17 ноября 1989 года, 17:00
Два года пролетели очень незаметно, но зато интересно и насыщенно. Наша рота все три курса показывала очень хорошие результаты и была одной из самых лучших во всём батальоне, но до лучшей во всём училище нам было ещё очень-очень далеко из-за нескольких идиотов, срывающих пары и мешающим всем остальным курсантам спокойно жить. Но они у меня получали по самое не хочу, поэтому уже начинали узнавать своё место и затыкаться практически по первому приказу. Сидя на самоподготовке, я внимательно перечитывал весь материал, что записал за последние две недели. Совсем скоро должна была пройти довольно важная контрольная работа и мне крайне не хотелось её завалить, потеряв при этом статус идеального ученика. Да, постоянно учиться на одни лишь пятёрки, без права скатиться даже на четвёрку — крайне тяжёлая задача, тем более по математике и тем более с нашим неадекватно строгим преподавателем, но я твёрдо поставил её себе и ни разу не сходил с намеченного пути. Выучивая весь материал до конца, я делал лучше только себе самому, а о физической подготовке можно даже не говорить — за ней все следили лучше, чем за теоретической. Тем более, как однажды рассказывал Крюков, когда он ещё на первом курсе был, то дружил с парнем из пятого и ему при выпуске дали звание не просто лейтенанта, а старшего лейтенанта! И мне бы тоже очень хотелось шагнуть на ступеньку выше по званию, чем остальные. Это желание преследует меня даже во снах! Другие курсанты занимались кому чем было угодно, пока следивший за нами Суханов ненадолго отошёл. Кто-то следовал моему примеру и так же зубрил конспекты, кто-то спал, кто-то играл в морской бой. В общем, вся аудитория находила себе разные развлечения, но лишь бы не учить алгебру, которая в училище уже стала намного сложнее, чем в школе. А прямо за мной и Соколовым, на втором ряду парт, сидели два парня и спокойно общались о своём, изредка поглядывая на меня, словно боясь, что я спалю их и отругаю перед всеми остальными. Однако они были вежливы по отношению к другим курсантам и старались лишний раз не шуметь, за что я никого и не трогал, отдавая всё своё внимание конспекту и совершенно не вслушиваясь в чужие разговоры. Однако ребята за партой прямо слева от моей в какой-то момент уж слишком сильно расшумелись, поэтому мне пришлось встать и рявкнуть на них: — А ну тихо! Здесь занятие по самоподготовке, а не детский сад! Если сами дурака валяете вместо того, чтобы готовиться к контрольной, то хотя бы остальным не мешайте! Провинившиеся испуганно переглянулись, тут же встали вслед за мной и отчеканили: — Просим прощения, товарищ заместитель командира взвода! Больше не будем! — Хорошо. Мы втроём сели и в помещении снова воцарилась тишина. Не найдя тот момент, на котором остановился, я лишь раздражённо вздохнул и начал заново повторять всю страницу. В таком режиме прошло примерно полчаса, а затем вдруг раздался стук в дверь и к нам зашёл низенький мужчина лет тридцати на вид. Он был командиром у другой роты нашего батальона. — Прошу прощения, что отвлекаю, товарищи курсанты. — мы ещё не успели встать и поприветствовать его, как положено, а майор уже сразу заговорил. — Однако я к вам не просто так. Кто из вас Владимир Макаров? — Я. — ноги сами подняли меня с места, а разум захватило напряжение. Я нутром чувствовал, что произошло что-то страшное. — Тебе тут письмо пришло. Вот, держи. Офицер подошёл к моей парте и протянул конверт. Я без лишних раздумий взял его слегка дрожащей рукой и тогда мужчина пошёл прочь, лишь бросив напоследок: — Ещё раз простите, что помешал! Я же сел на место, открыл конверт и достав оттуда само письмо, начал читать строчки, что навсегда изменили мою жизнь: «Уважаемый Макаров Владимир Александрович, Вынуждены