Падение

Комнату будто опрокинуло и свезло набок, когда Баки помогли сползти с каталки. Секунду-другую он просто стоял, покачиваясь на нетвёрдых ногах, вцепившись в плечо Фэрбенкса и стараясь не потерять ни равновесие, ни и без того скудное содержимое желудка. Поморгал в надежде, что стены перестанут кружиться, но это не помогло. Может, если покрепче зажмуриться, они, чёрт возьми, уже встанут как до́лжно? А может, проще опять отрубиться? Баки был согласен на всё. Что он опять делает? Сдаётся или бережёт силы?.. — Мне придётся приказать тебе следовать за мной, Карус, если, конечно, ты не передумал принимать ванну. Точно. Ванна. Ох бля, как прекрасно звучит! А вот куда-то волочь свою задницу прямо сейчас, пусть даже это «куда-то» в паре шагов, звучало пиздецки муторным делом. Впрочем, когда Фэрбенкс двинулся к двери, ноги Баки сами собой понесли его следом, будто им управлял кто-то со стороны. — Замечательно, так держать. — Фэрбенкс одобрительно кивнул, когда команда победила бессилие, которое Баки не смог бы превозмочь сам. Баки вяло проследил, как тот, шаркнув за порогом, подошвой смазал рисунок меловых рун. Когда Фэрбенкс вышел в коридор, потерявший силу барьер не помешал Баки побрести за куратором. Он старался идти ровно, следуя за спиной в добротном пальто, но стена справа почему-то всё надвигалась, пока он не саданулся об неё плечом. Только тогда он сообразил, что крыло, над которым изгалялся Лукин, до сих пор наполовину раскрыто и тяжело волочится по полу. Вот почему вело вправо. Привалившись к стене, он хватал воздух, пытаясь отогнать слабость. Не с первой попытки, но кое-как удалось совладать с непослушными конечностями и втянуть крыло под пластины. Почти. Кажется, они не улеглись как следует, но его хотя бы больше не кренило. Рука Фэрбенкса без спросу поднырнула под локоть. — Вероятно, остаточное действие анестетиков. Не бойся: мы почти пришли. Внезапно раздавшийся звон заставил Баки вздёрнуть голову. Он и не заметил, что стоял перед лифтом. Фэрбенкс завёл его в открывшуюся металлическую клетку. Если от прогулки по коридору кружилась голова, то спускаться на лифте оказалось всё равно что впервые ухнуть на «Циклоне» с горы в восемьдесят шесть футов. Баки тогда показалось, что вся его несчастная требуха с воплем вылетит через рот, и сейчас, когда лифт резко встал, он по инерции согнулся и с полным на то правом сблевал на начищенный стальной пол. Когда Фэрбенкс вытащил его из лифта и повёл по смутно знакомому коридору, Баки слегка полегчало. Дрожь во всём теле и туман в глазах никуда не делись, но тошнотворное головокружение почти улеглось. Фэрбенкс открыл дверь, и Баки узнал место. Сюда его приводили перед последним ритуалом. Тёплая ванна была единственным в этой адской дыре, что могло согреть насквозь задубевшего Баки. Ощущение чистой, мягкой от воды кожи, оттёртой от многомесячной грязи, тогда почти заставило его снова почувствовать себя человеком. Знакомые запахи душистого мыла и пены всё ещё витали в воздухе; тёплая влажность, верная спутница роскошных ванных комнат, призывно колыхнулась навстречу. Баки был бы счастлив просто упасть лицом в тёплый пол и лежать. Он вспомнил, что не один, только когда голос Фэрбенкса вспугнул приятный туман. — Твой приказ: войти в эту ванную комнату и оставаться в ней, пока я тебя не призову. Когда я это сделаю, не бери с собой ничего, кроме полотенца. Баки ощутил, как слова змеёй обвивают его, заставляя ноги перешагнуть порог и внести его внутрь. Он оглянулся через плечо и, не вполне уверенный, что способен сейчас на членораздельную речь, скомканно кивнул. И почти пожалел об этой толике благодарности, потому что Фэрбенкс в ответ улыбнулся и расщедрился ещё больше. — Будь как дома, Карус. Не торопись, отдыхай. Я уверен, здесь гораздо удобнее, чем в твоей комнате, особенно после того, как ты неразумно разбил окно. — Он смягчил незаслуженный упрёк примирительным смешком. — Не стесняйся воспользоваться удобствами, всем, что найдёшь в шкафчиках, и принимай ванну. — Кивнув в заключение, Фэрбенкс вышел, притворив за собой дверь. Не став дожидаться, пока стихнут удаляющиеся шаги, Баки испустил долгий вздох, отдавшийся в самых костях. Воспользовался унитазом, затем поспешил к ванне, до упора выкрутил барашек горячей воды, заткнул пробкой слив и скорей забрался внутрь. Когда восхитительно обжигающая вода дошла до бёдер, он уже отключился.

