивки на форме у сотрудников. Либо Роджерс постарался, избавляясь от символа, что ученые халаты так и не смогли вбить в его голову намертво, либо Череп окрестил это место пыльной кладовкой и не счел нужным приводить к стандарту «пафос и морепродукты». На четырех подземных этажах лабиринтами расположились лаборатории, административные и жилые помещения, спортзалы, оружейные и черт знает что еще. Даже две библиотеки нашлись: научная и художественная, что вовсе удивительно, его величество Череп не жаловал лживых написанных слов. Маленький подземный город, живущий по своему календарю, как кажется Син, не заметил изменившегося мира снаружи. Там, в ЩИТе, говорили, что Гидры не осталось, что головы окончательно сожжены в пламени справедливости и закона, а щупальца порублены в крошки и взорваны ракетами Старка. Либо действительно верили, либо, Син не отмахивается от этого варианта, такое развитие событий преподнесли только ей. Чтобы не сомневалась, не копала и жила дальше в нужном им направлении. — Я здесь очнулся, — поясняет Роджерс. — Это место удалось сохранить в тайне, не пришлось ничего зачищать и стирать из памяти серверов. На нижнем ярусе архив есть, доисторический, прямо как я. Там и нашел данные, от которых отталкивался. Твое досье в том числе. Син чуть заторможено кивает, грея ладони о большую кружку с растворимым кофе. На мгновение позволяет себе по-настоящему расслабиться, обдумывая следующие шаги. Собственный мир, бережно лелеемый пять долгих лет, оказался дрянной картонной декорацией, бутафорией, навязанной врагами. И ей теперь нужно с этим как-то жить. — Мне на работу надо. Колсон хватится. Она выцарапывает из вязкого болота мыслей нужные: не вызывать подозрений, раскопать как можно больше, привести обрывистые воспоминания в хоть какое-то подобие порядка. Упорство, знает Син, всегда вознаграждается. Роджерс только плечами пожимает, пока мать — Син ежится от тяжелого взгляда, сверлящего затылок, — недовольно молчит. И даже браслеты, чей ласковый перезвон всегда сопровождал и наставлял ее, — не шелохнутся. — Если нечего сказать — лучше промолчи, — предупреждает Син. — Я не брошу все теперь. Не имеет права. — Бросать и не надо, — отзывается Роджерс. — Тебе сделали больничный до конца недели, чтобы не вызывать подозрений. Успокоишься, почитаешь документы, а затем приступим к следующей части операции. — По вскрыванию консервной банки под названием ЩИТ? С удовольствием. Она возьмет нож побольше. Говорят, у Фьюри толстая шкура. Но и у Син есть тысяча и еще немного причин отомстить. И всего одна действительно стоящая. — Ох, создание. — Сьюзен в мгновение оказывается рядом, перебирая пряди волос, начинает плести косу. Как в детстве. *** Воздух входит в легкие со свистом, успокаивая заведенное адреналином тело. Син вымотанной куклой лежит на траве, ловя привычное ощущение, как подрагивают от усталости огрубевшие ладони. От мозолей давно не помогает ни свербящая в носу запахом полыни мазь, ни разрекламированный в девчачьем журнале дорогой крем. Пальцами зарывается в аккуратно скошенный газон, тянется к земле как к единственной константе, что дарит хоть какое-то подобие твердой опоры. Брок учит ее сражаться, не жалеть себя и не поддаваться другим. Пригодится. Син знает это, но все равно передышка кажется благословением. Отец бы разочарованно скривился, но Брок — дает ей эту нужную минуту. Или две. — Вот твоя истина, маленький грех, — задумчиво тянет он, засунув руки в карманы военных штанов. Смотрит вдаль, прищурившись, будто там, на грани горизонта есть что-то, чего сама Син увидеть не сможет даже в бинокль. Вечереет. Ветер становится холоднее, а небо постепенно уходит в грязно-лиловый, приоткрывая взору чарующие далекие звезды. Скоро мать позовет в дом к ужину, прерывая затянувшуюся тренировку, и Брок — Син знает, уверена, — уедет, он никогда не остается. — Быть наемником весело. И выгрызать для себя лучшую жизнь взамен паршивой, брошенной будто кость собаке, кем-то свыше — правильно, — он усмехается. — Не то чтобы я изначально верил, знаешь, во всю эту муть с предназначениями, религией и прочим колдунством, но при моей профессии пришлось быстро переосмыслить видение, знаешь ли. Хочешь поговорить о ценности жизни? Син качает головой. — Жизнь одного не важна для общего блага. — Но без жизни одного общего может не быть, — парирует он. — Общество состоит из одиночек, Син, убери часть — и механизм не заработает. Как вынуть пулю из пистолета. Или не добавить к бомбе взрыватель. Син закашливается от смеха. — Философ. Он пожимает плечами, то ли согласен, то ли спорить не хочет. Его дело — учить ее давать отпор и немного — убивать, а за мудрые изречения и наставленческую чушь ему, знает Син, не платят. — Мир просто слишком сложный. — Сложнее, чем говорит отец? Брок долго смотрит ей в глаза. Пытается подобрать слова? Син очень хочется вскрыть его череп, чтобы посмотреть, что же там внутри. Как он думает, какие нейроны приводят к тем или иным решениям? Но в итоге он так и не отвечает. И Син понимает почему. *** — Бесполезная! Син вздрагивает, зажмурившись. Сцепляет ладони в замок, сжавшись в кресле — дорогом, кожаном, как