Лис и кошка

Возможно, об этом стоило задуматься раньше. Или уважить свою давнюю подозрительность ко всему, что значится под лейблом «Шинра», а к сотрудникам его — особенно, чуточку сильней, но... что же. Теперь уже поздно. Гибель Зака в безвестных барханах, «собачья» гибель расставила точки и закрыла все двери. Бахнула тем, что Аэрис — бедная, бедная Аэрис! — опять проиграла важным дядькам в костюмах «армани». Поступилась интуицией зря. Принципом, опытом — зря. Всё снова свернулось вкривь, вкось и свелось к одному — парням из «Шинры» нельзя отдавать своё нежное сердце. Даже на передержку. Разобьют смеха ради или просто не поймут, отчего же такая престранная, но занимательная штуковина забыла у них в руках. Был, конечно, Зак. Но именно, что был. Хорошим мальчиком, который больше не хотел делать плохих вещей. И неф — свидетель всем тучам, нависшим над молодой, впечатлительной, но уже глубоко несчастной Аэрис Гейнсборо. Священник. Хорист, распевавший новую реальность — Аэрис по-прежнему одна, как песчинка в пустыне. И Турки могут водить хороводы у порога её, но что с того? Турки могут поднести зажигалку к её первой сигарете. Втайне от руководства дать попробовать первый для неё бурбон. Научить её покеру и сводить в стрип-клуб, как самые крутые старшие братья и сёстры. Большая семья — это ведь здорово, да? Крошка Циссни так и вовсе — почти ровесница, считай. Живи и радуйся, пока профессор Ходжо не измельчил твой безграничный потенциал до уровня примитивного инкубатора. Так почему Аэрис не радостно? Потому что никто из них её не любил. Потому что Аэрис любил Зак. И лишь он. Искренне, невинно и так, как не мог любить взрослый человек, но вы вспомните Зака — ну разве он похож на взрослого человека?.. И Ценг, что нянчился с ней чаще, чем остальные. Вежливый, загадочный Ценг. С которым знакома едва не с рождения. Всегда уродливая тень её милейшества Древней, с повадками не то слуги, не то цепного пса; а на побегушках отнюдь не у неё. Но он дарил Аэрис эту иллюзию. Дарил, как новогодний подарок. Будто кто-то верен ей настолько, что того глядишь — и сложит голову, но ради её улыбки. Упадёт на колени. Изящно и без стеснения, ущемлённой гордости и чего-либо ещё. И Аэрис — сквозь зубы, скрипя душой и моля о прощеньи церквушку-сад, — созналась бы, что находила это... ... Волнующим. Под влиянием гормонального тайфуна или каких-то его неотразимых чар, но у Аэрис решительно не получалось выбросить красивого Турка из головы. Однако это не то же самое, что и с другими. Она видела сонную (и поэтому чертовски милую), фигуристую Фрейру в полупрозрачной сорочке. Видела Балто, который, по общему признанию, с годами только хорошел и на тренировках нещадно игнорировал существование верхней одежды. Но Ценг привлекал, ибо неприступен. Как высокая каменистая стена без единого выступа. А за ней — ещё одна стена. И ещё. И ещё, и... ... В общем, подводя итог, Аэрис билась лицом о лейку стабильно, пару раз в день. За каждый греховный помысел, подстрекаемый уже даже непонятно чем. Богатым воображением? Одиночеством? Ценгом, дающим повод? Кто знает, кто знает. Иногда в Ценге просыпалась игривая суть, этакая вторая, но не то чтобы отличная от него самого, личность. И иногда, — но только иногда — Аэрис казалось, что Ценгу просто нравилось её дразнить. Маленькую одинокую девочку. Давить на больное. В то время, как энные Турки охотно — она знала, что они ни за что не упустят такую возможность — составили бы ей компанию. Будь она слегка постарше. Ага... всего лишь подросток. Гадкий утёнок и образец Научного Департамента, на который Ценг не взглянет иначе, чем на ценный объект, нуждающийся в защите, и ту, что можно пощипать провокацией. Не годится на любовь всей его жизни. Таков уж диагноз. Да и кто сказал, что Ценг и сам не открывал для себя новое одиночество? Всякий раз, возвращаясь с суток, как с мясорубки, офисной работёнки и детского сада одновременно — наверняка в пустой дом; наверняка к самому себе. В свой кокон, делённый послойно и строго. Что пропускал лишь то, что допускал. А любовь... наверно, глава Турков, Вельд, давно вынул ему сердце за ненадобностью. Оставил щепотку. На коллег и на неё. На Аэрис. И здесь, поливая будущую корзину из чудесных азалий, Аэрис ждала. Ждала и томилась, словно в печи. Извечно Ценг приходил тогда, когда считал нужным. Его появления не поддавались теории вероятности или тому, что Рено случайно растрепал. Да, она не любовь всей его жизни. Вероятно, ни одной девушке в принципе и в целом мире не удасться ею стать, покуда оттащить трудоголика Ценга, да