***
— Станислав Владимирович, что же теперь делать? — В каком смысле «что делать»? Как принято, так и делайте. Натан у себя? — У себя… Ах, беда за бедой! — Да будет тебе причитать, Катя. Не он первый, не он последний, и пора бы уже привыкнуть, в самом деле. Заключения тут оставляю — когда придет в себя, ознакомится, желательно, чтобы рядом был кто-нибудь. Шастун на смене? — У него отсыпной сегодня. Ужас, ужас, ужас… Онколог положил результаты анализов на тумбу рядом с койкой и оставил омрачившуюся Катю в палате; женщина, шатаясь, подошла к пациенту и взяла его за руку. Арсений спал беспокойно — после очередного приступа члены его поразил мучительный тремор, а лицо его стало совсем серым; в уголках рта темнела черная, гниющая кровь, дышал он редко и каждый вздох причинял ему невыносимую боль; рядом с койкой — небольшой таз, на случай появления у пациента рвоты. Около окна стояла заплаканная Лера, утиравшая нос салфетками. Ее всхлипами заполнилось помещение; атмосфера стояла, как на поминках. — Нужно позвонить Антону. Пусть приедет сюда, — сказала Лера, задушенная страхом. — Нет, — шикнула Катя, поглаживая рельефные пальцы, и внимание ее привлекло обручальное кольцо, — завтра он придет, тогда расскажем. А бумаги пока спрячь, — Арсений вдруг так жалобно вздохнул, что у Кати защемило сердце, — сегодня его мучить не будем. Пусть отдохнет. — Спрятать? Ты с ума сошла? Не слышала, что сказал Стас? — Я все прекрасно слышала, Лера. Взгляни на него…он совсем плох. Шмыгнув, медсестра несмело подошла к пациенту и присела на край кровати, печально осматривая худое тело. Катя права — сообщить Арсению неблагоприятные новости слишком рискованно, когда он в столь дурном состоянии. Однако, возможно ли о таком молчать? Рядом со смертным приговором, подкрепленным медицинской печатью, громоздилась Библия, и от одного только взгляда на аллегоричный натюрморт кровь внутри Леры закипала, будто в адском котле. — Нужно сообщить его семье. Больше ждать нельзя. Это глупое упрямство до добра никого не доведет. — Нельзя. Завтра придет Антон Андреевич, тогда и разберемся. — Без Антона теперь и пальцем пошевелить нельзя? Зачем он нам нужен? — Да не нам, дуреха, — взвыла зло Катя, не сдержавшись, — а Арсению. Ответ привел Леру в недоумение, за ним последовало смятение, а после она и вовсе смутилась. Догадка ее была слишком красочной, дерзкой, постыдной. Неужели, эти непристойные домыслы небезосновательны? — Кать, вы от меня вечно что-то скрываете. Я устала быть в неведении. — Намочи-ка полотенце. У него лицо горит. Неси-неси, не стой. Лера послушно метнулась в ванную, оставив дверь открытой, чтобы слышать Катю, не отрывающую взволнованного взгляда от белеющего мужчины. Ледяная вода стекала по рукам, пальцы краснели; девушка застыла, обездвиженная не то холодом, обжигающим кожу, не то навязчивой мыслью о том, что Арсений не тот, кем кажется. «Чего ты там так долго? Шевелись, ну!», — послышалось со стороны, и Лера отмерла. — Приложи ко лбу…вот так, да. Мне сложно объяснить, что именно так взволновало его душу. Я перестала его узнавать. Прежде он держал себя строгим, спокойным и выносливым, но разве осталось от старого Арсения хоть что-то? Речи его стали несвязными, горячими и острыми, и я боюсь, неспроста все это. — О чем ты? — Кажется… — глазки ее засверкали, веснушки потемнели. — кажется, это дела сердечные. — Да что ты такое… думаешь, он влюблен? Стесняюсь спросить, в кого же? Катя с опаской огляделась и перешла на шепот. — В Антона Андреевича, прости Господи. На секунду показалось, что мир обратился в руины. Арсений — женатый мужчина, отец, в конце концов! Какой позор… Но, вспомнив, как часто ошибалась и путалась в своих заморочках Катя, медсестра рассмеялась, чем обидела собеседницу. — Какая глупость! Как тебе эта чушь только в голову могла прийти? — Ты права, Лера, я полная дура. Но разве же я одна вижу, как крепко он обнимает его на прощание, разве никто больше замечает, с каким трепетом говорит он о нем с другими, а как он смотрит! Нет, не одна я так думаю: Марина Степановна тоже со мной согласна, а ведь она из их лагеря. — Чт… какого к чертям лагеря? Умом тронулась. — Ох, я должна это разъяснять… Боже, прости мою душу грешную.***
