Северо-Восточная тропа

В страшных историях болото описывают мертвым местом, глухим, вонючим. Им пугают детей. Для жителей гор оно действительно было непонятной стороной, где земля — не твердь, где вода — отрава, но, стоя прямо на его краю, Дэя видела болото иным. Сплошь зеленым, мшистым ковром. Пахло здесь не очень, но зато пели птицы. Торвас долго смотрел в карту, развернутую прямо на толстенном мху. Эта местность не была так хорошо прописана, и все же, сворачивая кожаный лист в трубочку, Торвас сказал: — Пройдем насквозь. С помощью ножа и ноги, он выломал две длинные палки, наподобие черенков от метлы, вручил одну Дэе. — Это еще зачем? — Щупать куда ступаешь, госпожа. Но лучше идти за мной, прямо по моим следам. Накинув лямки кожаного мешка на плечи, он не спеша пошел вперед. Дэя замешкалась, снимая башмаки. По такой бугристой мягкости можно и босиком пройтись, к тому же неудобная обувь надоела ей до зубовного скрежета. Торвас выбирал путь, ориентируясь на высокие деревья, крепко держащие корнями расползающуюся почву, но чем дальше они продвигались, тем больше встречалось палых стволов. Солнце ощутимо сдвинулось, когда вокруг остались лишь хилые ели, а где-то в глубине подо мхом зачавкало. То слева, то справа открывались круглые черные оконца, блестящие и дышащие холодной смертью. Дэя успела проголодаться и озябнуть от поднявшейся сырости, нелепая куртка совсем не грела. К аромату гнилостной воды примешивался запах болотных растений. Дурманящий, терпкий. Его источали неприметные белые цветочки, заросли которых целыми охапками торчали то тут то там. Сунув палку подмышку, Дэя сорвала несколько стеблей с тонкими жесткими листьями, напоминавшими сосновые иглы. Помахивая ими, она торопливо догнала Торваса. — Странно, — пробормотал он, замедляясь и оглядываясь. — Тут мало комаров. — Что же в этом плохого? — Дэя, которую еще недавно комары донимали несмотря на плотную одежду, только порадовалась. — Пока не знаю. Он еще раз хмуро огляделся и пошел дальше, старательно огибая затопленные участки и ломая сапогами хрупкие цветы. В воздух поднимались тучи резко пахнувшей пыльцы. Идти по уже проторенной тропинке было легче, но медленно рассеивающиеся крупицы летели Дэе прямо в лицо. Нежная, бело-розовая взвесь, просвечивающаяся на закатном солнце долго потом висела в воздухе позади. Они шли уже очень долго, но усталости Дэя почему-то не чувствовала. Еще недавно неприятно-влажная, отяжелевшая куртка, вдруг стала теплой, уютной защитницей от непогоды. Ощущение комфорта и того что скоро, должно быть, Торвас устроит привал, костер и ужин, значительно поднимало ей настроение. — Обуйся, — бросил ей Торвас. — А то поранишься. Прямо на их пути возник большой завал поваленных деревьев, спутанных переломанных веток, кустов и зарослей тех же цветов. С другой стороны сплошь блестела вода. — Хорошо, — послушно кивнула Дэя. В башмаках она зацепится с большей вероятностью, но спорить с ним не было никакого желания. Выжидая, пока ее спутник выберет удобное место для переправы, Дэя повернула лицо навстречу ласковому дуновению ветра. Почти такому же, как дома. Шелест редкой листвы превратился в шепот, хаотично покрывающий стволы узор мха обрел своеобразную красоту. Все пережитые тяготы пути и произошедшие катастрофы вдруг показались пустяком. Торвас полез первым. Он то и дело оборачивался и подавал ей руку, чтобы помочь преодолеть особо сучковатое бревно. Дэя хотела было выразить свою признательность, но отвлеклась, отцепляя рукав от особо приставучей ветки, а потом и вовсе забыла об этом — от их возни в буреломе поднялась пыльца, заставив ее закашляться до слез. С последнего поваленного дерева Торвасу пришлось снимать Дэю, придерживая за талию — сама она ни за что не хотела спускаться. Земля по виду находилась где-то далеко внизу и ей все казалось, что она переломает ноги, если спрыгнет. Ее спутник едва слышно пробормотал какое-то ругательство, стаскивая Дэю. Чувствуя странную слабость, та почти упала в его объятья. Хотела было извиниться, но язык ворочался с трудом. Беспокойство это почему-то не вызывало. Что-то изменилось. Она подняла голову, желая