Лишь волею судьбы мы — овцы в волчьих шкурах.
Давным-давно под звёздами, озарённый их ярким сиянием, жил мальчик. Тогда у мальчика, наверняка, были семья и дом, в который он мог вернуться. Он жил своей нелёгкой жизнью и никогда не унывал, на мир у мальчика были свои взгляды, которые со временем и силой, приложенной к выживанию, оформлялись в идеи. В навязчивые и противоречивые идеи, в которых был уверен один только он. Мальчик родился необычным. Его руки дарили исцеление, а слух и зрение различали недуги. Вскоре мальчик осознал, насколько необычна сила, подаренная ему свыше. Такие возможности, какими довелось обладать ему, явлением считались редким. Он всегда отдавал и никогда не брал взамен — мальчик был благодарен за то, что имел и большего не ждал. Он всего-навсего надеялся, что его послушают взамен. В его идеалах не было ничего ужасного или опасного. Мальчик всегда думал об одном и том же — он по сей день стремился помогать. Мальчик, наверное, в те времена и не рассчитывал... Не рассчитывал на то, что в один прекрасный день его стремление пронесут в сердцах сотни. Талантливые и не слишком, желающие спасения или благословения — все они рассчитывали на силу и взаимопомощь. В этом была их неповторимость. Их терпимость к друг-другу в рвении жить. Терпимость, в итоге, привела нас к морю, а море приведёт к свободе. По крайней мере, именно так всë и было задумано мальчиком. Мне нравилось здесь. Чувство ветра в волосах и бескрайние просторы со всех сторон делали меня такой крошечной в отношении целого мира. Мне хотелось следовать за морем, видеть его с берегов, палуб, хлипких мостовых, в окнах кают и собственной комнаты, которая однажды могла у меня появиться. Этот глоток свободы... Он был чем-то непередаваемым. Чем-то, что способно было вдохнуть жизнь в однообразность. Я чувствовала, насколько крепко стою на ногах, пока над головой развеваются паруса, а волны у бортов разбиваются в пену. — Может, всë-таки, выпьешь чаю? — озабоченно спрашивает Наташа и мне сводит скулы от её напускной вежливости. — Пожалуй, всë-таки, выпью. Из термоса тянулся серебристый пар с запахом горных трав. Я сделала торопливый глоток и поморщилась, прикусывая обожжённую губу. Чай в непосредственном доступе стал для меня открытием. Я понятия не имела, из каких трав он состоял и стоил он, наверняка, прилично. Может быть, даже дороже моей накидки... Кто знает, чем там ещë себя тешат равкианцы? Оказалось, гриши из именитого Малого дворца — существа, до боли изнеженные роскошью и дважды подчёркнутой важностью собственного "Я". Пока команда матросов во всю кружилась по судну, обладатели кафтанов нежились в первых лучах утреннего солнца. И чего ради им подниматься в такую рань? Сидят себе у перил на верхней палубе... Изначально ребята старались найти себе какую-нибудь работу на палубе или как-то применить свои способности в угоду команде матросов, когда же стало ясно, что помощников на судне и без них с лихвой хватает, Уолл всë же уговорил их подняться к остальным. Я не сопротивлялась с самого начала. Всë же отдыхали гриши Колодца редко... Иногда удавалось выбраться к самому носу корабля. Там, за перилами, простиралось бескрайнее Истинноморе, принимающее голубовато-серые оттенки. Ерсэль, будучи крайне конфликтной личностью, умудрилась обругать даже безобидных матросов. Я считала, что "свобода" влияет на неё по-своему. В конце-концов, все мы разные, соответственно и эмоции выражаем по-разному. Я лишь беспокоилась о том, чтобы однажды Ерсэль действительно не выбросила кого-нибудь за борт. Не по наслышке было известно, что она способна на нечто подобное. Ксантия придвинула ко мне небольшой мешочек с пряниками. Я, удивлëнно охнув, принялась рассматривать искусно выполненную на них печать. — Да, — скупо усмехнулась