***

Когда Баки открыл глаза, вода в ванне остыла, а кран был закрыт. Он не помнил, как закрывал, так что либо кто-то входил, пока он спал как убитый, либо он закрыл сам — во сне. Могло быть и так, и этак, но один из вариантов настораживал куда больше другого. Несмотря на прохладную воду, Баки впервые за много недель ощущал себя согревшимся и отдохнувшим. Было сильное искушение заново наполнить ванну, но кожа уже сморщилась от воды. Тело вновь налилось силой, и когда Баки вылез из ванны и принялся вытираться подвернувшимся полотенцем, он твёрдо стоял на ногах. Перед раковиной с зеркалом Баки слегка вздрогнул и, избегая вглядываться в рогатое отражение, сосредоточился на выдавливании пасты на щётку. Стараясь не думать, что именно вычищает из своего мерзкого клыкастого рта, мыслями перенёсся к Воющим. В поле Гейб истово клялся блюсти гигиену зубов и сухость носков. В груди защемило при воспоминании о шутках в кругу у костра на привале, когда Морита зубоскалил над Гейбом, который даже в самой глубокой заднице в тылу у врага умудрялся выменивать зубную пасту на шоколад из пайка. Баки полоскал рот от мятной пены, когда на него обрушился призыв. Принуждение дёрнуло рывком поводка, и ему ничего не оставалось, кроме как схватить полотенце и опрометью метнуться из ванной, будто она заполыхала огнём. Невидимый поводок тянул по коридору в — спасибо на том! — противоположную сторону от шахты, в которой проводились ритуалы. Далеко идти не пришлось, зов исходил из-за двери меньше чем в дюжине футов от ванной. Баки едва успел намотать полотенце на бёдра, когда его рука уже тянулась к дверной ручке. За дверью в центре комнаты стоял Фэрбенкс в брюках и светлой сорочке, заложив руки за спину. — Добро пожаловать, Карус, входи, — позвал он, и Баки вошёл, влекомый приказом и волнующим запахом жареного мяса. Запах исходил от блюда под большой серебряной крышкой. Рот Баки тотчас наполнился слюной. — Пока я не прикажу иного, тебе приказано оставаться в этой комнате. Комната Фэрбенксу досталась стандартная, без окон, однако вещами, которые странно было видеть на военном объекте, её обстановке был придан некий уют. Патефон негромко переливался какой-то классической музыкой; Баки поймал себя на мысли, что Монти наверняка с нескольких тактов узнал бы мелодию. Моргнув, он оторвал взгляд от серебряной крышки и начал осматриваться. Блюдо стояло на антикварном столике подле огромной деревянной кровати, застеленной тёмно-сливовым шёлковым бельём, смятым ровно настолько, чтобы выглядело приглашающе. По флангам кровати мягко светилась пара элегантных торшеров под абажурами цветного стекла, узорного, замысловатей витражей в церкви. Большой ковёр с затейливым бежево-бордовым узором надёжно скрывал холодный подвальный пол. Баки и не заметил, когда успел зарыться пальцами ног в мягкий ворс. Да и пошло́ оно всё, в конце концов, это просто приятно. Последний раз он видел такой красивый ковёр, когда Воющие проходили через разбомбленный театр во Франции, и там у него точно не было времени скинуть ботинки и оценить мягкость ковра. Господи, все его мысли о Воющих. Где они все? Вернулись ли домой по окончанию войны? Думал ли кто из них искать его тело? Фэрбенкс не мешал изучать комнату, даже когда Баки глянул на резной письменный стол у стены. Вероятно, старик держит книгу в одном из ящиков. Может, получится улучить момент и… Все мысли отшибло, когда Баки остановил взгляд на настольном календаре. «Январь 1948». Что. За. Херня. Он