Ты — мой брат, ты — мой соперник, ты — выход из моего лабиринта, ты — тот, кто меня в этот лабиринт затащил, и ты — тот, из-за кого я потерян в нем навсегда. Ты всегда говорил, что мы слишком похожи в своем безумии, но только ты был кровожадным всегда, словно оттягивал на себя всю эту боль и безумие, позволяя мне жить с ним, позволяя мне любить его. Ты — тихая, алая тень моего собственного безумия, я — твоя мнимая нормальность в супружестве и обществе. Он — единственный между нами, понимающий нас обоих… Принимающий о нас всё. Единственный, способный объединить два наших сумасшествия. Единственный, кто сразу понял суть твоего помешательства.
День, когда он пришел ко мне, с лэптопом и открытой на нём новостной сводкой по последним исчезновениям людей и страшным подробностям их обнаружения, стал для меня днем начала обратного отсчета до момента погружения в алую тень себя самого. Начало судорожного бега в противоположную сторону и липкого осознания того, что это бег на месте. В тот день я впервые увидел себя в лабиринте из замкнутых линий, прямо тут, на потолке собственной, с нашим супругом, спальни, я видел тебя, в центре него и себя, словно призрака, мечущегося по окраинам и невидящим иного пути, кроме, как в центр, к провалу… Тогда я впервые проснулся в горячечном бреду, обнимаемый за шею мужем, истерично шепчущем « — Не надо…милый…мне больно» Я с ужасом осознал тогда, что оставляю синяки на гладкой, светлой коже, впиваясь пальцами в плечи и бедра, хватая, словно в попытке не удержать, но удержаться тут, с ним, в настоящем, не допустить падения в алый морок лабиринта.
Я помню длинные беседы с тобой о причинах выбора именно этой «модели» жертв. Я помню, как пугала меня перспектива того, что однажды, возможно совсем скоро, твой гнев обрушится на истинную причину твоего помешательства, и я потеряю супруга, руками любимого брата и ничего не смогу сделать, в бессилии перед ним. В страшной и запутанной любви к вам обоим.
Я должен был предвидеть этот поворот событий, но был отчаянно слеп. Ты, с первой вашей встречи, смотрел на него странно и напугано, словно крыльев бабочки, слишком осторожно его касался, даже если он требовал большего от тебя. То с каким трепетом ты холил его, превращалось в кромешную алую тьму с твоими жертвами. Я помню, как меня выворачивало от подробностей в твоих дневниках, как боялся я, что однажды, как ты, обезумев, почувствую вкус этой теплой, упругой плоти, этого скрипучего, с привкусом соли и железа, безумия…
***
Я никогда не помогал тебе, но и не прятался от происходящего. Ты приезжал темными ночами, и я принимал тебя, обессиленного долгой дорогой в ночи, смывал с тебя кровь, обрабатывал ссадины на руках и с ужасом, глядя в наше общее отражение в зеркале, понимал, что мы не просто близнецы. В те моменты, такой податливый, усталый и теплый в моих руках, ты казался мне вновь подростком, раны которого я замывал после драк с приютскими мальчишками. Твои темные волосы, всегда чуть длиннее, чем у меня самого, грубее от того, что ты больше находился на солнце, слипшиеся от твоей и чужой крови, пахнущие ветром, металлом и свободой, такие красивые, липли к, словно нашей общей, в эти моменты, коже… Я помнил, как зацеловывал твои синяки, воруя с кожи усталость и боль, помнил, как ловил поцелуями твое дыхание, с разбитых, расслабленных, беспомощных губ. Это было неправильно, но это было единственным, что было только между нами. У нас, кроме нас самих, не было больше ничего собственного, никогда. Только крик и ненависть приемных родителей, побои, когда они понимали, кто мы… Непонимание и гнев в глазах преподавателей и психологов. Чистая, ничем не прикрытая ненависть к себе и к окружающим, растворенная в похоти и нежности ночей в побегах от людей, подальше, в неизвестность, пока не найдут или пока голод не заставит вернуться к ним. Так тянулись наши годы, пока мы не встретили его, нашего первого и единственного, того, кого оба могли назвать «мужем»…
***
И теперь, меня, как и тогда от холода и голода, трясет, но уже от чего-то большего, от чего-то еще более угрожающего. От чего-то внутри меня.
В день твоей смерти я проснулся, среди ночи, словно от удара под дых, с криком боли и отчаянья, раздираемый ощущением утраты. Я долго не мог понять, что именно произошло, но, на очередном судорожном вздохе, мои глаза, наконец, открылись. Я понял, лежа тогда, в объятьях напуганного мужа, скрючившись от невыносимой боли, ужаса, в своей, скользкой, как у серпента, влажной, от испарины, коже, что части меня больше нет. Что не один из настолько горячо, мною оберегаемых, «ментальных мостов» с тобою, только что рухнул, а они все, и я похоронен под их руинами.