сообщить Вам, что 15 ноября органами опеки было вынесено постановление: «о лишении родительских прав» Макаровой Ирины Степановны в отношении Макаровой Татьяны Александровны. По постановлению суда, Макарова Ирина Степановна признана недееспособной в праве на воспитании ребенка из-за критической стадии смертельной болезни: «Фатальная семейная бессонница». Так же суд принял во внимании прогнозы врачей, исходя из которых Ирине Степановне осталось жить примерно два-три месяца. Излагая последнюю волю вашей матери сообщаем, что в отношении вашей сестры Татьяны будут установлены следующие правила: в отношении Макаровой Татьяны Александровны признать право на опеку в лице старшего брата. Полное содержание и расходы на него оплачиваются ОГКОУ «Шуйский детский дом» Лично от директора А.Е. Богдановой: Ваша мать попросила передать Вам, чтобы Вы не бросали учёбу в Рязанском высшем воздушно-десантном училище и по её окончании забрали сестру. Поэтому Таня будет находиться в детском доме без права на удочерение и вы ещё обязательно встретитесь. Мы обещаем Вам, что девочка, как и все воспитанники, будет жить в максимально хороших условиях, какие только сможет создать наше учреждение и ждём, когда Вы придёте за ней.С уважением, администрация ОГКОУ «Шуйский детский дом» «
С каждым прочитанным словом дыхание становилось всё тише и медленнее, а затем и вовсе почти исчезло. Я не мог поверить в это. Почему мама ничего мне не сказала про свою болезнь?! Почему мне об этом всём сообщает не она, а администрация грёбанного Шуйского детдома?! Хотя… это ведь я дурак. Видел признаки отсутствия сна на её лице, но верил самым очевидным на свете отмазкам и даже не пытался докопаться до истины! Мне понадобилось несколько раз перечитать письмо, чтобы точно осознать, что всё это не страшный сон и не галлюцинации. Когда наконец дошло, моё сердце до боли сжалось, проклятый листок сам собой выпал из рук, а взгляд застыл на одной точке. Голова звенела от самых разных мыслей. Моё состояние первым заметил Сокол. — Володя? Что-то произошло? — он с тревогой заглянул мне прямо в глаза. — Моя семья… — начал было я, но резко остановился на полуслове, пытаясь сдержать подступавшие к горлу слёзы. — Что? Что с ней? Мне хотелось рассказать, но мои же собственные голосовые связки не слушались меня и я лишь бессильно опустил голову, молчав, как полнейший идиот. Андрей же понял, что допрос здесь бессилен и осторожно протянул руку к письму, всё ещё смотря мне в душу. — Я могу посмотреть письмо? — с небольшой опаской поинтересовался он. Если б кто-то другой попытался влезть в мою жизнь, то тут же был бы растерзан, возможно даже не в переносном, а в прямом смысле. Однако Соколову я доверял и знал, что этот парнишка хранит секреты своих друзей как военную тайну, поэтому кивнул, наконец взглянув на него. Сокол взял лист и быстро оглядев глазами, положил обратно, тяжело вздыхая и, кажется, частично заражаясь моими чувствами. — Сочувствую, Володя. И тебе, и твоей сестре. — я всегда ненавидел, когда кто-то так говорит, потому что подобные слова казались неискренними. Однако то, что он сказал дальше, затмило их полностью. — Сестре особенно, потому что знаю, каково ей там будет. Я и мой брат ведь сами детдомовские. Последнее предложение словно прошибло меня током и заставило посмотреть прямиком в глаза друга. Данное откровение было слишком неожиданным. По его глазам я понял, что лучше не сочувствовать и вообще не отвечать на сам секрет, поэтому лишь задал свой вопрос: — А как там, в детдоме, живётся? — Ну, это смотря какой детдом. — хмыкнув, курсант слегка пожал плечами. — И в каком возрасте ребёнок туда попал. Мне шесть лет было, брату год. В целом, там кормят, поят, учат, но особого тепла от работников можно не ждать. Они