как деревянный повернулся к Фэрбенксу. — Сорок восьмой?! Ты!.. Месяц назад ты говорил, что нынче сорок пятый! — Вообще-то, я сказал, что нынче декабрь. И я сказал, что война закончилась в сорок пятом. Додумал ты сам. Но скажи-ка мне, Карус: что это меняет? Баки открыл рот, но слова не шли. Подавленный, он медленно неверяще покачал головой. Облизнул пересохшие губы. Два года. Он и не знал, что потерял два года жизни. Война не просто закончилась, она уже отошла. Воющие, семья, все, с кем он был дружен… все они давно живут своей жизнью, похоронив и оплакав его. Если кто и верил, что он тогда не разбился, давно уже утратил надежду. Не находя выхода в словах, немое отчаяние толкнуло броситься на календарь, вцепиться в него, прибив когтями к крышке стола. Вот так! Баки надеялся, что все эти богатые вещи стоят столько, на сколько выглядят. — Хватит! — старик одёрнул его, как ребёнка. — Сейчас же прекрати своё возмутительное бесчинство, это приказ! Баки с горловым рычанием повернулся, стряхнул с когтей злосчастный продырявленный календарь, но Фэрбенкс, не обращая внимания на его угрожающую стойку, без колебаний подошёл и заговорил мягко, как прежде. — Теперь твой дом здесь. Понимаю, ты опасаешься, что что-то потерял за эти два года, но сейчас это не имеет значения. Конечно, ты уже и сам это понял. Баки упрямо мотнул головой, но его гнев уже прогорел и подёрнулся пеплом. Он даже не мог себя накрутить, чтобы поддержать злость. Всякий раз, когда он думал, что уже притерпелся, очередная подлянка выбивала из колеи. Чему он всё ещё удивляется? Как пить дать, всё вокруг, чтобы его наебать. Похоже, разочарование выползло на лицо, потому что Фэрбенкс молча подвёл его к кровати и усадил, а Баки даже не заартачился. Да и зачем бы? Ублюдок может попросту приказать. — Вот, я предположил, что ты будешь голоден. — Фэрбенкс поставил Баки на колени блюдо со столика и широким жестом снял крышку, являя рубленый стейк под сливочным соусом с гарниром из неправильной тонкой картошки фри. Когда Фэрбенкс заговорил снова, Баки отправлял в рот уже третью вилку. — Повара здесь не самого высшего уровня, но бефстроганов у них неплохой. Еда была даже ещё горячей. Островатый, с кислинкой соус превосходно сочетался с жареным мясом, ломтики картошки восхитительно похрустывали во рту. У торопливо жующего Баки вырвалось одобрительное мычание. Нравилось ему или нет, но его защитные стены начали трескаться. Для Фэрбенкса его набитый рот стал сигналом к продолжению одностороннего разговора. — Знаешь, так могло бы быть каждый вечер. Горячая ванна, вкусная еда, кто-то, кто тебя выслушает и услышит. Даже тёплая постель, в которой можно поспать. Баки скептически сощурился, но жевать не перестал: старый пройдоха вовсю махал вкусной морковкой, но Баки не знал, когда в следующий снова сможет перехватить настоящей еды. — Говоришь так, будто у меня есть выбор, — прочавкал он. — Именно. Возможности есть везде, если ты знаешь, куда смотреть. — Фэрбенкс уселся рядом с ним на кровать. Баки поднял тарелку к груди, прикрывая её локтем левой, и заработал вилкой быстрее. — Но вне зависимости от того, хочешь ты видеть их или нет, открыть глаза всё же придётся. — Ну да, ну да, и в чём же наёбка? — больше для себя пробормотал Баки, сосредоточенно собирая пальцем остатки соуса. — Никакой «наёбки» — речь всего лишь о том, чтобы взглянуть правде в лицо. Никто за тобой не придёт. Сейчас ты уже это знаешь. Баки вздрогнул и на мгновение