сообщить Торвасу, что что-то здесь не так и обомлела. Мир вокруг преобразился. Окрасился ярчайшими оттенками синего, зелено-бирюзового, фиолетового. Дэя с удивлением и восторгом заново оглядывала болото. Стоило сосредоточить внимание на любом предмете, как он начинал дышать, переливаться мхом, обрастать корой или новыми ветками, даже если это был давно засохший ствол покосившейся ели, а стоячая вода хрустально сверкала, пуская радужные солнечные зайчики. — Здесь очень красиво, — протянула она. — Ты так считаешь, госпожа? — проворчал Торвас в ответ недовольно. — Конечно. Еще недавно казавшиеся крючковатыми и изломанными, деревья плавно вытягивались и медленно приседали. Бурелом остался позади, болото снова было мягко застелено. Зыбкая твердь под ногами вздымалась трявяными волнами, будто с той стороны болота кто-то встряхивал громадный зеленый ковер. Хотелось поймать волну, оттолкнуться от мягкого гребня, подпрыгнуть как можно выше, к спиралью скрутившимся вершинам елей, или, напротив, позволить этим волнам проглотить ее, нырнуть в манящую глубь черноты, раствориться, стать частью живого дышащего болота, бродить по его дну, глядеть снизу сквозь холодную препону воды на других таких же незадачливых путников, подталкивать им под ноги ненадежные кочки. Может быть кто-то так же наблюдает за ними сейчас? Шагающий чуть впереди Торвас двигался по-кошачьи плавно и казался ненастоящим. По правде сказать, он и раньше не отличался особой красотой, а сейчас лицо его еще больше вытянулось, покрылось странными пятнами, стало одновременно неприятным и притягательным до невозможности. Что-то почувствовав, он завертел головой и резко остановился. Может, тоже увидел то, что видела она? След от движения его тела догнал хозяина с опозданием в пару мгновений, задрожал слабым ультрамариновым ореолом по контуру. Ржавчина отросшей щетины волнами наползала на лицо. Пытаясь остановить эти приливы, Дэя коснулась ладонью его щеки. Торвас ошеломленно вскинул взгляд и едва не утопил ее разум в своих глазах. Мгновение, показавшееся вечностью, он медлил, хмуро вглядываясь в лицо напротив и опасливо отводя ладонь от своего лица. Тонкие губы шевельнулись, но звук почему-то не смог достичь ее обостренного донельзя слуха. Вместо того, чтобы разделить с ней восторг от созерцания необычного явления, Торвас скинул со спины мешок и поспешно оторвал от сложенной там рубашки рукава, смочил их водой из кожаной фляги. С одной из этих мокрых тряпок он внезапно шагнул к ней и замотал рот и нос, а потом сделал то же и себе. Только почти отнявшийся язык не дал ей возмутиться такой грубостью. — Бежим. Нет, пожалуйста, она не хочет никуда бежать, она хочет лечь прямо здесь, смотреть в небо и уснуть, покачиваясь на мягких волнах болотной колыбели. Здесь совсем не страшно. Здесь так хорошо. Дэя умоляюще протянула руку, желая выразить свою мысль жестом, но ее безжалостный спутник вдруг схватил запястье и, не оглядываясь, потащил за собой. Теперь он не выбирал тщательно проход посуше, он летел напрямки, забывая ткнуть в воду палкой для проверки. Вилял, обходя особо глубокие лужи и при этом держась подальше от зарослей белых цветочных шапок. Бежать Дэя не могла, только успевала подставлять под себя ноги, чтобы не упасть. Голова кружилась, падала куда-то вперед, как падает сорвавшийся со скалы камень. Рука, зажатая мужскими пальцами, казалась попавшей в медвежий капкан, Торвас немилосердно дергал и тянул ее за собой. Каким таким чутьем он понимал куда ступить безопасно? Единожды промахнувшись мимо его следа, Дэя ушла в воду почти по пояс. Ледяные объятья болота слегка отрезвили рассудок, и, затрепыхавшись, она попробовала выбраться сама, но слабость все еще не отпустила тело. Выдернув ее из топи одним движением, Торвас продолжил бешеную гонку, скачками двигаясь к группе крепких деревьев впереди — зеленому островку, не отравленному гибельной пыльцой. Упав в траву, она больно ударилась плечом — болотная рыхлость почвы осталась позади, — и вдруг поняла что вся трясется в крупном ознобе. К горлу подкатила тошнота и Дэя постаралась дышать размеренно, успокаивая нутро. Торвас уселся