В тихом омуте..

осточертело. «так будет лучше для тебя» «это тебе же на благо» Герберту 22, бляха, года. И его жизнью до сих пор заправляет отец, который считает, что его сыну нужно это дурацкое образование программиста. Ему плевать, что душа сына рвется к танцам, к театру, к творчеству, но никак не к компьютерно-документной работе. Любые попытки поговорить пресекаются таким банальным «разговор окончен, я занят», что уже просто хочется кричать. Кто-то, да впрочем большинство людей могут только и завидовать материальному достатку фон Кролоков да называть Герберта глупым богатеньким сынком, который добивается успехов одним лишь усилием папаши. Впрочем, так оно и есть, только ебал он этот успех в рот. Пары до невозможности скучные. Он пытался, правда пытался учиться, не пропускать, сдавать все в срок и делать то, что говорит отец. заебало. и так продолжаться просто не может. Герберт съебывает с последней пары, потому что заебало. Бежит домой, кутаясь в тонкую куртку. На улице мягко говоря прохладно. Зима еще не успела полностью передать права весне, так что холодный ветер все норовил пробраться под свободную одежду. Но в состоянии «просто скорее домой» кажется, плевать. Возможно, он простудится, возможно просто сядет голос, но какая сейчас разница? Дома не сильно теплее, чем на улице, холодные коридоры не позволяют снимать куртку раньше времени, когда Герберт дойдет до своей комнаты. И как только заходит, его прорывает. Он крушит все. разбрасывает из шкафа одежду, рвет на куски свои рисунки, переворачивает стол вместе со стулом, раскидывает учебники, вырывает из них листы с так заебавшей его информацией, пинает и бьет стенку, забивая болт на боль и то, что останутся синяки и раны. Плевать, плевать, плевать. плевать на отца. плевать на учебу. плевать на то, что это принесет проблемы. Герберт хватает из выпотрошенной сумки несколько купюр, кладя их в задний карман черных джинс. Пару секунд подумывает взять телефон, но, на секунду вспомнив о возможности отслеживания по геолокации, в итоге со злостью кидает его в пол, и, не смотря на покрывающийся паутиной трещин экран, идет к двери. Тратить время на какие-то записки слишком глупо, поэтому, решительно открыв дверь, Герберт бежит на выход. быть где угодно, только не здесь. только не рядом с отцом. только не в этом доме. Он не помнит, как сел на первый попавшийся автобус. Он не помнит, как вышел на конечной, он не помнит и доебов от уличной гопоты, спутавшей его с девушкой из-за длинных светлых волос. Не помнит он и название бара, в который зашел. Людей было мало. У барной стойки сидела девушка, выпивающая видимо уже не первый коктейль, судя по ее позе и выражению лица, за одним из немногочисленных столиков сидел бородатый мужчина в компании конкретного количества опустошенных рюмок. Были еще пара человек, но выглядели они настолько сомнительно, что даже смотреть на них было как-то противно. Герберт подошел к стойке, кинув бармену несколько скомканных купюр и, бросив безразличное «что угодно», приземлился на высокий стул. — Извините, у вас все в порядке? — среди гулкой барной музыки растерянный голосок прозвучал особенно слышно, и это заставило Герберта поднять взгляд на бармена. сколько.ему.вообще.лет. Этому ребенку хотя бы восемнадцать есть? Голос принадлежал пареньку за стойкой, что уже наливал посетителю выпивку, и о боже этот парень выглядел так, будто ему лет шестнадцать. — Ээ..