прикрыл глаза, когда память мучительно дёрнула воспоминанием. Перед глазами мелькнул кричащий заголовок газеты, и сердце сдавило от безысходной тоски. Неважно, что он получил передышку, он всё равно бесконечно устал. Старик положил руку Баки на колено, чертовски убедительно изобразив сочувственный хмуро-понимающий взгляд. — Простым языком, ты в любом случае будешь работать на нас, Карус. Если за твоё направление будет отвечать Лукин, на тебе будут ставить эксперименты, тебя будут обкатывать и пристреливать, как краденое оружие, пока он не решит, что изучил твоё устройство от и до, и знает, как с тобою работать. Просто представь: всю жизнь, а то и дольше, он будет обращаться с тобой как с опасным зверем и ослаблять поводок только тогда, когда ты будешь уже безумен от голода. — Фэрбенкс веско замолчал, давая Баки как следует прочувствовать мрачность возможного будущего. Баки с трудом сглотнул, отставляя подчищенную тарелку. А вот и кнут. Он уже побывал под ножом Лукина — и под его сапогом, — и, спасибо, без фэрбенксовских разъяснений в курсе, какой тот садистский урод. Но это отнюдь не означает, что Баки больше нравится подсиропленный фашизм в исполнении Фэрбенкса. Он видел, к чему клонит хитрый старик. — Или что? Мы с тобой премило ударяем по рукам, и я работаю на тебя? Вот так запросто похерив все свои правила? Есть выбор, Фэрбенкс. — Ты умный парень, но я думаю, ты не до конца понимаешь, что я тебе предлагаю. — Понизив голос до шёпота, Фэрбенкс доверительно наклонился к нему, будто собирался поведать некую тайну. — Я знаю, ты гораздо больше того, что видит в тебе Лукин. Если бы вместо разногласий мы работали сообща, мы были бы способны на многое. Я могу предложить тебе истинную позицию рядом со мной. Баки в точности знал, что гидровец имеет в виду именно то, о чём говорит, и это было хуже всего: если бы старик по своему обыкновению лукавил, было бы легче просто сразу послать его по известному адресу, но тот без шуток верил в дерьмо, которое щедро предлагал. Баки уже открыл рот, но Фэрбенкс поднял руку, не дав ему с ходу отмести предложение. — Я могу предложить нечто ещё более ценное. Власть. Не только над другими мужчинами, но и над твоим собственным рассудком. — К чему это ты? — Баки насторожился. От того, как старик это сказал, противно стянуло затылок. — Тс-с, не спеши, выслушай: из-за твоей природы тебе рано или поздно придётся кормиться. Если позже, то это будет уже в гоне, когда ты утратишь власть над рассудком. Я не могу даже представить, насколько это ужасно и унизительно. — Фэрбенкс покачал головой и продолжил: — Тебе не нравится, когда тебя морят голодом до безумия, когда тебе приходится питаться от этих охранников-садистов, сходящему с ума от похоти, правда же? Баки передёрнуло при воспоминании о последнем разе, о выстрелах, пулях, разрывающих плоть. — Нет, конечно, нет, но… — Для начала, я могу оградить тебя от этого и, позволь, покажу как. Приласкай себя так, как тебе нравится, когда ты один — это приказ. — Но я не голодный… — запротестовал Баки, когда его рука неумолимо потянулась к паху. Команда была неоднозначной, так что при желании можно было бы с долей некоторой умственной акробатики её обойти, но не хотелось раскрывать свои карты, показав, что смекнул насчёт лазеек в формулировках. Не тогда, когда Фэрбенкс мог бы тотчас парой слов лишить его этого преимущества. Делает ли такое потворство меня соучастником? — В том-то и дело, Карус. Никогда больше тебе не