рядом, уперев локти в колени. Он был смертельно бледен, бег совсем не разрумянил покрытые рыжеватой щетиной щеки. — Как ты? — сипло поинтересовался ее спаситель, в очередной раз сохранивший жизнь никчемной служанке. Тяжело сглотнув, она пробормотала: — Не могу понять. Не очень хорошо. Голова гудела, в животе неприятно ворочалось — будто накануне она сильно перебрала крепкого вина. — Дыши глубже. Скоро должно пройти, мы достаточно отдалились, — откинувшись на спину, он с ругательствами вытащил из-под себя заплечный мешок. — Проклятые цветы. Местные называют их "болотная одурь". Я не узнал их сразу... Как только скудное содержимое желудка перестало рваться наружу, ужасно захотелось спать. Они снова лежали плечом к плечу. Торвас повернул к ней бледное восковое лицо, заглянул пытливо в глаза, пытаясь понять, насколько сильно навредило ей болото. Дэя смотрела на него не менее пристально, пытаясь снова увидеть тошнотворно-завораживающие метаморфозы. Но это был все тот же Торвас, все то же узкое от худобы лицо, те же впалые глаза с тяжелыми, обманчиво-сонными веками и бесцветными ресницами. Ставшие хорошо знакомыми черты. От подобного внимания ее спутник недовольно ерзнул. Наверное, думал, что видения еще преследуют ее. — Тебе досталось пыльцы больше чем мне, госпожа. Отдохни. Покачав головой, Дэя с трудом приподнялась на локте, огляделась. Мир больше не качался, не норовил показать ей свою изнанку. Разум снова стал тверд, ему стало можно верить, а глаза не обманывали, принимая беспорядочно разросшийся мох за древние письмена — язык, на котором болото пыталось с ней говорить. Окончательно придя в себя Дэя попросила у Торваса лепешку, разделила на три части, одну сунула в рот, вторую отдала своему спутнику, а последнюю кинула назад, попав в одну из черных лужиц. Вода — женская стихия. Даже такая, гнилостная и непредсказуемая. А женщине не перестают оказывать почтение, если с возрастом она становится сварлива. На старух не обижаются. Торвас глядел на нее с настороженным уважением. Изгнанник и скиталец, он наверное давно забыл, что женщины учавствуют во многих обрядах и многие простые вещи, как, к примеру, замес теста, имеет самый что ни на есть сакральный смысл. Нужно было сразу сделать это, принести небольшую жертву, глядишь, и не завело бы их в смертоностые заросли. Но теперь хотя бы можно было надеятся, что ночью не приключится очередная беда. *** Пару дней Дэя чувствовала себя нехорошо и спала урывками, толком не отдыхая и мешая своему спутнику, который в силу привычки поднимал голову всякий раз, стоило ей перевернуться на другой бок. Она списывала свое недомогание на последствия отравления пыльцой, но только утром, отойдя в кусты, поняла, что ошиблась. Без лунного табеля со сроком просчитаться немудрено, но Дэя ухитрилась начисто забыть о существовании такого рода женских неудобствах. Предупредив Торваса, что задержится, она спустилась к ручью, цедя сквозь зубы проклятья. Кажется, за всю свою жизнь она произнесла меньше ругательств, чем за последние недели. Приведя себя в порядок, Дэя с отчаянной злобой драла нижнюю сорочку на тряпье. Вряд ли дорогого тонкого батиста хватит надолго. Размышляя, как бы забрать у Торваса остатки рубашки, той, у которой на болоте он оборвал рукава, не говоря при этом зачем, Дэя вдруг услышала хруст ветки и резко оглянулась. Она готовилась краснеть и кричать на своего спутника за нетерпение, но у ручья оказался не он. Там стояла женщина. Высокая, с подоткнутым подолом платья и небольшой плетеной корзиной, наполовину полной ягодами дикого шиповника, женщина смотрела на нее совершенно без страха. На поясе у нее болтались небольшие ножны, но та даже не потянулась к ним. С чего бы. То что перед ней не мужчина, она не могла не понять. Сделав еще шаг, незнакомка спокойно сказала: — Здравствуй, сестра. Дэя затянула шнурок на штанах, хрипло пробормотав в ответ: — Здравствуй. — Ты одна здесь? Тебе нужна помощь? — Я не... Торвас возник откуда-то сбоку, с арбалетом в руках. Заряженым, но глядящим острием короткой стрелы в землю. Повисло напряженное молчание. — Кто ты? — нарушил тишину ее надзиратель. — Почему бродишь