Танцующий на лезвии клинка, поющий на забытых языках, ты незаметно в плоть мою врастаешь и вытравляешь всё, что до тебя
— и там, где о минувшем не скорбят, я остаюсь разбитая, пустая.
— Ёсими
Битые сорок секунд Лорен не могла по-человечески проморгаться. Взгляд продолжал предательски и вшиво мутниться, размываться, биться осколками и расползаться трещинами, не давая отпустить это мерзкое чувство абсолютной беспомощности. Она не может дышать. Она не может просто сморгнуть эту боль, засунув подальше, и у неё не получается забыться, живьём похоронив себя в завалах работы, даже на вечер. Потому что он… Он не похож на всю ту боль, что ей приходилось выносить прежде. Он живёт прямо внутри неё — потому что однажды выгрыз себе дорогу к её сердцу сквозь плоть. Он вынул сердце из её груди, и занял его место, и с тех пор продолжал изо дня в день биться в ней неуёмной агонией, сжиматься и болеть. Больше всего на свете Лорен ненавидела просыпаться. Практически каждую ночь ей снился он — синие-синие глаза и кудри цвета ночного неба. Росчерки шрамов на загорелой коже, святость прикосновений, омывающих её от горя и скорби. Раз за разом она просыпается и не может открыть глаза от высохших на ресницах слёз — а во снах его руки баюкают её и просят остаться. Побыть с ним ещё хоть чуть-чуть. Слиться с ним воедино, и Лорен, признаться, желает того больше всего на свете. Она открывает глаза, и старательно избегает смотреть на противоположный край постели — вид светло-розовых волос заставит захотеть исчезнуть ещё яростнее. А ведь спросонья и без того жить не хочется. Они с Беллой, в общем-то, давно уже привыкли. Спать — только спина к спине. Секс — с чужим лицом под яростно сомкнутыми веками. Порой, конечно, становится совсем невыносимо, но стерпеть можно что угодно, и друг друга они терпят точно также. В каком-то смысле им даже повезло найти друг друга: им никогда и ни за что не суждено полюбить друг друга, уж слишком они напоминают тех самых. Им никогда не суждено оставить прошлое в прошлом, а скорбеть и выживать вместе оказалось легче. Самую малость, правда, но легче. Они искренне ненавидели друг друга — запах кожи, стоны, тот трепет от единения, что должен быть свят, но никогда не станет таковым. Это похоже на грабли. Каждый раз — всё в тот же жестокий, знакомый каждой зазубриной капкан. По-своему дорогой. По-своему ненавистный. Но и к этому они давным-давно привыкли. Каждую ночь чувствовать его руки на себе, тонуть в лазури глаз, в удовольствии подкатывающихся, когда он плавно входит в неё, и они наконец, наконец, спустя моря горя и океаны страданий становится единым целым. И ничего больше не нужно, ничего… Лорен разминала об пол ступни, попутно собирая волосы в гладкий хвост. Быстрый взгляд в зеркало, наспех вправленный в жилетку галстук. Тихая поступь изрезает комнату в спешке сборов, пожалуй, меньше всего хочется разбудить Беллу — они обе стараются поменьше разговаривать наутро и ускользать друг от друга тенями. Незаметно. Не прощаясь. Однако порой… — А что, поцелуя на прощание не будет? Боже, что за дикари тебя воспитывали… Лорен тяжело сглотнула, инстиктивно сжав рукой дверную ручку до хруста. Даже не больно, зуд в районе груди не заглушит ничто. Она оборачивается, но по-прежнему старается не смотреть в сторону постели. — Не хотела тебя будить: ты так сладко спала. — Совсем не умеешь врать. Интересно, а с ней она тоже была такой? Кошкой, вечной царапающейся, даже когда стараешься её приласкать за ушком. Коброй, способной в считанные секунды впрыснуть в кровь яд, но лишь извивающейся кругом шеи, исплясывая на голых нервах. Она — дьявол. Самый настоящий. Она отвратительна, и тем прекрасна, но это не история Лорен. Её сердце слишком давно было отдано непослушным кудрям и неимоверному теплу ледяных глаз. А Белла умела только жечь и жалить. Признаться, именно потому Лорен и держала её рядом. (Словно эту женщину возможно держать против её