Неужели. Это Щербакова?
Когда девушка повернулась лицом, догадки о таинственной заключенной подтвердились. Темно-карие глаза мягко смотрели на Трусову, а губы держались в непринужденной улыбке. Как-будто ничего и не происходит. Как-будто, та не в минуте от смерти, а на пьедестале, получает новые награды. Секунда. Трусова мгновенно приближается к деревянной постройке, наклонившись держится за колени, пытаясь отдышаться. Поднимает взгляд. Щербакова все еще смотрит на нее, все также непринужденно. Может и правда все хорошо? Сейчас, ту просто запугивают, показывают, чем закончится ее жизнь. А Трусова волнуется. Вновь поднимает свои изумрудные очи, в ожидании того, что партизанка просто спустится, но та начала подниматься на бревно, ведущее прямо к петле. А что делать Саше? Она же не может бросится туда и снять эту особу с веревки. Она не может прекратить это. Она не может ничего сказать ей напоследок. Она не может ничего. Как стирать пленку с лотерейного билета, и вот вроде начинает появляться первая цифра и ты чувствуешь себя победителем, стирая оставшийся участок ты видишь надпись «20 рублей» кидаешь этот билет в стену и понимаешь, что, не смотря, на мизерный выигрыш ты все равно проиграл и ты ничего не можешь сделать с этим, только купить на эти деньги новый билет, в надежде на чудо.Чуда не произошло.
Удар фашистского сапога об небольшое бревно. Тело Трусовой больше не реагирует ни на что. Сейчас только она и Аня. Больше ничего. Глаза не могут понять почему только что сияющие очи больше не смотрят на нее. Почему улыбка пропала. Почему на шее начало появляться иссиня-фиолетовое пятно. Почему все так. Даже грубое: «Die folgenden» блондинистого фашиста не помогает вернуться в обычный мир. Она умерла. Навсегда. Не будет больше этих маленьких пальчиков на ручке машинки, не будет не понимающего вопросов Трусовой взгляда, не будет той русской речи, которой рыжеволосой не хватало годами, не будет дрожащих от голода рук, не будет новых шрамов и кошмаров. Не будет ее. Почему не будет? Ее уже нет. А Саша вновь не знает, что делать. Нельзя плакать, нельзя умолять бога, нельзя выхватить ее бездыханное тело оттуда и похоронить как человека, нельзя ничего. Она снова проиграла. Ватные ноги уже не держат надзирательницу и напоследок взглянув на эшафот, Трусова видит Щербакову, не просто ее бездыханное тело, а вполне себе живую и даже счастливую девушку. Брюнетка, как бы насмехаясь над Сашей, растягивает петлю до огромных размеров и садится в нее, как будто на качель. Легкими движениями своего тела раскачивает ту, поднимаясь то вверх, то вниз. Синяк, с шеи со временем исчезает, а на лице лучезарная улыбка. Протерев пару раз глаза, Трусова все так же стоит, наблюдая за данной чертовщиной. Видимо наскучив за таким занятием, Саша стала приближаться к Щербаковой, дабы убедиться в том, что это все по-настоящему. С каждым шагом скорость качели уменьшалась, и когда рыжеволосая стояла напротив своего личного демона, та лишь рассмеялась и начала куда-то бежать. Пытаясь догнать девушку, Трусова поняла, что уже давно находится за пределами лагеря и пора бы это прекратить. Но брюнетка оказалась быстрее и сколько раз бы Саша не пыталась обогнать ее, все было тщетно. — Щербакова, остановись, что за догонялки? — кричала в след девушке, рыжеволосая. Естественно проигнорировав это, брюнетка еще больше ускорилась, вызывая у Трусовой легкую отдышку. Резко сменившиеся локации еще больше не давали покоя надзирательнице. Тропинку, по которой они бежали, начали окружать множество темных деревьев. На ветке каждого свисала веревка, переплетающаяся в петлю. Вместо травы землю заполонило огромное множество красных цветов. Наступая на них, эхом в голове сразу отдавались тьма криков и воплей людей, на чью жизнь также наступила Александра в лагере. Наконец остановившись, в конце дороги, Щербакова снова села на качели, так напоминающие белые веревки. — Прости меня пожалуйста, умоляю — упала в ноги брюнетке Саша, начиная истерично плакать, руки дрожа сложились друг с другом. А Щербакова что? Та лишь невинно посмотрела на рыжеволосую, а после легко поцеловав Трусову в лоб, исчезла. Открыв