по лесу без мужчин? Зная слух и чутье Торваса, можно было быть уверенным, что действительно никто не выйдет за женщиной из леса. Та дернула уголком губ. — Я иду куда захочу и с кем захочу, ни у кого не спрашивая разрешения. — Глупо, — прокомментировал он, одним движением ослабляя натянутую тетиву. — Твоим мнением я тоже не интересовалась, — женщина снова повернулась к Дэе. — Судя по виду, вы давно в пути. Мое кочевье в пяти фурлонгах осюда, вы сможете отдохнуть и поесть. Если захочешь, останетесь как пожелаете долго. Клянусь Великой Матерью, твоя тайна, сестра, останется тайной. Она обращалась к ней как к главной в их скромном тандеме, и ее речь звучала завораживающе. Отдохнуть несколько дней? Питаться нормальной едой, а не сухими галетами с куропатками, мясо которых горчило, отдавая на вкус еловыми шишками? И пережить хотя бы первые дни лунной недели рядом с той, кто поймет ее как никто другой? Дэя посмотрела на своего спутника, но тот качнул головой. Снова повернувшись к незнакомке, Дэя широко улыбнулась: — Я согласна. — Плохая идея, госпожа, — тут же встрял Торвас, спустившись к ней в низину. Женщина усмехнулась, оставила корзинку, показывая что будет ждать и отошла на пару шагов напиться воды. — Ничего плохого не вижу, — зашипела Дэя. — Мне нездоровится, долго ходить я все равно не смогу. Так есть ли разница? — Есть. — Ты же слышал: она не скажет даже своим, что я девушка. Она поклялась. — Это ничего не значит. — Я ей верю, — твердо заявила Дэя. — Я иду с ней. Торвас несколько мгновений не мигая холодно смотрел на нее. Или сквозь нее. У Дэи сердце сжалось от страха, но он все-таки кивнул. Втроем они неторопясь выпили кофе на их маленькой стоянке, затем Торвас с Дэей собрали вещи, скрыв, как всегда, все следы своего пребывания. А потом пошли за кочевницей. Звали ее Нитэни, что значило Сияющая. Это нежное имя совсем не подходило к жесткой усмешке и твердому взгляду. Вьющиеся волосы, расчесаные на прямой пробор, тяжелой волной перекатывались по прямой спине, рождая у Дэи чувство зависти. Ее гребню такого богатства не доставалось и в лучшие годы. Палантинов кочевницы не носили, привыкнув жить открыто, и считая, что не должно прятать мысли от Великой Матери, глядящей с небес, а волосы прикрывали, только являясь в город, чтобы защитить себя от скверны. В столице к кочевникам, не имеющим собственного угла, и живущим — вот стыдоба — в хлипких телегах-кибитках, относились с презрительным пренебрежением. По дороге Торвас устроил их новой знакомой настоящий допрос, досконально выясняя сколько мужчин в ее кочевье, есть ли больные, как долго уже они стоят на одном месте и когда собираются сниматься, укрепив тем самым к себе появившуюся у Нитэни неприязнь. Отвечая, та фыркала и добавляла, что подобное недоверие оскорбляет весь ее род, Торвас равнодушно извинялся и задавал следующий вопрос. На большой поляне, защищенной от ветра лесом, раскинулось яркое стойбище кочевников. Разноцветные круглые палатки были расставлены хаотично, а несколько жилых повозок стояли почти в ряд, отделяя кочевье от луговины, где свободно паслись кони. Земля здесь была плотно утоптана, то тут то там дымились кострища: мужчины готовили завтрак. Нитэни рассказала, что постоянно в ее роду живут двадцать мужчин, из которых двое ее собственные дети, один юноша и четверо стариков. Увидя свою госпожу, выходящую из леса в сопровождении мужчины и притворяющейся юношей Дэи, те, кто сидел у огня, повскакивали с мест, бросились навстречу, хватаясь за поясные ножи. Торвас напрягся, незаметно придержал Дэю за рукав, но кочевница вскинула ладонь, что-то произнесла на гортанном наречии и все остановились, с недовольством рассматривая новоприбывших. Их поселили в небольшом шатре. Дэе даже не верилось, что ей посчастливится ночевать под крышей, пусть и тряпичной, и на настоящей кровати. А еще Нитэни пообещала приготовить сытный обед из домашней птицы, путешествующей с ними в небольшой отдельной крытой тележке. Во всех племенах готовкой обычно занимаются мужчины, но, чтобы отдать дань уважения гостям, хозяйка кочевья сегодня готовила сама. В огоромном котле перед кибиткой Нитэни