придётся голодать. Баки отнюдь не был убеждён, что так лучше, но даже под механически-равнодушными поглаживаниями сквозь полотенце член начал проявлять интерес. С самого начала всей этой демонической истории чувственность обострилась неимоверно, а по завершению изменений сделалось ещё хуже, и теперь вообще ничего — ни издевательства и жестокость навязанных «партнёров», ни бесцеремонное научное любопытство культиста — не могло перебить его желание удовлетворяться. — И я уверен, что тебе понравится. Как давно к тебе не прикасались с приязнью? — Фэрбенкс положил ладонь Баки на плечо, большим пальцем мягко поглаживая ключицу. Баки сдавленно ахнул: он почти забыл ощущение ласковой нежности. От движений его руки полотенце сползло, обнажив быстро набухающий член. Он становился всё длиннее и толще, наливаясь горячей кровью. Крайняя плоть постепенно сдвигалась, уже не прикрывая головку, всё меньше походящую на человеческую. Тело сотрясала лёгкая дрожь, щекам и груди стало жарко. Пальцы ног сами собой впивались в толстый ковёр. Но это не было беспощадной звериной потребностью, приходившей, когда его морили, — даже вынужденное, это возбуждение ощущалось обычным. Закрыв глаза, он смог бы представить, что сам решил себя приласкать. Что он в Бруклине, один в своей спальне. Что на плечах Стивовы руки… Но незатыкающийся Фэрбенкс не дал Баки укрыться в фантазиях. — Рядом со мной тебе не нужно стыдиться, мой Карус. Созерцать тебя изысканное наслаждение. Его ладонь скользнула Баки за плечо и поползла вниз по спине, в благоговейном поклонении один за другим оглаживая выросты вдоль хребта. Баки яро возненавидел то, как, изголодавшись до ласк, выгибался навстречу прикосновениям, подставляясь под руку. Когда она добралась до основания хвоста, кожа покрылась мурашками. Упруго подпрыгнув, член распрямился, ткнувшись пока ещё сухой головкой под рёбра, снизу вдоль ствола цепочкой наметились бугорки. Когда пальцы прошлись по ним, Баки закусил губу, давя стон, — каждый был остро-чувствительным, как головка. Он хочет сделать мне хорошо. Бля, да он пытается меня соблазнить. Мысль должна была казаться абсурдной, но… после долгих месяцев, когда «приязнью» его «одаривали» охранники, с равной жестокостью выдающие побои и трах, и Лукин, каждый раз поливающий его грязью, Баки не мог закрыться. Он видел, как на войне оголодавшие жадно набрасывались на тухлоё мясо, зная, что их вырвет, но у него уже не было сил остановиться. — Ты — совершенное творение. Сильный, стремительный, грозный, как выстроенное к бою войско, но также способный к наслаждению такой степени, о какой большинство людей может только мечтать. — пальцы Фэрбенкса массировали выросты на крестце и ниже, на чувствительном местечке в основании хвоста, отчего тот в экстазе заизвивался, а выгнувшийся от напряжения член начал пускать нити смазки. И господи, это ощущалось нереальным — касания в месте, которого большинство избегало, о котором частенько забывал и он сам. По хребту продирало сладкой щекоткой от каждого скольжения чужого пальца. Он тоже экспериментирует со мной: изучает моё тело. Баки заскулил, когда его собственные пальцы привычно дразняще-легко затанцевали по заблестевшему от сбегающей смазки стволу. Но делает это для моего удовольствия… для моего блага. — Ты был создан для этого. — В тоне внимательно наблюдающего Фэрбенкса не было презрения или издевки, только благоговение. Баки поморщился на замечание, но не смог отвести руку от члена. — Это