лишь делают свою положенную работу, и больше ничего. — Ясно… Я снова опустил голову, думая о том, как Таня будет там совсем одна, без ласки и семьи. И без нашего пса, который только успел почувствовать свободу после смерти отца, а теперь вообще непонятно, что с ним будет. Соколов же лишь положил руку на моё плечо и тихо произнёс: — Всё будет хорошо. Следующие две недели после этого шли просто отвратительно. Я мало с кем общался, застряв в своих мыслях, постоянно ходил чернее тучи, как говорили остальные, и стал очень рассеянным, хотя раньше не допускал этого. Контрольную сдал на четвёрку, и то натянутую, от чего было ещё более мерзко. Всё вокруг казалось таким мрачным, противным, неправильным. Несмотря на то, что мама просила меня не бросать учёбу, мне дико хотелось сорваться, убежать из этого грёбанного училища и больше никогда не возвращаться! Но на этом проблемы не заканчивались. Кошмары. Долбанные ночные кошмары преследовали меня практически постоянно, и поэтому я нормально не высыпался. Сейчас я лежал, уткнувшись лицом в подушку, чувствуя, как из глаз сами собой идут слёзы и изредка шмыгая носом. Это разбудило одного из курсантов, кровать которого находилась прямо рядом с моей. Он сел и зашептал мне: — Макаров! Макаров, чёрт тебя дери, ты плачешь что ли? По тому, как парень спросил, было понятно, что он и так уже всё понял. Но не получив ответа, он вдруг слабо пихнул меня в плечо. — Эй! — Отвали! — прошипел я, поворачиваясь на бок и зарываясь под одеяло от неугомонного однокурсника. — Ладно… — в его голосе читалась вина. — Прости. Затем тот лёг обратно и вскоре уснул. Я же вдруг высунулся из-под одеяла, максимально тихо встал с кровати и вышел из комнаты нашей роты в коридор, чтобы проветриться. Оказавшись там, мне сразу стало полегче. Прохладно, вокруг никого нет и от этого дышалось намного свободнее. Да уж, меньше народу — больше кислороду. Здесь слишком любопытные парни не докопаются до меня со своими расспросами о письме! Расчёт был на то, что я постою здесь пару минут и уйду, однако из-за угла резко выкатился майор Данилов и весь план с треском разбился. — Опа. — он подошёл ко мне. — Макаров, ты что тут делаешь? Забыл, что по уставу все курсанты ночью должны находиться в своих комнатах? — Виноват, товарищ майор. — мой взгляд забегал в разные стороны и я попытался скользнуть в сторону двери. — Разрешите идти… — Не разрешаю! — командир скрестил руки на груди, испепеляя меня взглядом. Я остановился и рассеянно взглянул на него. Богдан Иванович некоторое время подумал, что со мной сделать, а затем его взгляд резко смягчился. Он шагнул ближе ко мне и снова заговорил: — Слушай, я знаю, что тебе две недели назад приходило письмо. Твоё состояние связано с ним? — Да. — ответ дался с огромной силой. — Что произошло? Опять. Опять это ублюдское чувство, словно у тебя отобрали голос. Я просто молчал, глядя в стену и не зная, стоит ли заставлять себя говорить или лучше отмахиваться до последнего. Данилов, видимо, учуял это и тяжело вздохнул от понимания того, что разговор будет тяжёлым. — Володя, командир обязан всё знать, понимаешь? — сняв с головы фуражку, майор не отрывал от меня глаз. — Ты можешь мне всё рассказать, чем бы оно ни было. Не нужно держать свои чувства в себе, от этого будет только хуже. — Простите, товарищ майор, но… это личное. — какая-то часть моей души боязливо сжалась от мысли о том, что мне может влететь от командира за такой ответ, однако я не подавал виду. — Разрешите идти. — Разрешаю. — тот лишь кивнул, грустно оглядывая меня последний раз и явно собираясь уйти. Я молча ушёл обратно в комнату, тихо добрался до своей кровати и плюхнувшись на неё, закрыл глаза, надеясь поспать хотя бы немного.***
20 ноября, 13:00