глаза, надзирательница вновь оказалась у эшафота, все также ничего не понимая. В чувства ее привел резкий толчок коллеги. — Auf dem Weg zum Krematorium-в руки Александры спихнули мертвое тело. Повернув его лицом к себе, она снова не поверила своим глазам. На руках лежала все та же брюнетка с буквами «SU» на спине. Глядя, на бездыханное тело, глаза Саши наполнились солоноватой жидкостью, которая тут же попала к Щербаковой на лицо. Донеся до крематория, девушка аккуратно положила хрупкое тело в печь. Последний раз она смотрит на нее, на ее идеальные черты лица, на ее прекрасные волосы. Дверь адской конструкции захлопывается. Огонь поглощает внутреннюю часть железной печи. Не в силах на это смотреть Александра идет к выходу из крематория. Но что это? Стук? Сильные толчки об что-то железное. Оглядев все помещение и сложив два плюс два, рыжеволосая теперь с округленными глазами смотрела на адскую конструкцию, в которую только что положила заключенную.***
Тяжелая отдышка, жар в груди и попытка понять где ты сейчас находишься. Так можно описать состояние рыжеволосой надзирательницы. Рядом почему-то лежал Маркус и мило посапывал. За стеной, наверняка также спал Юджин. Это был сон. А разве это сон? Такое ведь наверняка повторится в реальной жизни. Этой ночью Александра больше не заснет.***
Вот уже ровно три дня Щербакова питалась воздухом и странными взглядами Трусовой. Когда Кондратюк перекрыл ей воздух в виде еды, девушка не могла поверить в то, что видимо скоро она умрет, если не от голодной смерти, то от болевого шока, ведь побои со стороны этого надзирателя заметно участились и скорее всего не собирались прекращаться. Главным вопросом стояло лишь одно: «Почему он это делал только тогда, когда с Трусовой у них расходились смены?» Если раньше смена рыжеволосой надзирательницы была как еще один шаг к смерти, то сейчас девушка начинает работать для нее как спасательный круг. Да и вела она себя в последнее время спокойно как удав, по крайней мере, по отношению к Щербаковой. Никакая пощечина или несильный удар под дых не сравнятся с часовым избиением от Кондратюка и его друзей. Хотя друзей ли? Скорее коллег. Его единственный друг как раз-таки придерживался политики Трусовой и чаще всего просто стоял рядом, отводя взгляд в любую другую сторону. — Девушки, сегодня вы шьете одежду для надзирателей –гласил переводчик, каждый получил своего цербера, конечно же Кондратюк сам поспособствовал тому, чтобы ему шила уж больно ненавистная заключенная. — Sandra, es ist dir egal, bis sie nähen, komm her, du wirst meine persönliche Übersetzerin sein — Маркус мягко улыбнулся Трусовой, была бы воля Щербаковой, ее бы тут же стошнило на месте, неужели люди могут быть настолько лицемерными. Первая часть работы шла довольно размеренно. Аня снимала мерки на костюм, слушая при этом небольшие замечания, сразу на двух языках, отвечая Александре, слова сразу же доходил и до Кондратюка, после чего тот смотрел на Щербакову как на прокаженную. Спустя какое-то время рыжеволосая отпросилась ненадолго отойти, оставив двоих на очную ставку. — Schneller, dass es so schwierig ist, die Länge eines Artikels zu messen! — сразу же начал кричать Маркус на заключенную, перехватив тонкое запястье Анны. Быстро войдя в кураж, тот бешено трясет небольшое тело девушки, продолжая орать ей в лицо. Резкий удар об щеку. Ничего не напоминает, Щербакова? Видимо у них этот уже семейное. Ну или правильней назвать традиция: бить девушку на рабочем месте. Правда, в отличии от Трусовой, Маркус решил не ограничиваться деревянной дубинкой, а также воспользовался своими частями тела. Ногами он уже бесчисленное количество раз успел ударить по животу и спине, ладонями время от времени давал пощечины, чтобы не падала в обморок раньше времени. Только, заигравшись, Кондратюк не заметил, что Александра около минуты наблюдает за данным действием, она снова ничего не может сделать. Хотя, есть только единственный правильный выбор в данном случае. Схватив парня за плечи, Трусова прижала его к себе и прошептала, мягко обнимая: — Beruhige dich, Schatz, sie muss dir noch eine Uniform nähen — это был самый противный вариант для