вы сделали меня таким. — Протест вышел слабым. — Ты прав, мы. Но подошёл именно ты. Сотни неудач… и наконец ты — прекраснее, чем я когда-либо представлял. — Фэрбенкс медленно поднёс хвост Баки к губам и, склонив голову, запечатлел на мягкой серой коже влажный поцелуй. Баки застыл, опасаясь пошевелиться. Внезапное раболепие старого культиста было пиздец каким жутким. — Ты притих. Мне остановиться? — вопросительно глянул Фэрбенкс и неожиданно ловко лизнул вдоль хвоста. Баки дёрнулся, как от удара, но, помедлив, отрицательно качнул головой. Зачем сопротивляться? Зачем мучить себя виной? В одном-то старик прав — рано или поздно придётся кормиться. Так может… отвлечься немного. Он не сдаётся — нет! Он только хочет перехватить редкие крохи утешения, раз выпал такой шанс. Фэрбенкс прижался губами к затылку Баки. — Хорошо. — По голосу было слышно, что он улыбается. — Я рад, что ты всё ещё не совсем глух к гласу разума. Пока ты ведёшь себя должным образом и работаешь со мной, тебе не придётся подвергаться нападкам охранников. Даже если б он мог пойти поперёк приказа Фэрбенкса и остановиться, прямо сейчас это было бы чертовски трудно. Член в руке превратился в нечто живое, подрагивающее и с энтузиазмом отвечающее на каждое движение пальцев. Хотелось кончить. И ровно тогда, когда от напряжения на лбу бисером выступил пот, а хватка на члене усилилась, Фэрбенкс приблизил губы к уху Баки и зашептал: — Докажи свою значимость, и вместе мы сможем спасать жизни, определять траекторию Гидры и будущее этого мира. Ты можешь обладать истинной властью в Организации. Баки не мог отделить отравленный мёд посулов Фэрбенкса от подчинившего его удовольствия. Расчётливый сукин сын наверняка это знал. От Фэрбенкса волнами, как запах духов, расходилось возбуждение, и тело Баки откликалось. Между ягодиц становилось всё мокрей и мокрей, скользко размазывалось по простыням, по которым он елозил всё это время. Даже вне гона чужое вожделение пробуждало в нём что-то первобытное. — Я не говорю, что ты должен завтра же начать кричать «хайль, Гидра». Сегодня просто наслаждайся. Позволь мне показать, что ты можешь иметь. — Его слова проскользнули в уши Баки змеёй. — Я хочу, чтобы этот вечер был посвящен тебе, Карус. Твоему удовольствию. Скажи мне правду сейчас, чего ты жаждешь? Я приказываю ответить. Он не хотел — не хотел!.. — В-вставь мне, пожалуйста, — язык Баки предал его, — я хочу кончить. — Проси и обрящешь, мой Карус. — Фэрбенкс отодвинулся, потянувшись к пуговицам сорочки. Господи, он меня… Не думай, не думай об этом. Баки отвернулся, и, конечно, Фэрбенкс заметил, как напряглись его плечи. — Не нужно стеснения. Вот, ляг на спину… — Фэрбенкс встал, уже избавившийся и от брюк. Его полуотвердевший член, куда скромнее, чем у Баки, беззастенчиво покачивался. Баки не сопротивлялся, когда Фэрбенкс надавил ему на плечи, заставив пересесть дальше, а затем лечь поперёк кровати, свесив ноги с края. Когда ему широко развели колени, Баки задержал дыхание, слегка поёживаясь под оценивающим взглядом. Он чувствовал себя выставленной на показ пинап-дамочкой. — Пусть у меня больше нет пыла молодости, но ты сможешь убедиться, что зрелость несёт с собой опыт, который вовсе не следует воспринимать как нечто само собой разумеющееся. Кроме того, с твоими естественными афродизиаками я более чем готов потрудиться, удовлетворяя твои желания. Баки не хотел смотреть, как Фэрбенкс с добродушной улыбкой забирается на кровать и устраивается