С того момента прошло три дня. Сидя на паре по географии, я всеми силами пытался полностью вникнуть в материал и не давать дурным мыслям снова захватить мой разум, потому что получать трояки как-то не особо хочется, а с моим недосыпанием это вполне вероятный сценарий, если не прикладывать никаких сил, чтобы его не допустить. Я пытался загонять себя до чёртиков, чтобы мой организм сам вырубался и сквозь плохие мысли, и сквозь кошмары, но пока ничего не получалось. Зато меня хвалили за старательную работу как над физической, так и теоретической подготовкой, поэтому расстраиваться было не из-за чего. Долгое время всё было спокойно, но затем в дверь постучались и в аудиторию вошёл уже известный майор, всегда сообщающий всем о чём-то важном. — Здравия желаю, товарищи курсанты! — его голос слегка дрожал. Он явно был чем-то очень сильно взволнован, даже не просто взволнован, а напуган! — Здравия желаем, товарищ майор! — ответили мы, уже заранее напрягаясь. — Товарищ майор, что-то случилось? — наш преподаватель, добродушный мужчина лет сорока, тоже забеспокоился и подошёл ближе к офицеру. — Михаил Адамович, всех работников и курсантов просят собраться на плацу. Начальник училища хочет сделать важное объявление. — после этих слов, майор сразу же убежал. Вскоре все батальоны каждого курса построили на плацу. Чуть сбоку от нас выстроились учителя и все прочие работники. Обстановка уже знакомая — та же огромная площадь, та же башня, на балконе которой стоял начальник училища. Только на этот раз не было ни торжественной музыки, ни человечков с флагами, ни парадной формы и оружия. Нас всех просто впопыхах стащили сюда, чтобы сообщить что-то важное и, кажется, совсем неутешительное. Товарищ генерал-лейтенант решил опустить даже положенное по всем уставам воинское приветствие, и, чтобы слишком не задерживать нас всех, сразу заговорил: — Товарищи курсанты и работники училища! Вы знаете, что я и вся администрация пытаемся обеспечить каждому из вас максимальную безопасность во время обучения и работы в Рязанском высшем воздушно-десантном училище. Однако, вынужден сообщить, что сегодня произошло ужасное, возможно даже разрушительное для репутации этого места, событие — убийство одного из курсантов первого курса. В толпе начались испуганные перешёптывания, причём настолько активные, что было не слышно часть речи начальника. Однако вскоре все затихли, когда началась, пожалуй, кульминационная и самая страшная часть его слов: — Это мог сделать как кто-то из курсантов, так и какой-нибудь недобропорядочный работник. — забавно, что взгляд генерала во время этого предложения скользил по определённым людям. Он всё продолжал. — Именно поэтому лично мной, руководством училища и правоохранительными органами было принято решение о лишении всех курсантов увольнений и запрете выезда работников с территории училища сроком на три месяца. Рой возмущённых возгласов заполонил всё вокруг. Собравшиеся люди гудели так громко, что мне, не участвовавшему в этом, хотелось закрыть уши, а ещё лучше — уйти отсюда к чёртовой матери. — Позвольте, товарищ генерал-лейтенант! — начал препод по алгебре и геометрии. — Почему поставлен такой огромный срок? Это ведь чистое безумие! — Это было не моё решение, а решение правоохранительных органов Советского Союза. — строго ответил ему генерал. — Они считают, что из-за того, что нет почти никакой достоверной информации о случившемся и улик, раскрытие этого дела займёт как раз три месяца. А запереть всех вас здесь было решено потому, что милиция хочет следить за всеми, кто находится на территории училища и таким образом найти подозреваемых. Так что можете не удивляться, если встретите здесь милиционеров. Настоятельно прошу каждого из вас вести себя с ними вежливо, и по возможности помогать следствию!