кипел бульон, пламя жадно лизало круглые чугунные бока. Вокруг костровища ветер гонял несколько белых перьев. Дэя сидела на откидной ступеньке передвижного жилища, наблюдая за своей новой подругой. Она нарезала лук быстро и ловко, лезвие звонко стучало по разлохмаченной доске. Небрежно спихнув все в котел, снова взялась за нож. На этот раз ей удалось обойтись без доски — и в кипящую воду прямо с лезвия полетел картофель. Тут же, на огромной черной сковороде, пристроенной рядом на углях, поднимались пышные лепешки. Не боясь масляных брызг или подло стреляющих угольев, Нитэни подцепляла плоский хлеб грубо выструганной лопаткой и, помогая себе рукой, ворочала ее с одного бока на другой, для равномерного пропекания. В ее движениях — стремительность без суетливости, сила и женственность. Дэя не могла оторвать от нее глаз. Даже незамысловатое приготовление похлебки у нее напоминало танец, полный страсти и величия. Вывернув из котла все мясо на большое блюдо, щедрым сеющим жестом хозяйка кочевья припорошила его специями, украсила кольцами сладкого лука и пряными травами. Схватила толстую лепешку, сложила пополам и уложила внутрь, как в лодку, исходящий паром кусок мяса, протянула тяжело сглатывающей Дэе с тонкой усмешкой. Как только Нитэни глянула под крышку и едва заметно кивнула самой себе, к кострищу потянулись мужчины с глубокими деревянными плошками. Сытой Дэе тоже досталась такая, полная до самых краев. Она не смогла отказать и теперь едва могла дышать. Сонно оглядевшись, она поискала глазами Торваса, но тот ушел в обход кочевья, "проверять удобные пути отхода, просто, на всякий случай". Покончив с раздачей, Нитэни села рядом. Она, как и Дэя, давно уже не видела чужих женщин и инстинктивно тянулась навстречу. Несмотря на то, что одной из них нельзя было проронить и словечка, чтобы случайно не разоблачить себя, обе чувствовали себя комфортно в обществе друг друга. Они сидели на откинутой ступеньке, кочевница бездумно рисовала палочкой в песке перед босыми ногами, пока один из мужчин не принес туго спеленутый сверток. Нитэни поднялась и качнула головой на дверь кибитки: — Идем, покажу тебе свою красавицу. Мужчина, сделавший было шаг назад, резко остановился. — Госпожа, — голос его звучал ровно, но по виду было ясно — задыхается от возмущения: — Стоит ли вот так приглашать к себе чужаков. — Ты хотел сказать ЧУЖАКА, Аркен? Тот молчал, только глаза сверкали из-под нахмуреных бровей. Нитэни фыркнула и пропустила свою гостью внутрь. — Может стоит все же сказать им? — шепнула Дэя. Не хотелось, чтобы у хозяйки кочевья были из-за нее неприятности. — Даже не думай, — отрезала та. —Твой мужчина прав. Лучше держать это в тайне, иначе тут такое начнется... Дэя кивнула, но все же решила уточнить: — Торвас не мой мужчина. Он просто меня охраняет. Она удивленно на нее посмотрела. — Я так и сказала. Распеленав ребенка на цветастом покрывале кровати, Нитэни, ничуть не смущаясь чужого присутствия, дала ей грудь. Дэе подумалось, что лицо статуи Первой матери ваяли именно с кормящей женщины, глядящей на свое дитя. — Это моя третья дочь. И мой пятый ребенок. Старшая ушла дозревать в богатое кочевье, где детородных уже не осталось. Старые женщины позаботятся о ней. — Сколько же тебе лет, Нитэни? Та задумалась ненадолго, будто припоминая. — Это моя тридцать седьмая осень. — Уверена, Великая Мать еще не раз одарит тебя здоровой девочкой. Ты молода и выглядишь сильной. Хворь не посмеет к тебе подступиться. Нитэни сверкнула крепкими зубами. — Я себя берегу, сестра. Заканчиваю кормить и два или три года отдыхаю, позволяю себе восстановиться. И тебе советую не надрываться с родами, если не хочешь лечь в землю раньше времени. Видела я таких, кто хочет быть главной женщиной. В кочевье они кичатся своей первостью, но и к Великой матери отправляются тоже первыми. Вернув накормленого младенца отцу, Нитэни познакомила Дэю с еще одной женщиной кочевья. И, стоило только им перешагнуть порог кибитки, в нос Дэе ударил острый запах старости и безумия. За полупрозрачной шторкой, отделяющей кровать от остальной части жилья, шамкала беззубым ртом пожилая кочевница. Нитэни