же воли…) — Мне пора на работу, — коротко подметила она, бросив взгляд на наручные часы. В фургоне Беллы нет часов. — Давай, сбегай. Можно подумать, тебе станет легче. Она горько смеётся, и у Лорен сжимается сердце. Белла слишком похожа на него, разве что во сто крат озлобленнее и резче. Она никогда не позволяла себе той надрывной нежности, на которую был способен он. — Хорошего дня, милая, — сухими губами и не менее сухим тоном произносит Лорен, прежде чем щёлкнуть замком. Не в духе. Не сказать, что это редкость, но Белла, всё же, не всегда такая. Лет восемь назад фургон бы после подобного, должно быть, поднялся на воздух — Лорен бы ни за что не проглотила подобное отношение. Однако время иссушило её всю, и страсть, и жизнь в ней, и жажду бороться. Порой она удивлялась, как вообще сумела дожить до своих лет. Но как он могла не дожить, когда все эти годы рядом с ней была кульминация их любви? Дитя, о котором он и мечтать не смел. Подарок судьбы, из-за которого была вынуждена стерпеть и свыкнуться со слишком многим. Будучи совсем крохой, София страшно изводила свою замученную маму. Став постарше, она стала её главной опорой. А Лорен и понятия не имела, что однажды сможет кого-то так полюбить. С самого первого взгляда в эти хрустальные глаза в обрамлении пушистых ресниц. Она была самой настоящей копией своего отца, что оказалось для Лорен и благословением, и проклятьем. Но если бы не Софи, она бы не выжила. У Лорен бы не было никакого смысла даже пытаться.***
Лорен просыпается от щекотки россыпей лёгких поцелуев, они усеивают лоб, щёки и нос, оседая на шее и плечах. Щурится, по-кошачьи морщась, но ластится касанию, безмолвно просит ещё. Такой расслабленной и нежной Лорен бывает только по утрам, когда нега дрёмы ещё не сошла окончательно, а пытливый разум не успел окончательно окунуться в заботы дня. Она тихонько мычит, потягиваясь, и наугад тянет губы к поцелую. Он играючи ловит их своими, подхватывая самым настоящим танцем, изящным и нежным, волнующим, сладким… Он кусает её губу, и Лорен ворчит, по-прежнему не раскрывая губ. Обиженно отворачивается, плотнее укутываясь в простынь, словно ткань способна сдержать жар его тела. Подбирается к ней он безумно осторожно, очень выверенными шажками, по миллиметру влажных губ на коже, ласкающих и баюкающих внимание, чтобы в тот же момент, как она потеряет бдительность, завладеть ею. И ведь соблазн поддаться в самом деле велик. Но у Лорен внутри что-то щёлкает. Она перекатывается и вновь ловит его губы своими. Целует медленно, жаляще и клеймяще. Почти лениво, так, словно их наслаждению посвящено всё время мира. — Я тебя люблю, — больше чувствует, чем слышит она. — Я тебя ненавижу, — произносит Лорен, стирая ядовитые слёзы с щёк. Взгляд по-прежнему предательски мутнится, но она даже не пытается себе помочь.***
Она никогда не сможет забыть их первую встречу. Первый взгляд. Впервые приставленное к её шее лезвие. Впервые сомкнувшуюся на шее ладонь. Первый танец, жар ладони на обнажённой спине, ползущий по всему нутру, словно она одним огромным глотком осушила стакан рома на два пальца. Его губы на коже. Везде — шея, мочка уха, чувствительное местечко под лопаткой, внутренняя сторона бедра. Самая настоящая пытка. Осознание собственных чувств настигло её слишком поздно, тогда, когда шанса у них уже не было. Он давно уже привык, и его чувства были, ни больше ни меньше, белым шумом. Больно, но так обыденно, что сил обращать внимание уже нет. Для неё же эти чувства стали самой настоящей агонией. Её бросило в адовое пекло, и она варилась в котле собственной боли так мучительно долго, что в конце концов остались одни кости. От девочки, страстно желавшей жить — ничего. Даже слабой, едва различимой тени. Она становилась похожа на себя прежнюю разве что когда с головой уходила в работу. Тогда давали знать о себе и рвение, и страсть. И стремление во что бы то ни стало достичь, найти, узнать. Потому