Ксантия, — это равкианский герб. — Невероятно... Я пряников лет сто не видела, а здесь такое. Даже есть как-то жалко. Девушка пожала плечами, делая глоток из своей чашки. Весь её настрой показался мне каким-то не таким. Она казалась чем-то опечаленной. — Что тебя расстроило? — осторожно улыбнулась я, — поделись со мной. Вдруг я смогу как-то помочь? Она презрительно хмыкнула. Одарила меня холодным взглядом, который в купе с её мрачными глазами ощущался особенно устрашающе. Я не поддалась. Ни в прошлые разы, когда она старалась отгородиться от меня при помощи этого метода, ни в этот раз. — Ну же, Санкта. Ты стольким со мной делилась, мы много лет провели с тобой плечом к плечу. Что сейчас тебя останавливает? — я вздохнула, — знаю, это в твоём репертуаре. Нужно будет, промолчишь и месяц, только насколько я помню, молчание влияет на тебя не лучшим образом. — Какая же ты наивная, Малеса. — она стала темнее тучи, — наивная, проницательная, назойливая... Невозможная. — Ты так считаешь? — внутри всë сжалось от обиды. С чего бы Ксантии так думать обо мне? — Считаю. Очень хорошие задатки для лидера, но Малеса... Как много мы знаем о твоём прошлом? — она усмехнулась, — тебе ведь известно всë о нас. Кто, откуда, как попал в Изеулт... И тем не менее, я ни разу не слышала ничего о тебе. Почему Дарак ищет тебя? Кто ты такая? На сердце ощутимо лёг камень. Механизм вдруг с щелчком заработал, головоломка, которой не было конца и края, в миг собралась воедино. Передо мной предстала истинная картина, вносящая ясность в смерть Суви. Я посмотрела на Ксантию так, как никогда на неё не смотрела. — Всë это время причиной была ты? — Удивлена, не так ли? — безразлично протянула она. — Но почему? — я чувствовала, как внутри всë ломается. Чувствовала, как моя душа разбивается на тысячи мелких осколков. — Я начну издалека, — снисходительно улыбнулась она. — Я считала, что ему нужен Суви. Ты и сама прекрасно знаешь о том, что настолько проводного человека поймать нелегко... Вот он и пожелал, чтобы кто-то из Колодца помог ему. Нет, не совсем так. Ему нужен был не кто-то, ему нужен был приближённый гриш. Кто-нибудь из артели. — она заглянула в свою крошечную похóдную чашечку, но ничего нового в ней не нашла, — он долго искал, а в день моей поимки — нашёл. Мне больше некуда было деваться, я ничего не могла поделать... В какой-то момент я осознала, насколько мне дорога моя жизнь. Маршалл воспользовался этим. — она ненадолго смолкла, давая мне передышку и подливая себе чаю. — Ни тебя, ни Суви никогда не видели в лицо. По сей день, уверена, никто среди народа, которому вы принадлежите, понятия не имеет о том, какие у вас лица. Именитые преступники и знаменитые злодеи, ставшие среди каэльцев не более, чем сказочкой — Вор Гришей и его маленькая преемница. Почему так? Каким образом ты умудрилась перекрыть ему кислород? Улыбка невольно расцвела на моих губах: — Да как ты смеешь... После всего, какое право ты имеешь винить кого-то? — сорвалась я на отчаянный шёпот. — Хочешь сказать, в этом есть моя вина? — Ему нужна была ты. Не Суви с его идеалами, а маленькая, глупая и трусливая девочка, сидящая на дне Колодца! — она стиснула зубы, — знала бы ты, Малеса, сколько дерьма на самом деле повидала Артель... Всë это и краем тебя не коснулось, потому что что-то отгораживало тебя от опасности, с которой мы сосуществуем! Или кто-то? — едко ухмыльнулась она. — Закрой свой рот, Ксантия. Закрой... — обида задушила меня окончательно. Я чувствовала, как к глазам подступают непрошеные слëзы. — В чëм меня пытается обвинить предательница? Кем бы ты ни была раньше, здесь и сейчас ты — никто. — на моëм лице нарисовалась какая-то пограничная эмоция, разделяющая насмешку и горькую печаль. Девушка неопределённо хмыкнула, решив не прерываться