приподняла ее, взбила подушки и уложила снова. Та безостановочно бормотала, плела кружево слов благодарности и совершенно несвязанных друг с другом фраз. Укрыв женщину большой шалью, Нитэни выпрямилась и скрестила на груди руки. — Она не моя мать. Старуха совсем выжила из ума. И все же. Хоть есть с кем поговорить по-женски. Иногда. Два дня пролетели как во сне. Торвас вечно где-то пропадал, охраняя кочевье, словно пастуший пес большое стадо, или сидел неприметно в тенечке, держа Дэю в поле зрения. Не желая того, она сильно усложнила ему работу. Но разве не была она послушной долгое время? Разве не выполняла все, что он говорил? Не терпела лишения вместе с ним? Разве не заслужила она немного отдыха от гонки и страха преследования? Дэя таскалась хвостом за своей новой подругой, вызывая неудовольствие Торваса, а еще больше — местных мужчин, и без того глядящих на нее с неприкрытой враждебностью. Их ревность возрастала с каждым часом, проведенным Дэей рядом с их госпожой. Понять их можно, ведь с приходом чужаков Нитэни совершенно перестала дарить им свое внимание, разом переключившись на какого-то "юнца". Она проводила с Дэей слишком много времени и уединялась, чтобы поговорить, чересчур часто. Это случилось как раз после того, как Нитэни посмотрела ее будущее. Вместе они лили воск в воду и, голова к голове, внимательно разглядывали получившиеся кривые фигурки. Для освещения свечи в кочевье не использовали — слишком дорого, но уж для предсказаний их не жалели. Дверь в кибитку, где они сидели перед начищенной латунной миской, была распахнута настежь, и, конечно, чуть ли ни каждый из мужчин хотел убедиться, что там не происходит ничего "такого". Однако для последнего мужа Нитэни их невинная совместная забава стала, кажется, последней каплей: стоило им выйти наружу, как он, совершенно игнорируя стоящую рядом Дэю, начал выговаривать своей госпоже. Та только фыркала и презрительно кривила губы, не желая ни возражать, ни оправдываться. Тогда Аркен повернулся к Дэе. Наверное, он хотел поговорить с ней как с мужчиной, но вовремя вспомнил, что требовать ответа от безъязыкого парня смешно и в бешенстве рванул ее за ворот рубашки, тряхнул, как щенка. Пуговицы горохом полетели в траву. Будь она той, о которой говорил Торвас — той женщиной воительницей из его отряда — ответ последовал бы незамедлительно. Дэя бой давать не умела. Она тут же отступила от Аркена, прикрывая разорванный чуть не до пупка ворот рукой, но было поздно — грудь он заметил и отшатнулся, будто на стену налетев. Дэя даже не успела понять, откуда возник Торвас, знакомая узкая спина выросла перед ней словно по волшебству, загораживая, защищая. Она не видела его лица, но исходящая от ее спутника ярость была настолько ощутима, что хотелось сделать еще пару шагов назад. Будто оскорбление нанесли ему лично. Будто при нем осквернили святыню. Поляна мгновенно затихла. Удивительно, но никто не ждал драки и даже на лице ревнивого Аркена начала зарождаться извинительно-смущенная улыбка. Они не были первыми кто недооценивал Торваса. Одним ударом он сбил мужа Нитэни с ног, скрутил изуверским приемом. Его глаза сделались беспощадными, холодными, свирепыми. Дернувшиеся было на помощь мужчины застыли. В ставшей зловещей тишине стали слышны мерзкие влажные звуки выворачиваемых из сустава костей — Торвас медленно, с мастерством опытного палача выкручивал посягнувшую на Дэю руку. Не выдержав, Аркен взвыл от боли и от предчувствия еще худшей пытки, ожидающей его. Звякнули многочисленные браслеты — Нитэни в ужасе прижала ладони ко рту. Так-то они отплатят ей за теплое гостеприимство? Еще неделю назад Дэя убежала бы подальше от вида страшной расправы. Сейчас, глянув на кочевницу, бросилась к своему спутнику, торопливо опустилась перед ним на колени, чтобы он видел ее лицо. — Не калечь его, прошу! Тот ведь не мог знать, что она прячет под рубашкой, ревность ослепила и оглушила его. И свой урок он уже получил. Она схватила Торваса за плечи, почти повисла на шее. Зашептала: — Сжалься, умоляю... Он поднял на нее глаза, до краев наполненные смертельной тьмой. Две черные дыры — как искуренные