рыжеволосой, но чего не сделаешь для, а для кого она это вообще делает? Для заключенной? Для девушки, что ежедневно снится ей в кошмарах? Они ведь даже ни разу нормально не поговорили. Если что и обсуждали на русском, то только лагерь. Она не знает ничего о ней. Она ей никто. Но почему-то же ее так энергетически влечет к ней. Почему сейчас ей больно наблюдать за тем, как по ее лицу стекает кровь, как на тоненьких пальчиках появляются многочисленные ссадины, а на шее иссиня-фиолетовый синяк. Почему так невыносимо смотреть, как дрожат ее руки, аккуратненькие губы. Почему это происходит именно с ней? Почему именно сейчас? Еще много лет Трусова будет искать ответ на этот вопрос, но найдет его только тогда, когда сама будет в шаге от смерти, однако будет это ой как не скоро. — Ты в порядке? — тихо спрашивает рыжеволосая, пока Кондратюк вышел покурить, дабы успокоить нервы, в ответ лишь тихие всхлипы — скажи честно, это он тебя постоянно избивает? — Не только он, так что ничего страшного — пытаясь выгородить надзирателя пищала брюнетка. — Хорошо, поставлю вопрос по-другому. Именно он, бьет тебя каждый день? Не смей врать. — Да, но только пожалуйста, не говорите, ему про это — слезно начала молить Щербакова. — Я и не хотела, просто нужно было уточнить вс. — хотела продолжить Александра, как ее перебило урчание живота партизанки –когда ты в последний раз ела? — в ответ тишина — отвечай! — рявкнула Александра, обращая внимание всех остальных надзирателей на себя. — Не знаю, дня три назад — вновь шепчет Щербакова. — Почему тебе не дают еду? — больше задавая вопрос себе, сказала Трусова, ответ легкое пожатие плечами. Ну конечно, откуда же тебе знать. И чем помочь этой девушке. А надо ли это Александре это все? Сейчас за нее думает точно не мозг, сердце, возможно — слушай, помнишь где мы с тобой встречались в прошлый раз, у барака, давай сегодня после отбоя там же увидимся, дежурю все равно я — мягко взяв одну руку Ани в свою прошептала Трусова. Щербакова не успела ничего возразить, ведь на место вернулся Кондратюк и едва уловимый заботливый взгляд Александры, сменился повседневным –холодным и безразличным.***
Вечер в осеннем лесу. Это могло бы быть отличными свиданием, если бы на месте гуляющих не были Кондратюк и Семененко. Волосы голубоглазого вьются на ветру. Летают из стороны в сторону, что привлекает внимание Юджина. — Du hast so schöne Haare — проводя пальцами по шевелюре парня, сказал Семененко — und Augen — глядя в прекрасные очи продолжил парень. — Danke –смущенно произнес Маркус — und du hast sehr schöne Lippen — немного улыбнувшись, промолвил Кондратюк — und eine sehr ungewöhnliche Augenfarbe — милую улыбку на лице Семененко нужно было видеть, за два километра от них не было никого точно, поэтому прервав несколько минутную паузу между ними, Юджин слегка коснулся губ Маркуса своими, а тот и не сопротивлялся, а наоборот начал углублять поцелуй, неужели все сомненья были зря, а как же Трусова, которую он любил больше жизни, но сейчас не было времени на терзания себя, поэтому расслабившись он погрузился в нежный поцелуй.***
Дыхание такое же сбитое, открыв глаза Юджин понял, что он не в лесу, он дома, рядом нет Маркуса, рядом лишь мягкая игрушка, подаренная матерью и безразмерное одеяло. Это был сон. Конечно, как можно было вообще в такое поверить, поверить в взаимность с ним, с тем, кто за стенкой, сейчас наверняка мило посапывает и обнимает Трусову. Какой же он идиот. Его любовь никогда не ответит ему взаимностью. Никогда. Уже два человека в этом небольшом домике, больше не могли заснуть этой ночью. Их обоих мучала любовь. Просто кто-то это уже давно понял, а кто-то только начал все осознавать.***