на ожидание, пока схлынут мои эмоции. — Много лет назад, ещё до Изеулта, мы с мамой и братом жили около границ, деливших Новый Зем и Южные колонии, что неподалёку от Кофтона, — говорила она так, словно эти слова ей ничего не стоили, — небольшая ферма, скот, возможность пару-тройку раз выезжать к рынкам, чтобы выставить на продажу сырьё или часть выращенного урожая. Не бедно, но и не богато. — К чему ты клонишь? — недопонимала я. — Брат уехал служить. Служба эта затянулась, — продолжала она в своей манере, — а от него ни буквы, ни точечки. Семья неприметная, из глуши. Мой брат был единственным, кто на тот момент мог тянуть семью на себе. Я тогда ещё мала была, а мать... — она поджала губы, — мать была больна. Когда брат исчез, она принялась изводить себя за троих. Представь себе некогда жизнерадостную женщину с морщинами, не предназначенными ей по годам, Малеса. Я сглотнула, отводя глаза. Мне было стыдно? Или в глубине души копошилось что-то ещё? Крошечное, доселе мною незамеченное. Я терзала себя похожими чувствами за непониманием слова "семья", но слова Ксантии были не более, чем исповедью монстра. — Она только и делала, что жалостливо смотрела на меня и продолжала повторять, что всë наладится. Не веря в то, о чëм говорит, пыталась убедить меня. Ну не смешно ли? — Сомневаюсь, что вы с ней в чëм-то похожи, — вырвалось у меня. Девушка всë не прекращала непринуждённо улыбаться. — Верно. Мы совершенно разные люди. От моделей поведения до внешних данных. Она медленно сходила с ума от тоски и одиночества, ибо кем ей была я? Абсолютно никем. Считаешь ли ты, что в моей жизни что-то переменилось? Нет. — девушка сдула завиток пара, снова пряча глаза в чашечке, — и жила бы я так дальше. Судьбе было смеху мало. Дальше непогода и нищета. Сколько пользы было от меня — от ребёнка, так и не познавшего детства? В груди у меня снова заболело. Я знала, к какой части её истории мы близимся. — Я стала наживой работорговцам. Маленькая, худенькая и смазливая, а в связи с возрастом ещё и до откровения глупая. — она покачала головой, — обвини меня, Малеса. Сделай меня козлом отпущения. Я просто хотела правды. Определённости. А такие вещи, как положено, приходятся на счастливых людей, которым есть куда податься. Суви был моим домом. Он подарил мне эту определённость, Ксантия. — Тогда почему ты пошла дальше? Почему не остановилась, не осталась там? Ты могла продолжить жить себе припеваючи в Новом Земе! — сорвалась я на крик. Несколько гришей взволнованно обернулись в мою сторону. Ксантия поджала губы. Я невольно прижала пальцы к рëбрам, в том месте, которое мне пришлось пронзить клинком, дабы Суви не умер в муках. Ничего, кроме выпирающих от худобы костей, я не нащупала. Клинок, завёрнутый в тряпицу, притаился на дне сумки, ожидая, когда ему вновь найдут применение. — Мне нечем тебя оправдать, Санкта, — мои губы сжались в узкую линию, когда я пыталась подавить подступившее отчаяние. Всë могло быть не так. — Разумеется. Девушка отставила пустую чашечку. — Но меня остались стремления. Поэтому я здесь, Малеса. — Возможно, стремления — твой последний проводник в лучшую жизнь. — на глаза навернулись слëзы, которые я так старательно подавляла до сих пор, — ты мне омерзительна. И если твои стремления вновь приведут нас туда, откуда мы стараемся уйти... К тому, от чего бежим, я покончу с тобой собственноручно. Девушка холодно рассмеялась, но проблески осознания вины и боли от содеянного скрыть так и не сумела. Её глаза говорили за неё. — Не волнуйся. Дарак не найдëт колодец. — она вздохнула, — по крайней мере до тех пор, пока кто-нибудь ему не покажет пальцем. Я медленно поднялась с места, часто моргая. Откуда мне было знать, сколько ещё в Изеулте таких, как она?✧✧✧