все норм — так же безразлично отозвался Гер, забирая со стойки непонятный напиток, явно содержащий в себе градус. Герберт, кажется, устал. Умные люди называют это выгоранием, да? Эмоциональная встряска явно не пошла ему на пользу, и сейчас он чувствовал себя как никогда пусто и разбито. Согревало лишь одно, крепкий коктейль, который он глотал не с той скоростью, с которой надо бы. Напиток, что дал ему бармен приятно обжигал горло, а внутри разливалось тепло. хоть что-то кроме пустоты. Герберт выпил это сомнительное месиво практически одним махом. сейчас было плевать. на последствия, на то где он будет ночевать, что с ним вообще будет. Сейчас хотелось просто напиться так, чтобы забыть отца и его поганую учебу. Наверное поэтому он кладет на стойку еще пару купюр, прося бармена-«ребенка» повторить эту бурду, параллельно заправляя длинные пряди, упавшие на лицо, за ухо. Да, сглупил он конечно, не взяв с собой резинку, теперь приходится поправлять волосы постоянно. Хрен с ним, меньшее из бед. Герберт запутался и заебался. Уже не хотелось ни кричать, ни крушить все вокруг. Он был полностью опустошен. Казалось, от него осталась одна лишь оболочка, а все внутренности уже давно сгнили, высохли и растворились. Казалось, что он давно уже мертв. а жил ли он когда-то? кажется, нет. И, выпав на время из реальности, Герберт не сразу начал осознавать, что алкоголь начинает конкретно так давать по мозгам, закидывая Гера в поднаготные собственного сознания, делая, кажется, еще хуже. Мысли о том, что отец его, кажется, никогда даже и не любил, о том, что он больше просто не выдержит, что каждый видит в нем только лишь мешок с деньгами. Все путалось в один большой снежный ком, что лавиной накрывал оказывается такого одинокого Герберта, на которого накатывала новая волна истерики. И, возможно ее он точно подавить не в силах. Поэтому кладет голову на руки, сложенные на столе, задыхаясь в собственных всхлипах. На трезвую голову он бы никогда в жизни не расплакался вот так вот при ком-то. Но им управлял не собственный мозг, им управлял высокий градус коктейля. какой же он все-таки слабак. — Вы можете остаться тут на ночь, если хотите, — постоянно вытирая об фартук потные от волнения ладошки, проговорил бармен, отвлекая на себя внимание Герберта, что погряз уже в болоте собственных мыслей — В смысле, здесь есть комнаты для персонала, Вы можете воспользоваться. Герберт злился. На отца, на свою жизнь, на всех окружающих. Кулаки непроизвольно сжались, хотелось выместить всю свою накопившуюся злобу на ком угодно, хоть на этом невиновном мальчике, Герберт действительно в какой-то момент захотел его ударить, но нет. Этот симпатяга ни в чем не виноват, и портить милую мордашку он точно не будет. Надо успокоиться, просто успокоиться. Он поднял голову, рукой стирая остатки жалких слез. Глядя на встревоженное лицо бармена, Герберту вдруг стало почему-то смешно. Почему? Сам не знает. Ситуация стала забавлять настолько, что, кажется крыша начала протекать. — Тебе восемнадцать хотя-бы есть? — почему-то вдруг спросил Герберт то, что интересовало его еще с самого прихода сюда — Тыыы похож на ребенка — Мне двадцать! — как-то слишком наигранно-возмущенно ответил тот, а затем зачем-то оглядел помещение, присаживаясь рядом с посетителем. Кажется, он еще что-то говорил, но слова смешивались в одну непонятную кучу вместе с клубной музыкой, так что понять о чем речь не получалось. Герберт совершенно потерял контроль над своими мыслями и словами, а это он еще даже не пытался встать. А вот теперь попытался. И сел обратно. Бляяяя. Ноги не держат, взгляд то и дело скользит по этому парню да просто потому что сейчас на бухую голову он кажется милашкой. Завтра, конечно, он и не вспомнит, что посчитал его красивым. А еще Герберт не соображает. сбылась его мечта нажраться, получилось, блять. Только вот нахуя. Перед глазами плыло так, что все освещение сплеталось в одну большую толстую змею синего цвета, речь переставала восприниматься, а контроль…он и так потерялся. Голова становилась тяжелее. тяжелее. На плечах она уже точно не держалась. А дальше? А дальше герберт помнит только синий свет и расплывчатые очертания человека, кажется, он что-то говорил? А потом унитаз и то как было отвратительно и неприятно выворачивать свои внутренности наизнанку. От самого себя было противно. Сам себя довел до этого, теперь вот отплачивается. Мерзость. Крупицы здравых мыслей тщетно пытаются понять, почему длинные волосы не спадают и как-то держатся за спиной, а дальше как будто ничего. Он что, помер?