Отбой. Особое время в лагере. Время, когда ты можешь заслуженно отдохнуть. Прижаться к компании из 3-4 женщин в надежде согреться. Время, когда нужно отвыкать от мягких матрасов и подушек. Но даже в это время нужно всегда быть на готове. Если фашисту захочется он прибежит спустя час после отбоя, два. Заставит всех пересчитаться, не проснешься, будь готов получить плетью по спине. Сейчас для Щербаковой не самая сложная задача, соседок та уже предупредила, а когда Трусова звала на такие встречи сама стояла у барака. Сторожила ее сон. — Щербакова, это ты? — прошептала Трусова, когда в ночной тьме заметила небольшой силуэт, но не получив ответ, напряглась и повторила — сейчас не ясный день, и если ты снова тихонько пожала плечами или кивнула головой я не увижу, так что лучше что-нибудь скажи, ваш барак все равно в самой заднице, никто ничего здесь не увидит и не услышит. — Как к Вам можно обращаться, я знаю только Вашу фамилию — промолвила Щербакова, когда те отошли за деревянную постройку. — Я Александра и давай на ты — чуть громче произнесла Саша уже на автомате, доставая из рюкзака два яблока и флягу с водой — это тебе, кушай здесь, извини, больше ничего не смогла достать — поджала губы Трусова. — А можно просто Саша? — жадно поглощая фрукты, спрашивает Аня. — Да, конечно. Меня правда так давно никто не называл. Немцы упорно отказываются правильно произносить любую форму моего имени — усмехнулась девушка. — И как же они тебя называют тогда? — Чаще всего «Сандер». Звучит смешно, но за время проживания здесь я уже привыкла. — Ты раньше жила в СССР? — А по-твоему откуда я так хорошо знаю русский язык. — Почему. Почему ты тогда сейчас находишься здесь? — Долгая история. Но если тебе будет спокойней родину я не предавала, хотя, тут смотря с какой стороны посмотреть. А ты почему попалась? Ты же насколько я знаю партизанка — начала размышлять Александра. — Долгая история — усмехнулась Аня, возможно даже первый раз за время пребывания в этом месте — а знаешь, ты на самом деле очень странная, Саша. Ты то избиваешь меня до полусмерти, то помогаешь и как-то спасаешь что ли от Кондратюка. С чего бы мне тебе что-то рассказывать, если я не знаю, чего ждать от тебя завтра. Почему ты вообще помогаешь именно мне? — Правда, мне нет оправдания. Я иногда сама не могу контролировать свои действия и мысли. А тебе, да не знаю честно почему вообще помогаю. Что-то в тебе есть такое, правда, пока не могу понять что. Знаю точно, ты очень красивая. Все русские, которых я знала до тебя были другими, резкими, громкими, может даже в какой-то мере не воспитанные. Ты полная противоположность. Спокойная, тихая и даже когда я на тебя орала обращалась на Вы. Но в то же время ты особо не озираешься, когда тебя бьют мои коллеги, кстати, извини за Маркуса, пожалуйста. — Боже. Первая фашистка, которая просит у меня прощения и не только за себя. Восхищается мной. Вы и правда достаточно странная, Александра. — Буду считать это за комплимент, но на счет фашистки на самом деле очень обидно. — Хорошо, буду называть просто по имени, такая формулировка нужна была лишь для полноты картины. На самом деле огромное спасибо, не знаю сколько бы еще прожила без твоей помощи, хотя если меня не начнут кормить то особо и не проживу. Была рада узнать о тебе что-то новое, Саш, ты и правда отличаешься от всех остальных людей в военной форме. Ты более человечная. — К сожалению, только по отношению к тебе, но я ничего не могу с собою сделать –без надобности поправив волосы, произнесла Трусова. — Это первый шаг к чему-то большему — вновь улыбнулась Щербакова, протягивая уже полупустую флягу с водой, сейчас ее улыбка была на вес золота. Взяв железный предмет, Александра случайно прикоснулась к руке девушки. Та была в многочисленных ранках, царапинах, ссадинах и ожогах, откуда взялись последние Саша могла лишь предположить. Теперь уже намерено беря руки девушки в свои, Трусова насколько позволяла ночная мгла и небольшой фонарик начала осматривать конечности Анны. — Больно? — рыжеволосая осторожно прикоснулась к одной из ссадин, на что получила тихое шипение. Трусова приподняла рукава робы, оголяя предплечья брюнетки. Ни одного шрама, зато множество гематом –я не представляю, как ты это все выдерживаешь — медленно поглаживая тонкие руки, прошептала Саша — моя мама всегда, когда я приходила домой с ранками целовала их в знак утешения — проговорив это, Трусова начала ласково прикасаться губами к рукам девушки, аккуратно проходясь по каждой ране, что причинил этот мир брюнетке. Обе сейчас ни о чем не думали, одной было приятно, что хоть кто-то мог о ней сейчас позаботиться, второй, что она могла кому-нибудь отдать свою любовь. Не оставив ни одной клеточки на руках Ани без внимания, рыжеволосая вопрошающе посмотрела на Щербакову, а после аккуратно загнув рукава обратно, положила руки обратно, на колени. Сегодня девушки не проронили не слова друг другу. Обеим было приятно. Обе пытались игнорировать факты и детали этой приятности.***