от работы... о, удачи. Аэрис, конечно, верила в чудеса, но уже не так яро. Уже не так. Только если эта девушка и есть его задание и... чёрт. Может, Аэрис пора было повзрослеть? По-настоящему, наконец. Не через водку и бессовестных Турков. А просто взять и... перестать быть принцессой. Малышкой. Деткой. У них вообще очень добротная фантазия на прозвища для неё, и каждое из них — в яблочко. Хотелось злиться, а не выходило. Не на что. Тупо и просто. Баста. Может, такие принцесски, как она, не в его вкусе. Может, ему нравился более сильный и зрелый типаж, кто-то вроде Рукопашницы или Метательных Ножей. Может... Ноготь занесло в чернозём; врата в старенький костёл отворились со скрипом, отворились, как дуновением ветерка. Но в трущобах ветра не было уже неделю. Была поступь — лёгкая и бесшумная на гладких полах, но тихая и явная на гнилых половицах. Деликатное, привлекающее внимание: «кхм-кхм». Вот оно, вот. Это то, чего Аэрис ждала, и то, что обернулось плотью как по заказу. Так почему же сердце колотилось, будто кости дробило? Она не рада? Рада слишком? До того, чтобы по чисто человеческой привычке отказаться от счастья, когда оно уже касалось рук? Тень поравнялась с владелицей. Краем глаза узрела — ошибка исключена, это точно-преточно Ценг. — Плохо растут? — интересовался без интереса, глядя на рыхлую почву, поросшую маленькими пучками азалий. Ах, да, верно, он посчитал, что Аэрис расстроилась из-за этого. «Глупый» — чуть не сорвалось, — «глупый-преглупый Ценг». Столько знает, столько умеет. Столько судеб поломал и всё равно профан во всём, что не карьера. Была ли у него девушка хотя бы разок? И не скучала ли Аэрис по Заку, путая это с влюблённостью в Ценга?.. — Да... — забывшись тянула печально; впрочем, тотчас одёрнув себя: — В смысле, нет. Растут... как обычно, знаешь. Так страшно было отвести взор от цветов. Так страшно смотреть на него. С каких-то пор она смущалась всего, что затрагивало Ценга, самых будничных ритуалов и вещей. Это ненормально. И жутко. Потому что ответ на все её вопросы был только один, и в глубине души она понимала, какой. Но о чём это говорило? Правильно. Аэрис продула. После сих сопротивлений, усилий снова. И перед кем? Перед другом Зака... — Профессор Ходжо желает тебя видеть. — Сейчас? — Сейчас. Тихонько кусая губу, словно спелую вишню, Аэрис мялась и робко протестовала всем своим существом. Да, её жизнь, её чувства были далеки от общепринятой нормы. И своего рода это тоже являлось нормой. Но это именно та норма, от которой хотелось бежать, как от прокажённой. — Мы опять поедем на... — не сумела подобрать словцо: то ли грузовик, то ли синяя коробка на колёсиках, то ли клетка с эмблемой. — Нет. На моей машине. Оу, ну, чёрный «мерседес» Ценга — это не так уж и плохо. Довольно мило даже. Не считая того, что поездочка вела к профессору Ходжо. Сиюминутно, само собой. Для очередной проверки. Пока что её никто не забирал из церквушки насовсем. Пока что. Однако когда этот момент наступит, когда Ценг придёт за ней в последний раз, он... ... будет сожалеть? Признается ли, что всё, finita, юная леди Гейнсборо? Или предпочтёт делать вид, что ничего не происходит и это просто рядовые анализы, с которых, правда, она уже никогда не вернётся? А вдруг это и есть тот самый последний раз?.. — Аэрис, — мягко окликнул, очевидно, готовый к новой порции юношеских капризов. — Иду, иду... Вяло отозвалась и направилась к выходу. Спорить с Ценгом о его приказах — дохлый номер. Он в любом случае исполнит, что должен, а нюанс лишь в том, пойдёт Аэрис сама или её закинут на плечо непокорным грузом и доставят в лабораторию так. Придержал громоздкие врата и пропустил её вперёд. То ли из соображений галантности, то ли убедиться — Аэрис покинула церковь и не собиралась играть с ним в прятки. Вновь. Взрослый ли это поступок: не противиться судьбе, а покориться ей? — М. Ценг. — Притормозила у ступенек на миг. Вбирая всю волю, расчёсывая кудри извилин в стройные волны. — А я... ещё вернусь сюда? Стоя к нему спиной трудновато заключить, отчего он молчал. О чём размышлял. Но дело тут было не совсем в спине — профессиональная этика Турков требовала непроницаемой физиономии. Которую Аэрис по многим причинам не могла прочесть ни на Ценге, ни на ком-либо ещё, но, может, оно и к лучшему. Раздался смешок. Очнулось игривое нечто. — Если будешь хорошо себя вести. Щёки заалели, но удачней момента уже не представится: — А если я буду очень хорошо себя вести... — Ты хочешь что-то конкретное? — О, Ценг всегда зрил в корень. — Угу. Я... я хочу, чтобы Фрейра и Балто оделись.