За отсутствием занятия я продолжала наблюдать за гришами. Наташу, казалось, никакие условия не могли прогнуть под себя. В любой ситуации женщина оставалась утончённой, жизнерадостной и вежливой. Её благовоспитанность раздражала до зубного скрежета, но умные искуственно-зелëные глаза были способны вселять надежду. Ещё был хмурый гриш-сердцебит. Совсем молодой, с блестящими каштановыми кудрями. Парнишкой его делал один только возраст, но сложен и высок он был совсем не по-мальчишески. В день отплытия я удивлённо созерцала, как тот стаскивает с плеч китель, заменяя его на красный кафтан. — Это Иван. Он у нас всегда на шаг впереди мира, если не на два, — произнесла Наташа, избавляясь от заноз и мозолей на моих пальцах. — Кто-нибудь злой и главный? — Он-то? — удивлённо вопросила она, — Нет. Разве что злой, заносчивый и хмурый! Самой приятной и молчаливой компанией на судне была рыжая дворняжка. Она нечасто высовывалась на палубу, чтобы не мешаться под ногами матросов, и прекрасно знала команды. Это тихое и поистине благородное животное ходило по морю вместе с Николаем. Парнишка звал её Дианой, как какого-нибудь белого пуделя или умную гончую. Диана иногда ложилась в ногах, когда мы с ребятами завтракали или коротали время, любуясь неизменным морским пейзажем. Я не слишком любила собак, да и Диане было совершено наплевать на меня. Дворняжке куда больше пришёлся по нраву Сигдха, который каждый день добросовестно делился с ней своим обедом. Парень, к слову, всегда готов был делиться — так воспитала его Артель. Наконец, я взглянула на гладкие ладони и порозовевшие кончики пальцев. Целительница довольно ухмыльнулась, пожимая плечами. Я хмыкнула, сощурившись. Для меня Малая наука Наташи, — не только та, что коснулась моих измученных рук, — была тонкой и невообразимо сложной. Равкианские гриши работали не задумываясь, им не нужно было сосредотачиваться для того, чтобы всë прошло ладно. Это настораживало и вдохновляло меня, пренебрегающую своим неподвластным доселе талантом. Когда они тренировались, шёлк кафтанов трепетал, вторя слаженным движениям. Ткань тончайшей работы, — размышляла я в такие моменты. Когда Ксантия желала, металл податливо гнулся и вился, словно льняная нить. Стоило Уоллесу захохотать от души, а Сигдхе щëлкнуть пальцами или хлопнуть в ладоши, воздух видоизменялся, разгонялся и метался. Ерсэль отображала в себе всю суть воды, была быстрой рекой или беспощадным градом. Её спокойствие — награда для одинокого рыбака. Нам не приходилось разучивать заумных движений, когда суть обстояла в простоте намерений. Всë это не имело смысла, когда твоя сила была неотъемлемой частью тебя, но важно было собраться, почувствовать себя единым со своим даром. Это как заложенный издавна инстинкт, без которого ты бесполезен. Примитивность. — Ты соприкасаешься ладонями, создавая эдакий проводник, — Наташа прижала свои ладони друг к другу в молитвенном жесте, подавая пример. — Почему обязательно так? — Концентрация внимания закладывается в жест, который поможет скопить твою силу в одном месте. Жизненная сила и Малая наука делят одно тело, сосуд, — её тонкий палец сурово ткнул меня где-то под ключицами, — в котором не так то просто отделить одно от другого. Хочешь руководить своими способностями, а не быть для них ящиком, учись правильно использовать их. — Кто тебе такое сказал? — Ерсэль осторожно подсела к нам. — Перебивать нехорошо, — проворчала Наташа. — Я тоже никак не могу найти связь, — вздохнула я, поддерживая блондинку. — Почему бы не хлопнуть в ладоши? Или можно щëлкнуть пальцами! А того проще — взять за руку другого гриша, — не унималась Ерс. Целительница сморщила такое лицо, словно вместо полноценного завтрака съела килограмм лимонов. — Всë не так просто, как ты думаешь. Если уж говорить честно — не совсем реально. — Почему