Новые дни приобретают краски уже около месяца. С того времени как Саша наконец-таки начала разговаривать и помогать Щербаковой. Каждые три дня ты с замиранием сердца ждешь ночной смены, чтобы вновь поговорить со своим новым как оказалось приятелем. Теперь темы уходили далеко за пределы этого лагеря, они болтали буквально обо всем. Если Трусову, спасали эти разговоры, ведь слушать звучный голос заключенной было просто новым толчком для жизни, а басистые вопли итак окружали ее всюду, то Щербаковой помощь Саши давала силы жить дальше, надеяться на лучшее. Естественно, кроме них двоих никто не знал о данной психологической помощи друг другу, им и не нужно было об этом знать, иначе лавочку не то чтобы прикроют, их обеих поведут на петлю. «Зато вместе» — успокаивала себя Трусова, когда в голову лезли такие мысли. Обычный будничный день. Щербакова выполняет свою работу. Трусова наблюдает за ней и остальными надзирателями. Кондратюк трется около Саши и всячески пытается вывести ее на какой-нибудь разговор ни о чем, поскольку тому уж очень наскучило стоять здесь просто так на протяжении 4 часов. Юджин судя по всему сегодня отдыхает. — Sandra, du hast so oft Nachtschichten bekommen. Soll ich mit meinem Vorgesetzten darüber reden? Du wirst wahrscheinlich sehr müde, Liebes — заботливо протянул Маркус, вновь подходя к девушке. — Schatz, mach dir keine Sorgen, es ist alles in Ordnung — с такой же нежностью глядя на голубоглазого, произнесла Саша. Невесомо поцеловав того в губы, девушка вышла из тюремного помещения. На удивление и Маркус последние две недели без надобности не трогает Щербакову, лишь время от времени посматривает на ту как на сумасшедшую. Ну видимо это у них тоже семейное. Работа в мастерской идет стабильно, как швейцарские часы. Возможно, потому что многие уже смирились и поняли, что противоречить этой системе равносильно смертельному приговору. Возможно, потому что у них уже нет сил спорить. Возможно, так наступает медленная смерть. Такого рода бытовуха прервалась резким ударом входной двери. В помещении мгновенно появилось четыре надзирателя, трое из них были с винтовками. Даже их коллеги перепугались такому резкому повороту событий. Маркус и другие пятеро церберов уже были готовы стрелять в своих. Но когда в мастерской появился комендант, а за ним около семи заключенных, все опустили оружие. — Meine lieben Gefangenen und Aufseher, jetzt werden wir Ihnen bei diesen Leuten im Detail erklären, was passiert, wenn Sie sich nicht an die Regeln halten — гордо произнес мужчина и направив свою руку в сторону заключенных, тех сразу же расстреляли.На протяжении нескольких секунд автоматы безостановочно палили еще по живым людям. Надзиратели же, будто просто стреляли по кускам мяса попадали по всем частям тела. По голове, рукам, ногам, животу. Стену где стояли заключенные ежесекундно залило алой жидкостью, а на полу помимо кровавых узоров, валялись органы, некоторых из заключенных — ich hoffe, Sie verstehen mich, guten Tag! — также быстро как он появился, также быстро комендант и удалился из помещения, уводя за собой все тех же четырех надзирателей и приводя новую порцию проблем. Щербакову, сидевшую в первом ряду от сего представления, резко охватила паника. Воздуха в легких начало не хватать, а картинка перед глазами плыла. Тяжело дыша, девушка держалась за голову, в попытках привести себя в порядок.Неужели. Неужели я умираю. Почему это происходит именно со мной. Зачем здесь были нужны эти люди? Почему их расстреляли? Почему в мастерской? Слишком много вопросов, Щербакова, соберись! Но как тут собраться?! Передо мной лежит куча окровавленных тел, а рядом с ними еще и органы. У одного вытекает мозг из полностью разбитой головы, у второго глаз. Как же сложно дышать, неужели я сейчас умру.
