Bullshit

      В уютной тишине привычно пахнущей красками комнаты звучит настойчивый стук в дверь, отчего парень за напольным мольбертом вопросительно прищуривается, ведь гостей он не ожидал. — Да? — произносит Уилл, неуклюже замечая про себя, что делает он это слишком тихо, почти шепотом.       Однако человек за дверью будто чувствует движение губ, позволяющее зайти. Он уже не такой волевой, как его стук. На его лице сияла непривычно открытая улыбка, тёплая, словно лучики весеннего солнца. Байерса сконфуженно передергивает: — Все в порядке? — неосознанно он застывает в ответной смущенной полуулыбке, откладывает грязную от краски кисть, бросая мимолетный беспокойный взгляд на своё художество.       Майк давно не баловал Байерса своим присутствием. Казалось, прошла целая вечность прежде чем они снова, как в старые добрые времена, очутились в спокойной обстановке вместе. — Да, да, просто видел бы ты своё серьезное лицо, — Уилер был в очень хорошем расположении духа, — но я не это на самом деле хотел сказать, — он тут же стушевался, оправляя бирюзовую ветровку.       Хозяин комнаты кидает быстрый взгляд на его руку и перебирается к лицу, смотрящему то ли на Уилла, то ли куда-то сквозь него, на стену с рисунками. Любой близко знакомый с Баейрсом человек заметил бы интересное изменение: стены, ранее пестрящие разнообразными плакатами и рисунками теперь были полупусты и бесцветны.       Взросление, осознанность, жизненные обстоятельства так повлияли на эту сдержанность? Уиллу это казалось закономерным. — Ты сегодня не пришёл на собрание, — задумчиво заметил Майк. — Мне нездоровилось, — он опустил взор в пол, словно провинившийся ребёнок.       Уилер сделал пару шагов по комнате, осматриваясь по углам, но, как только услышал «нездоровилось», в его темных глазах отразилось сочувствие и тихая боль. — Опять? — Опять.       После последней схватки с Векной Уилл стал все острее ощущать на своей шкуре, что ими была выиграна лишь битва, но далеко не война. Его влияние, к счастью, не крепло, зато оставалось стабильным и неуклонным. Истязатель разума проявлял себя редко, но прицельно. Подстегивающий холодок, проходящий вдоль позвоночника, выворачивал все нутро наизнанку на доли секунды, казавшиеся адской пыткой Люцифера. — Что я пропустил? — Уилл проходит около друга, присаживается на кровать и ожидает от него того же.       Майк следует его примеру, разглаживая однотонный пастельный плед с узорами под собой. Он открыто разглядывает черты Байерса, отчего тот нервно сглатывает: — Так… было что-то важное? — ему приходится выпустить из себя какое-то подобие кашля, чтобы прервать неловкую паузу, — Майк? — Нет, — парень невзначай опускает взгляд на приоткрытый рот напротив, — не думаю.       Уилл кивает, пока его наполненные ребяческой робостью глаза прячутся под темными ресницами. Он не понимает, почему Уилер так странно себя ведёт — хотя, наверно, это у Байерса горячка и в этом нет ничего необыкновенного, ведь они друзья. А друзьям позволительно сидеть так близко и смотреть друг на друга с блеском в глазах. В этом и есть сущность дружбы.       Но почему в жгучей лихорадке колотится разгоряченное сердце? Почему так потеют ладони и живот сводит от первобытного спазма? Почему?       Из грудной клетки Майка вылетает сдавленное «Уилл», а чернеющие глаза будто гипнотизируют своей глубиной, открывая потайные комнаты в чужом сознании, и обволакивают густым пьянящим туманом.       Губы Уилера в особенном порыве накрывают мягкие и податливые губы парня, поцелуй выходит жадно-чувственным, Майк целует Уилла в первый раз, как в последний. Жар сменяется необъяснимым ознобом, откликающимся на затылке, там, где вседозволенно блуждают тонкие пальцы. На губах вдруг появляется вкус железа, но очень сильный и даже странный. Байерс распахивает глаза и его милая душа уходит в пятки, потому как он уже не в своей комнате — в кромешной тьме, откуда напротив на него уставились безумные синие глаза, чуть ниже — до тошноты лукавый оскал. Билли. Билли Харгроув. Уилл вскакивает с влажной подушки в ночи. Черт. Черт. Черт.