трубки, угли в которых давным-давно погасли. Одно мгновение медленно перетекло в другое, третье, пальцы разжимались нехотя, прижатый острым коленом к земле дюжий кочевник трепыхнулся, застонал, избавившись от стальной хватки. Не останови она своего спутника, он с такой же неторопливой методичностью свернул бы обидчику шею. И еще кому-нибудь, кто вздумал бы ему помешать. Едва Торвас поднялся и отступил, мужчины подхватили пострадавшего, утащили приводить его в чувство. Вывихнутая рука висела согнутая в локте под неестественным углом, с начинающим распухать запястьем и плечом ненормально и странно торчащим вверх. Ни на кого не глядя, ее спутник забрал что-то из своей сумки и пошатнувшись, словно пьяный, пошел к ручью. Он не сломал Аркену руку, но, право, лучше бы уж сломал. Кости срастаются, а подобные вывихи дают знать о себе многие годы. При неловком движении, падении с лошади, или просто поднимая ведро с прозрачной водой из ручья, растянутые жилы не удержат кость в седловине сустава, вывихи начнут повторяться с завидной регулярностью, так что он сам научится вправлять его. Дэя видела подобное у седых воинов, учащих безусых юнцов хитростям оружного боя, и каждый день после показательного броска копья наставник сам себе ставил расшатанное плечо на место. Нитэни поспешно увела ее в кибитку, дала рубашку одного из своих старших сыновей взамен порванной. Переодевшись, Дэя торопливо сбежала вниз к реке. Что-то неодолимо тянуло ее туда. Сидя на корточках у воды, Торвас остервенело тер щеткой руки, намыливал их и снова смывал, так что кожа уже ярко краснела от ледяной воды, а костяшки пальцев оказались содраны жесткой щетиной до крови. Заметив ее, он замер не поворачивая головы. Потом аккуратно сложил щетку, мыло и поднялся. Пугающая потусторонняя безжизненность покинула его взгляд, глаза стали нормальными, привычными. Конечно, он не прав. Он был слишком жесток к ревнивцу за случайную провинность. Но с другой стороны, это вмешательство казалось Дэе неожиданно приятным и не вызвало неприязни и страха, как в самый первый раз, у дилижанса. А ведь тогда он тоже защищал ее. Она сделала шаг навстречу, взяла его ладони в свои, пытаясь согреть после ледяной воды, выговорила тихо: — Спасибо. Он сжал на мгновение ее пальцы, склонился, коснулся их лбом, как прикасаются к изваяной в мраморе руке Первой Матери. В этом благословенном жесте невыразимо присутствовало много невысказанных, необлекаемых в слова чувств. Дэя — женщина. Как и любая другая, она — дочь Великой Матери. Беречь ее его обязанность и обет приемному отцу. И все же, все же не только это. Где-то глубоко, помимо уважения и долга, таилась благодарность за отведенное убийство, за сохраненную жизнь, которая не отяжелит его еще одним грузом. Хоть за это не придется отвечать Торвасу перед богиней. Кровавое прошлое и так не даст ему остаться рядом с ее невесомыми одеждами после смерти, но к чему его душе лишнее бремя? Выпустив ее пальцы, Торвас осторожно коснулся локтя, потянув за собой прочь от реки. Дэя пообещала себе молиться о нем. Первая Мать милостива. Может, после ее молитв наказание для него станет менее жестоким? Нитэни встретила ее извинениями, на которые Дэя даже ответить не успела — Торвас заговорил первым. — Мы сейчас же отправляемся в путь. — Вечереет, — нахмурилась Нитэни. — Как далеко ты успеешь увести ее, пока не село солнце? Останьтесь. Уйдете утром. Она не попыталась отговорить его покинуть кочевье всего лишь после трех дней пребывания здесь, не пыталась уговорить Дэю погостить еще. Оба смотрели друг на друга с пониманием. — Хорошо. На рассвете. Нитэни заблестела глазами, подхватила Дэю под руку уже открыто, не таясь от взглядов своих мужчин, утащила к себе в кибитку. Как только стемнело, кочевники разожгли большой костер, натащили к нему угощений и музыкальных инструментов. Они решили устроить для своих гостей вечер прощания. Или прощения. Кочевая жизнь научила их легко преодолевать трудности, легко жить, легко умирать. Ревнивец с туго примотанной к телу рукой тоже сидел у костра, смеялся и поднимал полный до краев рог. Дэя внезапно оказалась в центре внимания, в самом