Антона разбудил женский голос. Когда он открыл глаза, был сильно удивлен тому, что за окном чернел поздний вечер. Ира сидела в небольшом кресле в углу спальни и разговаривала по телефону, но, заметив, что мужчина проснулся, завершила беседу и уставилась на мужа: он был сильно взлохмачен, тускл, но так же красив, как и пятнадцать лет назад. Взрослыми глазами с прежней очарованностью глядел он на возлюбленную, как глядит на свою музу потерявший голову поэт. — Извини, я сейчас оденусь, и оставлю тебя, — замешкался Антон, с виноватым видом ища по комнате свою одежду. Женщина смотрела, но ничего не отвечала. Антон откопал в комоде футболку и в спешке нырнул в нее. В растерянности он стал напротив Иры, осознав вдруг, что верх на нем надет наизнанку. Женское лицо просияло от неловкой улыбки. — Я постелила тебе на диване. Рому не трогай — он спит давно. — Обещал разбудить меня. Гаденыш, я же его попросил! — прошипел Антон. Она не понимала его злости. В планах у Антона было приготовить для них вкусный ужин, поговорить с сыном о купленной книге, вместе с Ирой выгулять собаку, но солнце село, часы утекли, и настала ночь, — еще одна бессонная ночь, сулящая уныние и сожаление. Он смотрел на Иру и, не теряя веры, пытался найти в ее чертах угасшую давно надежду, и вновь ожидания его терпели крах. — Спокойной ночи, — прошептал Антон и потянулся к ней, чтобы обнять, и, о чудо, не был отвергнут. От неожиданности, у него прервалось дыхание. Антон ласково обвил жену обеими руками, прижался несильно, боясь отпугнуть, и уткнулся носом в ее длинные волосы. Запах их сводил с ума, и мужчина не в силах был оторваться, не мог выпустить ее. Увы, нельзя было сказать того же об Ире: руки ее вытянуты вдоль туловища, а дыхание оставалось четким и ритмичным. Антон столько месяцев ждал этих заветных объятий, однако не получить взаимности оказалось так больно, что он засомневался в их необходиомости. — И тебе, — отвечала Ира и мило улыбалась, но Антон ей не верил. А зря. Очень зря. Сигаретный пепел уносили вихри вольного воздуха; зелень, заполонившая каждый уголок балкона, душисто пахла и цвела, возвращая мужчину в счастливое прошлое, где они вместе с Ирой еще только начинали обживать эту квартиру. Он отчетливо помнил, как сажался и рос каждый кустик, каждый стебель, каждый цветок, помнил, как они заливались смехом, когда из зеркала на них смотрели измазанные в земле молодые лица, помнил, как успокаивал Иру, плачущую над погибшим спатифиллумом. Мог ли тогда предположить Антон, что любовь их завянет быстрее, чем все те цветы, в которые вложено ими столько тепла? Смотреть вниз с шестого этажа — удовольствие сомнительное. Внизу зажглись желтые фонари, и в свете их показался спящий двор: в лужах отражалось низкое небо, на асфальте спала стайка беспризорных котов, пустовала пестрая детская площадка. Сделав затяжку, Антон умиротворенно закрыл глаза и эхом раздался у него в голове детский голос: «Еще выше! Еще!», — это совсем маленький Ромка просит отца не жалеть сил и раскачать сильнее, чтобы он мог коснуться пальцами белых облаков. Качели скрипят, ходят ходуном, а парни беззаботно смеются, им совсем не страшно. Слышно, как из окна ругает мужа за безалаберность перепуганная Ира, и мальчишку останавливают и перехватывают крепкие руки, прерывая сказочный полет. Окурок вылетел на улицу, точно какое-то жалкое насекомое, и неспешное падение его сопровождалось тяжелым вздохом. Заметив оставленный сигаретой мусор, он ленивым движением смахнул его вместе с тонким слоем пыли прямо на зеленого декабриста