и все в рабочем кабинете отца. Пока тот разочарованно разглядывает ее будто муху на стекле. Того и гляди потянется за газетой, чтобы прихлопнуть и брезгливо смахнуть в мусорную корзину. — Годы исследований, десятки ученых, лучшая женщина из подходящих, а итог… — он выдыхает, — такой. Син рвано кивает. Перечить нельзя. Красный Череп всегда прав. Он — истина. Сначала он, а затем все остальные. И где-то в конце длинного списка «остальных» притулилась Синтия, чье мнение и взгляды на происходящее в мире не имеют значение в масштабе планеты и блага, которое этой планете несет Гидра. Выбраковка, неудачный эксперимент, гордо представляемый верхушке как лучшее творение, выкованное, вылепленное из ДНК великого Красного Черепа. Разочарование Черепа бьет наотмашь, не оставляя Синтии возможности защищаться. — Дети трущоб имеют лучшие результаты. Он прекращает мерить шагами кабинет и замирает рядом с Син. Дышит размеренно, будто вовсе не в ярости, смотрит испытывающе-холодно, точно примеряется — пристрелить или пусть живет в наказание за свою никчёмность. Дрожащая полупрозрачная надежда заставляет Син медленно и, она верит в это, с достоинством поднять голову, встретить его взгляд прямо. — Я докажу. Делами. В глазах отца — мрачное желание избавиться от головной боли. Затянувшееся молчание бьет по нервам, но Син не отводит взгляда, не моргает. Медленно развернувшись, он с достоинством истинного правителя, садится за стол. Скривившись, отбрасывает в сторону листы с результатами выпускных школьных экзаменов. Отлично, но не идеально. А потому Син практически выбегает из кабинета, когда отец — Череп — отпускает ее небрежным взмахом руки. Чтобы увидеть за дверью спокойного — как скала — Брока. Тот аккуратно и с невероятным почтением закрывает дверь кабинета Красного Черепа, а затем берет Синтию за руку и уводит прочь. Тащит, насвистывая, по коридорам, скалится в ответ на приветствия и даже шутит что-то беззаботное, перекидываясь ничего не значащими фразами с сотрудниками, что попадаются на их пути. Образцовый охранник для дочки большого босса, как в паршивом голливудском — Син смотрела, но не понравилось, — кино. А затем заводит ее в лифт, нажимает на кнопку паркинга и наконец снимает с лица хорошее настроение. — Дорогуша, надень костюм злого шута и получай удовольствие, — серьезно говорит он. Наставление Брока как всегда вовремя. Хочется огрызнуться, выбивая право хандрить, но Син знает — он прав. Черт побери, он всегда прав. И показывать эмоции — настоящие, неподдельные, разбивающие ее в хлам, — перед лицом Гидры, что испытывающе наблюдает через объективы сотен камер, нельзя. Она слаба для троих, но для целого мира должна быть крепче вибраниума. Син кривится, пытаясь прорисовать на лице подобие улыбки. — И голову выше. Она послушно задирает подбородок. — А теперь мы едем в тир. И не дай бог ты хоть раз промажешь мимо яблочка. Син с усмешкой интересуется: — Какой бог? — Да без разницы вообще, любой бог. *** Сьюзен Скарбо знает свой дом лучше, чем те, кто его построили. Все выструганные доски и ржавеющие гвозди, каждая травинка, пылинка, что пляшет под светом полуденного солнца, — все здесь ее и для нее. И незваных гостей здесь не может быть в принципе. А потому тихие, будто кошачьи, шаги Брока Рамлоу она отслеживает лениво, даже не отвлекаясь от чтения средневекового колдовского трактата, честно добытого при последней операции в Шотландии. Она старая женщина и может себе позволить встречать гостей сидя на диване, укутавшись в тонкую, подобно паутинке, шаль. — Если хочешь чая, то налей себе сам, — замечает Сьюзен, переворачивая страницу. Брок фыркает. — Не в обиду тебе, но предпочитаю знать, что пью. И ем. — Считаешь, мне было бы интересно тебя отравить? — Сьюзен почти обидно. Столько возможностей, а он малодушно боится яда. — А впрочем, полагаю, ты пришел по важному делу. Создание сейчас в Висконсине, изучает антропологию с одним достопочтенным профессором, и здесь тебе делать нечего. Он кивает: — Старикашка в очках со здоровенным линзами, ага. Я послушал пару лекций и понял, что знал не все виды пыток. Зачем ломать врагам пальцы, если можно просто занудить до смерти. — Ты был там до или после Африки? — После, — огрызается Брок, переминается с ноги на ногу. — Устроил местным апокалипсис, навел порядок и только потом заглянул на огонек в университет. Она со вздохом откладывает книгу в сторону и поднимается с дивана. Поправляет шаль, вскользь замечая, как нервно звенят браслеты, и подходит к Броку. Под глазами у него залегли тени печальной усталости, уголки губ подернуты горьким разочарованием. И даже хриплый задор в голосе, который он демонстрирует всем и каждому, не спасают ситуацию, на взгляд Сьюзен. Зорко всматриваясь в глаза Брока Рамлоу, она совершенно не радуется тому, что видит. За такое, знает Сьюзен, положена казнь без всякого последнего ужина. — Сколько в тебе осталось удачи, Бинго? — спрашивает она обеспокоенно. — Тебе ли не знать об изменчивом характере фортуны? — Выгребу, — огрызается он. — А если нет? — Значит, выгребет она. Сьюзен разочарованно качает головой: — Благословения не будет. — И не ждал.