ты так считаешь? — фьерданка вскинула нос. — Потому что так умеет только Дарклинг и особенно одарённые гриши. Не уверена, что подобное способна выдать я. Щелчок, хлопок, простой пасс или слово — слишком маленький концентрат, — Наташа вскинула нос в ответ. — Ты наверняка слышишь, как бьётся моё сердце. Я чувствую приливы и отливы, а влажность воздуха ощущается частью моего тела. И Малеса... — она сконфуженно замолчала и я рассмеялась. — Ерс, она ведь не сказала, что это что-то невозможное! Наташа не просто так считает, что ты защищаешь простую теорию. — Ты не слышишь сердечного боя? — целительница посмотрела на меня, как на самого безнадёжного гриша на свете. Ерсэль тоже вопросительно взглянула на меня, но я осторожно повела плечом, откладывая этот разговор на неопределённый срок. Стоило ли вообще сейчас заикаться о том, к какому ордену меня отнесут в итоге? Этот вопрос и мне самой доставлял проблемы. — Наверное, это звучит странно... — я пожала плечами, — я и до этого приносила не слишком много пользы. — Надеюсь, что это поправимо... Багре бы тебя показать, — девушка усмехнулась. Мы с Ерсэль переглянулись, совершенно не понимая, о ком говорит колдунья в кафтане. — Расскажи о том, что произошло в Кеттердаме. Я почувствовала что-то, когда ты взяла меня за руку... — я совершенно не представляла, как мне изъясняться. — Все почувствовали, — неопределённо ответила Ерсэль. Кажется, она знала, что я подразумевала под своим вопросом. — Ещё одна редкость и диковинка. На несколько сотен гришей в среднем встречается один живой усилитель. То, что ты почувствовала — было зовом твоей силы. — Женщина сидела всë также неподвижно и задумчиво, но я заметила подлую гордость, затаившуюся в её глазах. — Если взять за руку такого гриша, можно расплескать целое Истинноморе... — фьерданка усмехнулась. — Будь я таким мощным усилителем, меня бы на косточки разобрали. — Наталья покачала головой. — Зачем? — пискнула я. Целительница засмеялась. — Думаю, Теория Малой науки окажет на тебя неизгладимое впечатление... Готовься.✧✧✧
Ветерок нетерпеливо цепляется за кудряшку, мешающую обзору и холодит кожу. Небо пасмурное, спокойного серого оттенка. Где-то там, вдали от нас на целые месяцы, сновали под землёй гриши. А мы, на целые месяцы вдалеке от них, старались сделать их жизнь лучше. Внезапный беспощадно-злой порыв ветра содрал с моей головы капюшон, а полы плаща затрепетали. Я смотрела в беснующуюся воду и терпеливо ждала, пока дрожь уйдёт, но воздух как-будто бы намеренно снижал свою температуру. В меня полетел бурый полушубок, отороченный светлым мехом. Я обернулась, разглядывая недовольное лицо Ивана. — Что это? — Близ Джерхольма падает температура. Джерхольм? Фьерда? — Зачем нам в Джерхольм? — скромно поинтересовалась я. — Просто надень, — пренебрежительно фыркнул парень. Мысленно я почти захохотала. Именно такой, каким его нам и описывала Наталья. — Так сильно не жалуешь простых людей? — я накинула полушубок, не застëгивая пуговиц. Едва он раскрыл рот, чтобы снова что-нибудь съязвить, раздался взрыв. Корабль пошатнулся и я, сбитая с ног, покатилась по палубе, больно ушибив руку. В глазах зарябило от боли, когда я осознала, что не в силах ею пошевелить. На палубе внезапно зашевелились люди. Кто-то раздавал приказы. Иван дëрнул меня за шиворот, ставя на ноги. Он посмотрел по сторонам и зло цокнул, подталкивая меня в спину. — Вали в трюм к Наташе, бестолочь, — скомандовал он и побежал в направлении моряков. "Болван неотесанный", — злилась я. Попытка пошевелить пальцами отдала в плечо тянущей болью. Легче всего было обозлиться на кого-то, кто совершенно не виноват в произошедшем, нежели проглотить злость, вызванную произошедшим. Я обхватила плечо здоровой рукой, прижимая к боку, и рыча пошагала к трюму.