в красивом керамическом горшке. Антон глубоко дышал, и воздух был ему противен. Не ища больше спасения в воспоминаниях, он взял в руки телефон и нехотя набрал номер. — Да? — послышался сиплый голос из трубки, и у Антона от сердца отлегло. — Не разбудил? — Время час ночи, сам как думаешь? — Извини, просто меня снова накрыло. Расскажи, как день прошел? — Ну даешь, за этим звонишь что ли? Ладно. С самого начала? Утром я имел честь познакомиться с твоим сыном. Кстати, пока не забыл, мы всегда с тобой теперь будем обращаться друг к другу на «вы», или ты только перед родственниками строишь из себя туза? — А! Прости, само получилось, — рассмеялся Антон неловко, и голос в трубке подхватил, — как тебе Ромка? — Я уже, кажется, высказал свое мнение на его счет. У тебя прекрасный сын, и в этом, поверь, велика твоя заслуга. Мы с ним пообщались и, думаю, поняли друг друга. Подожди немного, скоро он сам к тебе потянется. — Если это говоришь мне ты, значит так и будет! — они помолчали. — Как осмотр? Результаты получил? — Нет, я полдня пролежал в кровати. Днем стало нехорошо. — Совсем? Не молчи, говори, что случилось? Тебе дали обезболивающие? — Я отказывался, но, как выяснилось, меня никто и не спрашивал. На осмотре случился приступ; даже не помню, как отключился. Проснулся — ни медсестер, ни результатов. Катя пришла, сказала, завтра онколог бумаги подготовит и выдаст. — Врет как дышит: еще вчера вечером сказали, что на тебя все давно готово. Чего волынку тянет? Сейчас тебе уже лучше? Может, приехать? — Антон, ну куда ты поедешь, а главное, зачем? Тут что, кроме тебя врачей нет? — Подумал, ты будешь рад меня видеть. Антон говорил шутя, но ответ получил серьезный: — Можешь не сомневаться в этом. Встречи с тобой — моя единственная отрада здесь, и я не хочу терять с тобой связь. Мне дорого твое внимание, но если ты продолжишь приезжать сюда по всяким пустякам, ты окончательно испортишь отношения с теми, кого так жаждешь вернуть, и тогда, боюсь, я тебя больше не увижу. Не переживай обо мне, в этом уже нет смысла, лучше борись за свое счастье. Договорились? Тишина. Заговорившийся пациент впился зубами в пальцы рук в ожидании ответа. Он волновался, не сказал ли лишнего, не задел ли Антона? Следы от укуса посинели, заболели. — Ты прав, Арс. Ты как всегда прав! Я хочу снова быть счастливым, и я буду. Крохотная слезинка покатилась по осунувшейся щеке; радостный голос друга звенел в ушах, раздирая в клочья заблудшее сердце. Однако Антону знать о грызущей тоске пациента нельзя, как и о ее причинах, а потому Арсений изо всех оставшихся после тяжелого дня сил старается улыбаться: — Наконец-то правильный настрой. Другое дело! А то только ноешь в последнее время. Все будет хорошо и очень скоро, у меня нет сомнений. — Что бы я делал без тебя, а? Арсений промолчал и перевел тему: — Ты чем занимался весь день? — Купили Ромке книгу, я приготовил ему обед, а остальные дела — коту под хвост ушли. — Что за книга?.. Разговором они встретили рассвет: небо совсем прояснилось, дымкой света еще не потухших фонарей окутана сонная улица. По крышам барабанила весенняя капель — становилось теплее. К утру темы их стали совсем отвлеченными и мирскими. Арсений поведал другу о намерениях выехать в ближайшее время в город и посетить театр, и Антон эту идею горячо поддержал. — Не хочешь поехать со мной? — вдохновленно спросил Арсений и, секунду помолчав, добавил. — И Рому бери. Он любит Булгакова? — Ему нравятся театры. В самом деле, будет чудесно!.. Арсений, мне надо собираться. Сегодня увидимся еще. — Приготовь завтрак; им будет очень приятно, пусть даже они промолчат, не сомневайся в их чувствах. Ты же как-никак психолог. — В твоих руках я — марионетка, — благодарная марионетка. Нужно поспешить. До встречи. Арсений обеими руками прижал телефон к щеке и уставился в потолок. Дрожащие губы что-то роптали на судьбу. — Увидимся, Антон…***