зрачке нарастающего веселья. На нее смотрели, ей махали рукой, улыбались, подмигивали. Напряжение, державшее в тисках все кочевье распалось, исчезло в звездной ночи. Глухо били барабаны, такие огромные, что их клали наземь и мужчинами приходилось сидеть на них верхом, как на лошади, а звук они издавали такой, что земля под ногами дрожала в такт, а оставшаяся невытоптанной трава вставала дыбом. Обнаженные спины барабанщиков были усыпаны бисером пота, а лица белели призывными улыбками, но Дэе не было до них дела. Нитэни сидела рядом. Они шептались, хихикая, как самые близкие подруги. Торвас тоже был здесь. Теперь он не пытался казаться незаметным, наоборот. Устроившись на бревне бок о бок с Дэей, он одним взглядом останавливал особо ретивых кочевников, решившихся пригласить ее поплясать. Рукоять ножа, украшенная камнями темного граната, словно присохшими каплями крови, отрезвляюще выглядывала из-за голенища его сапога, хотя все уже знали — этот может убить и голыми руками. Глаза его как обычно настороженно зыркали по сторонам, но гиблая стынь, так напугавшая Дэю, покинула их, а свет костра высветлил, добавил теплого блеска. Веселье продолжалось чуть не до зари. Несколько раз мужчины утягивали Нитэни танцевать и Дэя с восхищением следила за грациозными и стремительными движениями. Торвас попытался было уговорить ее отдохнуть перед дорогой, но Дэя только отмахивалась, а ему оставалось только обреченно вздыхать. Когда пришло время собираться, Нитэни подарила Дэе женский оберег, маленькую лунницу, зашитую от чужих взглядов в плоский кожаный мешочек. Обняла. — Береги себя, сестра. Аркен запрягал в телегу смирного мерина. Сам он править не мог из-за руки, вожжи взял старший сын Нитэни — мать наказала ему вывести гостей на тракт. Провожать Дэю вышло все кочевье. Та едва не расплакалась. Торвас не торопил ее, хотя солнце уже показалось из-за вершин деревьев, и Дэя была безмерно благодарна ему за терпение. Как же ей хотелось остаться! Жить и путешествовать с кочевьем, вместе со ставшей родной Нитэни. Торвас подал ей руку, помогая забраться в телегу. Усевшись на застеленный соломой пол, Дэя скрестила ноги и откинулась на вздрогнувший бок телеги. Она не стала смотреть назад, чтобы не раскиснуть окончательно. Ее печаль не осталась незамеченной. — Госпожа слишком привязчива. — Не всем же быть такими как ты, — вздохнула она. Ей показалось, эти слова задели его, но через мгновение его лицо приобрело обычное выражение. Кочевье осталось позади, они миновали несколько заросших луговин, давно не видевших человека, а косы и серпа не знавших, кажется, со времен женской чумы. Да, свободный народ, к которому принадлежала Нитэни, не особо любил шум городов и старался устроиться поодаль от суеты и шума, держался наособицу. Выбравшись на узкую проселочную дорогу, телега поехала ровнее, лишь изредка подскакивая на ухабах. Дэя даже примерно не могла представить как далеко до наезженного северо-восточного тракта, а спросить Торваса мешала разом навалившаяся сонливость: сказывалась бессонная ночь и кружка вина, разбавленного, но все равно крепкого, выпитая под утро. Ее спутник думал о чем-то своем. Наблюдая искоса как он хмурится, поджимает тонкие губы, или перебирает в пальцах кожаные ремни своего мешка, Дэя понемногу расслаблялась и чуть не вывалилась из двуколки, поддавшись окутывающей дреме. Знакомая рука вовремя предотвратила падение. Удивительно, но Торвас не стал отчитывать ее. Помешкав, он мягко привалил Дэю к расшитому сукну дублета и ладонь его осталась лежать, на ее плече, придерживая. Почти обнимая. Это было так непривычно. Но воспротивиться или осадить его не было никакого желания. Уверенное сердцебиение, которое она ощущала плечом и тепло его тела успокаивали. На мгновение приподняв ресницы, она близко увидела острый кадык и основательно заросший подбородок. Как необычно — волосы его были невнятного мышиного оттенка, борода же имела благородный цвет старой меди. Каждый раз, натыкаясь в сумке на резной футляр с бритвой, Торвас задумчиво вертел ее в руках, а потом клал обратно. Надо будет сказать, чтобы не сбривал ее — с бородой ему намного лучше.