работа давалась ей несравнимо легче всего остального. И быта, и воспитания дочери, и личного общения. Все друзья и приятели со временем растерялись, и рядом остались лишь те, кто не понаслышке знали, каково ей было все эти годы. Рука соскользнула с мокрой от дождя кнопки дверного звонка, и Лорен случайно позвонила дважды. Скрипнув, дверь отворилась почти сразу же, и Лорен по привычке зажмурилась, зная, что последует следом. — Лорен, снова без зонта! Аааагхх... Не переставая ругаться, Ким торопливо втянула её внутрь и принялась колотить. — Однажды ты подхватишь менингит, и у тебя сгниют уши! Ну сколько можно! Лорен сникает, принимая самый виноватый вид из возможных. Но желание улыбнуться и кинуться обнимать Ким зреет в самой сути сердца — она страшно соскучилась. — Прости, мам. Я больше так не буду, мам. — Ты говоришь так каждый раз, — Ким дуется, но не выдерживает. Тут же сдирает с лица кислую мину, и тянется обнять подругу, утаскивая её вглубь дома. — Давай-ка поскорее согреем тебя, — легонько растирая руки поверх влажной ткани. Соф как раз ест сейча... Но Лорен замирает, прежде чем они успевают добраться до столовой. Разворачивается и заключает Ким в объятия, целуя её в лоб: благо разница в росте всегда позволяла. — Я бы с удовольствием, правда, но нам нужно идти. Прямо сейчас. У Софи совсем скоро урок рисования, — во взгляде плещется сожаление. — Да и мне стыдно... Я так часто оставляю Софию у вас... — Брось это! — строжится Ким. Но стёкла во взгляде подруги больно вгрызаются в грудь: ей и говорить не нужно, она понимает без слов. Тут же смягчается, обнимает Лорен, поглаживая по спине. А та дрожит. И знать бы, от холода ли... — Знаешь же, нам это в радость. Мы так любим вас, Рен. Нет никого роднее вас двоих. И теперь уже настаёт черёд Лорен ободрать о лёд все локти. У них обеих за плечами столько боли и столько страхов, что они уже давно лишь шум не громче автомобильного клаксона по ночам. Ким бросает короткий взгляд на сплетение рук на собственном животе, и неловко улыбается Лорен. А вторая молча обнимает её ещё крепче, вновь целуя, но уже в висок. Лорен ни на день не сомневалась — без Ким и Уилла воспитание дочери бы вынуло из неё остатки души. Но до чего же ей было жаль их... Порой она попросту понять не могла — кто же так жестоко распоряжается людскими судьбами? Она никогда не хотела быть матерью, пускай теперь, после того, как обрела Софию, ни на что бы уже не променяла ни её, ни свою жизнь с ней. Но Ким и Уилл... Они стали бы прекрасными, просто замечательными родителями. И, всё же, за практически 6 лет брака этого так и не произошло. Им обеим пришлось успокоиться и натянуть улыбки, прежде чем они позволили себе войти в столовую. И взглядам предстало ужасно забавное зрелище: Уилл пытался накормить Софию. — Ну, давай, ещё хотя бы одну ложку, — мягко, нежно и вежливо. До невозможности терпеливо. Боже, и сколько они уже сидят так? — Я не хочу больше, — упрямо бормочет София. Лорен представила лицо дочери в этот момент: наверняка надулась, словно мышь на крупу. Брови сдвинуты, а лицо такое недовольно, что она, маленькая и смешная, выглядит как-то по-особенному очаровательно. — Больше? Ты и половины не съела! — светлые брови взметнулись ко лбу, а рот округлился. И девушки, подсматривающие за этими двумя, не сдержались и захихикали. — Видел бы ты своё лицо, — загоготала Ким, и тогда Уилл состроил ещё более недовольную мину. Она едва не укатилась на пол, засмеявшись ещё задорнее, но поспешила подойти к мужу, обняла его чмокнула в голову, чтобы в самом деле не обиделся. Они всегда, сколько Лорен себя помнила, были такими. В их доме всегда звучит смех, пахнет выпечкой и любовью. Здесь её собственное несчастье ускользает сквозь пальцы. Впрочем, лишь до тех пор, пока она не окажется наедине с собой. — Софи, детка, нам пора, — Лорен подошла к столу, опустив ладонь на плечо дочери. Та тут же принялась сползать со стула, но