между его разведённых ног. Смятение от этой пародии на близость, досада, отвращение и стыд — всё перемешалось в груди, не давая дышать и подступив кислым к горлу. Баки поджался в ожидании, но равнодушный к его метаниям стояк ничуть не опадал. Напротив, когда Фэрбенкс поддрочил, приводя себя в полную твёрдость, внутри скрутился тугой маятный жар. Нельзя ли сделать всё побыстрее? Но вместо этого Фэрбенкс отогнул Баки хер и перекатил в ладони из стороны в сторону, с интересом оглядывая. — Какой, однако же, у тебя щедрый приз! Осмелюсь сказать, когда-нибудь ты поблагодаришь нас за это. — Сильно навряд ли, — буркнул Баки, но сбился, когда Фэрбенкс его сжал. Сухие горячие пальцы мазнули по бугоркам, и Баки почувствовал себя пианино, по клавишам которого пробежались искусной рукой: в теле невыразимо-сладко загудела каждая струна. Баки всё ещё вздрагивал, переживая отголоски этого ощущения, когда палец вошёл внутрь, а следом второй. Он уже был размякшим и сочащимся, и под их умелым натиском очень скоро заизвивался. Фэрбенкс не солгал, он действительно имел опыт с мужчинами, точно зная, как сгибать пальцы при каждом движении внутрь и наружу, где погладить и как покружить, чтобы Баки дрожал и задыхался. Яйца Баки напряглись и подтянулись к телу. Он быстро приближался к разрядке. Разумеется, Фэрбенкс заметил. — Полагаю, мне не стоит томить тебя ожиданием, но, осмелюсь сказать, ты мог бы продолжать. — П-пожалуйста!.. — выдавил Баки. Он не хотел затягивать дольше необходимого. К счастью, именно это Фэрбенкс и хотел слышать. Его зрачки расширились, он провёл трясущейся рукой по бедру Баки и облизнул губы. — Ах, ты так алчешь меня, мой демон! Баки явственно увидел, что за фантазия разыгрывается в свёрнутых мозгах культиста. Похоже, ублюдок с самого начала нацеливался под хвост. Баки почти успел пожалеть, что подыграл, но реакция была та, что надо: старый хрен выглядел так, будто вот-вот лопнет. Головка его члена ткнулась туда, где до этого побывали пальцы, и тело Баки жадно втянуло её, мелко судорожно сжимаясь вокруг. Никакой содомитский опыт не подготовил Фэрбенкса к ожидавшим его ощущениям — он вскрикнул, широко распахнув глаза, и простонал: — Сладчайший господь, ты само совершенство!.. И только погрузившись по самые яйца, он наконец-то заткнулся. Баки закрыл глаза, отделяя себя от реальности. Мысли превратились в далёкий, ненужный более шум, державшее его напряжение истаяло в шёлковых простынях. Содрогнувшись, он сладострастно заворчал, вздёрнув губу, когда чужие, скользкие от его влаги пальцы ущипнули и остро-приятно покрутили сосок. Рука вцепилась в его панцирное плечо, Баки чувствовал, как дрожат её пальцы. Каждый раз, когда Фэрбенкс подавался назад, он выверенно-точно задевал там, где до этого дразнил пальцами. Баки запрокинул голову, разметав волосы по шёлковым простыням, и отдался ощущениям, двигаясь навстречу бездумно и жадно и скалясь на каждый толчок горячей живой плоти внутри. Он всем собой чувствовал, как сбивается чужой пульс — взмокший партнёр наваливался всё сильней, дёргая бёдрами уже почти хаотично. Всё ближе с каждым влажным шлепком, ещё чуть-чуть… ближе… ещё!.. ещё, ну!.. И наконец Баки выгнулся в оргазменной судороге. Энергия вспыхнула внутри, наполняя от корней волос до кончиков пальцев, словно костёр — тёплым сиянием пещеру. Баки тянул ещё, ещё и ещё, всё подчистую, сколько ему могли дать, пока оба не рухнули на постель под сбивающееся шипение доигравшей пластинки.