Cherry

От больницы всегда веяло по-особенному. В какой-то палате только что умер человек: остановилось сердце, даже не было предсмертного вздоха. Овдовел за секунду, трое детей, два кредита, съёмная квартира — и никто не станет разбираться в причинах. Он лишь плохой супруг, что не уберёг жену. В другой палате маленький ребёнок борется за жизнь на протяжении полугода, врачи настойчиво предлагают отключить аппарат поддержания жизни: мать непреклонна. – Он выкарабкается, ясно вам? Выкарабкается. Он обязан. Он всё ещё не сделал домашнее задание. В одной из таких палат лежал парень двадцати пяти лет, которому жизнь надоела два года назад. Он бы и рад остановиться на секунду, вдохнуть полной грудью и осмотреться. Но все, что он видит, — это белоснежные стены и чёрные точки на них. Держать глаза открытыми с каждой минутой становится труднее. Он не ждёт ни подарков судьбы, ни чудес, которых не бывает, ему даже не нужна обычная, размеренная и до омерзительности надоевшая рутина. Ему хочется отпустить себя и все то, что пережить удалось по воле выбора. Каждый вечер он до посинения сжимает тонкими пальцами простынь, вонзая иглу капельницы глубже в вену, когда слышит очередной крик. Измученный, наполненный скорбью и непередаваемым отчаянием. На вопрос «за что ты так со мной?» в ответ слышится пронзительный звук аппарата: пульса нет. С наступлением ночи коридоры наполняются тишиной. Остаётся возможность услышать только тихие шарканья медицинских работников, которым усталость не позволяет отрывать ноги от пола должным образом. Все они — хорошие люди, поклявшиеся защищать слабых и спасать потерянных. Наркотики убивают, облегчение иллюзорно, радость искусственна. А то, что ты чувствуешь, когда принимаешь их, — лишь своевременная реакция организма на адреналин. Выброс эндорфина такой же неестественный, как и вся твоя жизнь. С каждой иглой, таблеткой или гранулой ты отодвигаешь свои годы на несколько лет вперёд. За чертой опасно, интересно и очень притягательно, поэтому ты тянешься за очередной дозой. Твоё тело изувечено, кожа темна, глаза красные от боли, тусклые от деструкции. Но самое страшное — что именно в такие моменты тебе хочется жить. Другого способа ты больше не знаешь. Никого не слушаешь, не видишь и не понимаешь. Ты — субстанция, отделившаяся от основной массы, только ценой, которая тебе не по плечу. Существование, если таковым его можно назвать, отсчитывает всем известные цифры, позже превращающиеся в щелчок секундной стрелки. Какие-то часы, отмеренные тебе, оставшиеся впереди, ты можешь назвать жизнью, потому что под конец понимаешь: умирать не хочется.

Три года назад

– С днём рождения, Хёнджин! – Чан улыбается, протягивая младшему вертикальную коробку внушительных размеров, – мы с ребятами не так долго думали, что тебе дарить, но вот с поиском пришлось напрячься. Хван хлопает глазами, не скрывая радости. Ему бы ответить, что заморачиваться не стоило, любое внимание было бы ценным, но расстраивать лидера и остальных не хотелось от слова совсем. Сегодня он может позволить себе быть кем угодно, а не тем талантливым мальчишкой, за которым толпятся фанаты. Он любит их. Но одиночество все же сильнее. – Спасибо, – Хёнджин говорит тихо, точно боясь спугнуть собственное счастье. В такие моменты он забывает обо всех своих тревогах, травмах и мыслях. В такие моменты он чувствует себя живым. В коробке оказался мольберт, который парень присматривал себе месяца три. Феликс заметил его заинтересованность, когда они вместе проводили трансляцию, и Хван неожиданно замер, в изумлении глядя на экран своего телефона. Естественно Ёнбок рассказал об этом Чану, а тот уже всем остальным. Мольберт был частью коллекции одного художника, умершего 50 лет назад. Хёнджин всегда вдохновлялся его картинами, а после его смерти разглядывал все вещи в музее. Конечно, коллекционные предметы прошли реставрацию, но былую славу и творческое дыхание не утратили. По крайней мере, Хёнджин чувствовал их даже сквозь стеклянную витрину. Когда мольберт оказался на аукционе, парень потерял надежду на то, что когда-либо ещё сможет его увидеть. Но, как ни странно, аукцион завершился неудачей — мольберт остался никому ненужным объектом культурного наследия. Его вернули в музей, а после закрыли в темной комнате за семью дверями. Повесили замки и табличку «не используется». С тех пор он считался пропавшим, украденным, по нему даже завели уголовное дело, и, кажется, отправили за решетку невиновного человека, которого просто нужно было убрать с чьей-то дороги. За мольбертом осталась лишь грязная история, ни намёка на ценность. Спустя год, или даже два, культурное наследие вернулось на просторы уже обычных онлайн галерей, но, как известно, проворачиваются такие дела не слишком честно, — это были подделки. У Хвана глаз на творчество всех заинтересовавших его художников, и мольберт одного из любимых он не мог не узнать. Феликсу удалось отыскать подлинник только благодаря смекалке и парочке связей. А вернувшись в Корею, он преподнёс его как идею для подарка. В это время Бан Чан как раз ломал голову, ведь за время существования группы они столько всего дарили Хёнджину, что фантазия медленно поворачивалась к ним спиной. И вот, долгожданный момент: руки Хвана коснулись мольберта, а значит можно было выдохнуть. Подарок юного художника более чем устроил, конечно, вряд ли он будет использовать его в своей практике, скорее поставит на видное место для созерцания и вдохновения. Но суть применения была уже не так важна. – Мистер Хван? Пора сменить капельницу, – медсестра инстинктивно сжимала твёрдую папку с еле скрепленными листочками и настороженно поглядывала на пациента. За пару раз резких смен настроения она уже выучила, что не стоит терять бдительность рядом с ним, – если позволите. Девушка отложила папку на тумбочку, аккуратно касаясь свисающих трубочек. Большинство её смен приходилось на ночное время суток, и если бы она сказала, что всё в порядке, что легко сможет с этим справиться, то солгала бы. А сегодня ей ещё нужно было удалить катетер, иначе вена могла воспалиться. В своих профессиональных навыках девушка не сомневалась: за плечами престижный медицинский вуз, несколько лет стажа в обычной больнице, плюс курсы по узким направленностям — она одна из немногих, кто действительно сдержит клятву Гиппократа. Только вот с пациентами наркологического отделения не представлялось возможным работать часто. По большей части все медработники обходили это крыло стороной. Только 5 человек согласились на эту работу, двое из них попросили дополнительное финансирование. И да, Элисон была той, кто пошёл на это за отдельную плату. В конце концов, деньги лишними не бывают, а работа подобного рода требует не только стойкости духа, но и эмоциональной стабильности. Ошибка могла стоить пациенту жизни, а девушку бы потом мучила совесть. С Хёнджином ей работать нравилось, пусть и не всегда. Основную часть времени он казался вменяемым, правда не очень-то разговорчивым, тем не менее, девушке его общество было приятным. В отличие от других пациентов Хёнджин чаще улыбался, в его блеклых глазах можно было разглядеть крошечную надежду на восстановление, но естественно он понимал, что умрёт. Просто такая тяга к жизни сейчас была смешной для него, и героической для неё. Элисон никогда не спрашивала его о причинах, не давала советы, не читала лекции, она просто была надежным другом, которым Хёнджин не смог стать для себя.