Лорен её остановила. — Что нужно сказать дяде Уиллу? Девочка встала рядом с мамой и очаровательно ему улыбнулась. — Дядя Уилл, спасибо большое, было очень вкусно, — слишком сладко. У себя в мыслях Лорен печально отметила, что подлизываться она умела также хорошо, как её отец. — Но ты же... — Уильям развёл руками, но шарм маленькой негодяйки сделал своё дело, он растерялся и сдался. — А-ай, ладно. Не за что, Софи. Девочка издала очень-очень хитрое «хи-хи» и, взяв маму за руку, послушно пошла с ней к выходу. На прощание они обе обняли «тётю Ким» и «дядю Уилла», пообещав заскочить в гости на следующих выходных. — Ты точно не голодна? — шепнула ей Лорен сразу же, как только дверь за их спинами захлопнулась. Такое поведение не было необычным, София, как и Лорен в своё время, частенько воротила нос от еды. Впрочем, чего греха таить, Лорен и по сей день порой так делала. — Не-а, — девочка уверенно замотала головой. И тут же она тихонько, так, чтобы только мама услышала, призналась. — Я стащила булочку перед обедом. Лорен устало вздохнула, но губы сами собой расплылись в улыбке. Ну в самом же деле, маленькая негодяйка! Самая настоящая. — И Уилл ни о чём не узнал? — Лорен покосилась на дочь, улыбающуюся, словно наевшийся сметаны кот. Боже, как же она похожа на него. Просто невозможно. — Не-а, — и лазурь в обрамление пушистых отцовских ресниц тут же обратилась к маме. — Ты же не расскажешь ему, мамочка? Лорен сделала вид, что крепко задумалась, протягивая тихое «хм-м-м». — Ну маа-а-а-ма-а-а-а. Софи рассмеялась, дёргая маму за руку. А та не выдержала — широко ей улыбнулась и легонько ткнула пальцем в кончик носа. — Не расскажу. Но в следующий раз не расстраивай дядю Уилла. Представляешь себе, как он старался, когда варил для тебя кашу? — Но она была с комочками, — вздохнула та. Лорен прячет улыбку за поворотом головы, а затем вновь обращается к дочери взглядом и всем своим вниманием, всей нежностью, на которую способна в силу инвалидности собственной души. — Тётя Ким говорила, что ты ей все уши протрещала каким-то новым учителем. Расскажешь? Софи тут же оживилась, а потом, спохватившись, попыталась сделать вид, что тема не так уж сильно её волнует. Но вышло слабо: она вся засияла, когда принялась рассказывать. — Он приехал из Франции. Молодой и очень талантливый. О нём говорит вся школа... — И здесь она замялась, неловко опуская глаза в пол. — Он очень добрый, и очень-очень мне нравится. А ещё он похвалил меня... Несколько раз... О-о-о-о, понятно, — внутренне рессмеялась Лорен. — Из Франции, говоришь?.. Хм... Лорен, по правде говоря, уже слишком давно привыкла пропускать всех встречаемых людей сквозь себя, мимо, но София впервые отзывалась о ком-либо с таким почти щенячьим восторгом. Что ж, любопытно. — Я бы хотела на него посмотреть, — она улыбнулась дочери, и хотела было уже увести разговор в иное русло, как... — А ещё, мамочка, он очень красивый! — Софи! — Что-о-о? Так все говорят. И другие девочки в классе, и учителя. Боже... — Так ты покажешь мне своего чудо-учителя, солнышко? — Хм-м-м, — девочка крепко задумалась, но почти мгновенно вспыхнула, засияв. — Покажу, — довольно созналась она. И добавила чуть смущённее. — Он точно тебе понравится. Он всем нравится. Это вряд ли, — Лорен предпочла не произносить этого вслух. И украдкой бросила взгляд на дочь. Боже, до чего же легче было бы, не будь она так на него похожа.***