Трусова, снова не заставшая всей картины, зашла в помещение с мягко сказать округленными глазами и открытым ртом. Все надзиратели с идентичным выражением лица, пытались понять, что им сейчас делать со всем этим. Со стороны, где до этого стояла Александра, теперь валялась гора трупов, а прямо перед ними. Щербакова. Господи. Уже немного зная характер Анны девушка и представить не могла, что сейчас творится с брюнеткой. Опасения были не напрасны. Уставившаяся в одну точку, Щербакова глубоко дышала, ее руки импульсивно двигались от стола до собственной головы. Нужно было срочно ее успокоить. — Kann ich ihr helfen? — указывая на Анну, спросила Трусова у Маркуса, получив неуверенный кивок, рыжеволосая мигом оказалась около Щербаковой. В близи это выглядело еще хуже, Аня, такая хрупкая Аня сидела около горы трупов и изо всех сил пыталась успокоиться. — Ань, Анечка, дыши спокойно — взяв руки брюнетки в свои, прошептала Трусова –Ань, пожалуйста, послушай меня — моля, Саша начала тихонько поглаживать кисти девушки — задержи дыхание на несколько секунд и спокойно выдыхай.Кто это? Почему меня кто-то трогает? Нужно хоть на секунду попробовать сосредоточить взгляд. Саша. Она меня успокаивает. Какой ужас, а что другие подумают. Она что-то говорит. Анечка. Как нежно. Гладит мои руки. Как же это приятно. Вот бы так длилось целую вечность. Что-то говорит, я не понимаю или уже не пытаюсь. Дышать? Саша, что мне делать Сашенька, я тебя не понимаю. Я так не могу, Саш, я сейчас заплачу. Сашуля, повтори еще раз, я тебя не понимаю. Я ЕЕ НЕ ПОНИМАЮ. ПОЧЕМУ? Она что-то показывает, показывает, как дышать. Сейчас, Саш, я постараюсь повторить за тобой. Вдох. Раз, два, три. Выдох. Получилось. Картинка начала выравниваться. Я слышу тебя лучше, Саш.
— Ань, Анюта, ну же, ответить мне хоть что-нибудь — глядя в очи цвета темного шоколада, умоляет Трусова. — Саш, я слышу тебя — будто бы удивляясь самой себе шепчет Аня. — Тебе, лучше, Ань? Я могу идти обратно? А то итак слишком много людей уже смотрят на нас. У меня сегодня ночное дежурство, если будут силы выходи, поговорим — мило улыбнулась Саша, повернувшись на коллег маска невозмутимости пришла снова к ней.***
— Знаешь, как мне было сегодня страшно — немного дрожа от холода, прошептала Аня. — А мне то как. Я когда зашла в мастерскую сама чуть не начала заикаться, но увидела что кто-то уже заикается и решила помочь утопающим — слегка усмехнулась Саша. — Вот знаешь, мне тогда вообще не до смеха было — зубы время от времени постукивали, ноябрь как никак. — Ты замерзла что-ли? — Ну разве что немного. Никогда не думала, что в Германии бывает так холодно –пытаясь согреть руки, дула на них Щербакова. — Ну тут когда как — поняв, что попытки брюнетки согреться тщетны, Трусова аккуратно накинула на ту свой плащ и приобняла — так будет теплее — пояснила Александра. А Щербакова и не думала спорить, она лишь еще сильнее прижалась к Саше. — Слушай, а давай будем друзьями — приподняв голову прошептала Аня. — А мы разве не друзья? — Ну мы как-то до этого особо не уточняли, вот я и предложила. — Хорошо, Анна, Вы готовы стать моим другом? — посмеиваясь произнесла Трусова. — Конечно, а Вы, Александра Трусова, будете моим другом? — Естественно, дурочка.