Правда, встреча так и не произошла — когда Лорен и София добрались до школы, и девочка открыла дверь чтобы войти в класс, учителя на месте не было. — Опаздывает? — предположила Лорен. — Странно, — пробормотала София растерянно. — Он никогда не опаздывал раньше. И всегда встречал нас на входе в класс. Лорен оглянулась, стараясь выцепить среди толпы учеников в коридоре взрослую мужскую фигуру. — Как он выглядит? София растерялась, отчаянно постаравшись вспомнить хоть что-то конкретное. — Высокий, волосы чёрные. И глаза голубые. У Лорен всё внутри заледенело. Чёрные волосы, голубые глаза. Неужели в самом деле он? Неужели... Нет, быть такого не может. Он не посмел бы поступить с ней так. Не посмел бы вновь заявиться в её жизнь и сделать ещё больнее. Захотелось сбежать, спрятаться, исчезнуть. Раствориться в воздухе или развеяться пеплом. И когда к ним подошла другая учительница, коротко объясняясь, что мистер Лакруа заболел, и она заменяет его сегодня, Лорен выдохнула. И сморщилась, противная себе. Ей страшно. Позорище. Она боится правды — с каких пор?***
Мужчина нервно поправлял галстук, прилаживая складки, убирая ткань под края жилета. Острый блеск солнечного света путается в цепочке на очках — подумать только, он в самом деле вновь вернулся к этой паршивой, совершенно глупой игре в переодевания. Впрочем, память о тех временах была и кислой, и сладкой, и по-настоящему горькой. Как шоколад. Как чёрный кофе, который она когда-то пила литрами. Как вся её суть, жёсткая, словно сталь, но хрупкая, как бомба, готовая взорваться и разорвать всё вокруг в любой момент. Такой она навсегда запомнилась ему, и такой её он любил все эти годы — его рыжеволосое безумие с глазами цвета расплавленного золота. И порой он так кошмарно скучал по тому, как солнце играло в её волосах, как подсвечивало радужки глаз, что тянуло выть. Потому что время совсем истёрло память о ней. Не помогали даже рисунки; он ведь так и не запечатлел её по-настоящему, на холсте. Лишь мимолётно, обрывочно, скомканно, украдкой, словно смазанный поцелуй, что выкрали против воли. Затянувшийся акт самолюбования оказался прерван стуком в дверь. Следом же в приоткрытую створку просунула голову его коллега, ведущая занятия у класса в параллели. — Мистер Лакруа, София пришла. Он бросил короткий взгляд на часы — до занятия добрые сорок минут. Как всегда рано. Он наскоро пригладил вьющийсе буйными кудрями волосы, и затянул бант на затылке, неизменно белоснежный, потуже. — Qui, qui, mon ami. Я буду через несколько минут. В ответ на это девушка лишь тихонько хихикнула, затворяя за собой дверь, и упираясь в неё спиной. Мужчина постарался не обращать на неё внимания, быстро проверяя этюдник на полноту содержимого. Комплект карандашей для себя и учеников, у которых тех не окажется, холсты, тряпки и миниатюрная папку с рисунками, которую он никогда не достаёт в классе, но носит с собой каждый день, как самое дорогое сердцу. Взгляд девушки был осязаемым, а воздух в его каморке становился всё тяжелее и тяжелее. Неприятное чувство. Мужчина поспешил к выходу, но Элиза преградила ему путь. — Мистер Лакруа, вы знакомы с мамой Софии? — тон был приторным, она тянула время. — Я слышала, она детектив. А её дядя — шеф полиции. Мужчина стоял в добрых трех шагах от девушки, перекрывающей путь к свободе. А ощущение было такое, словно его тело было прижато к стене. Раздражение подкатывало к горлу, но он старался не показывать того. — Oh, C'est vrai? Mon ami, — он как мог ласково потрепал девушку по плечу, и осторожно отодвинул её от выхода. — Мне нужно идти. Sophie ждёт меня. Девушка уже было приняла свою участь, но в момент, когда он готов был выскользнуть из кабинета, Элиза перехватила его руку. — Будь осторожен, — искреннее пожелала ему она. — Сегодня её привела мама. Она довольно таки... Своеобразная женщина. Строгая, что ли. И она ненавидит мужчин. Удачи, — подытожила она неловко. — Oh, — мужчина пожевал собственные губы. — Mon ami, быть может, тогда ты встретишь их вместо меня? Признаться, боюсь, я в самом деле не понравлюсь Madame... — Мадемуазель, если быть точнее. Она не замужем. А сплетни всё вьются, — внутренне оскалился он. — Хорошо, мой дорогой, — пробормотала Элиза елейно, подбираясь ближе и кладя ему ладони на грудь. Бережно, почти невинно пригладила жилет. — Я умею быть благодарной, — дыхание обожгло ему шею. А Кирану подумалось, что его едва не изнасиловали. Но просьбу девушка всё же выполнила.