«11 апреля. Дневная смена. Этой ночью я практически сдался. Я был готов опустить руки и оставить тщетные попытки вернуть то, что неумолимо утекало от меня последние годы. Однако разговор с Арсением вернул меня к жизни: кровь вновь побежала по жилам, задрожал миокард. В его мудрых и, как писал Лермонтов, «бархатных» глазах я смог разглядеть то, что давно отчаялся найти — веру в меня, и за эту веру и искренность я был и останусь вечным его должником. Я готов внимать каждому его слову, исцеляющему мою грешную душу. И если для того, чтобы расплатиться с ним, мне потребуется эту душу продать — я готов. Его идея с театром замечательная. Буду рад, если они с Ромой поладят…». Стук. За дверью послышался голос Арсения, и Антон радостно пригласил его войти. Пациент легко прошел к его столу и сел напротив; вид его был совсем плох, видимо, со вчерашнего дня: приступ истощил его, лишил всяких физических сил. — Хочешь, я сварю тебе кофе? — спросил Антон. Нахмуренный Арсений только отмахнулся: забота врача была ему столь же приятна, сколь горька. Он ударил ладонями по коленям, призывая поскорее начать сеанс, и тут внимание пациента привлекла раскрытая тетрадь, хозяин которой стразу подметил его к ней интерес. — Дневник, что ли ведешь? Или, может, составляешь протокол? — предположил пациент. — Не говори ерунды. Просто цифры перебираю. О чем ты бы хотел сегодня поговорить? Не успел Арсений и слова произнести, как в кабинете появилась Катя; в ее руках — тонкая папка, в ее глазах — животная тревога. Увидев Арсения и Антона вместе, она слышно заикнулась и поджала накрашенные ярко-красной помадой губы, чем вызвала всеобщее недоумение. Приятели синхронно переглянулись. — Что с тобой, Катя? Ты какая-то нервная. Может, фенибутика? — Нет, Антон Андреевич, я хорошо, — заговаривалась Катя, язык ее не слушался, — Станислав Владимирович передает Арсению результаты. Ознакомьтесь. — Неужели, этот шайтан, наконец-таки, взялся за работу? Почему к сроку не подготовил? — Подготовил, но, когда он приходил, Арсений был без сознания, и мы решили его не беспокоить. — Но я очнулся еще вчера вечером. Почему не отдали бумаги сразу? — спокойно сказал Арсений, вопросительно глядя на расстроенную Катю, но та не ответила, виновато пожала плечами. Женщина отдала Арсению папку и след ее простыл. Пациент начал бегло читать текст, спеша к последним, решающим строкам. Буквы вдруг помутнели, пустились в пляс, как маленькие черненькие чертята — закружилась голова. С каждым словом глаза его угасали, становились холодными, какие бывают у покойников. Когда он дочитал до конца, его качнуло вперед, и он непременно обрушился бы на пол, если бы отрезвляющий крик Антона не привел его в чувства. Взволнованный не на шутку психотерапевт выхватил листы из рук друга и жадно, гневно впился в текст. Дойдя до последнего предложения, увидев последнюю точку, он начал судорожно искать продолжения, в надежде, что все прочитанное им — не окончательный вывод, но зловеще яркая синяя печать и подпись развеяли миражи. Треклятая папка с шумом полетела на стол, но этого никто не услышал. Кажется, еще немного, и Антон взвоет от боли. Арсений смотрел на свои белые, как снег, слабые руки и грустно улыбался. Он согнулся, схватился за волосы и, оглушенный истерично кричащими голосами в голове, зажмурился, наивно пытаясь спрятаться от всего мира. — Арс, посмотри на меня. Пожалуйста, посмотри. Врач упал перед ним на колени и мягко положил обе ладони на его серые щеки, вынуждая поднять голову. Обреченные, одичалые глаза пациента прожигали насквозь. Они в ловушке друг у друга. С жалостным стоном вздохнув, Арсений сжал пальцами мужские запястья настолько сильно, насколько позволяло измученное тело. — На что я надеялся? На чудо? — он больно смеялся, избегая слез, но напрасно; по лицу потекли горячие ручьи, а Арсений все улыбался, как ребенок. Тут он услышал, как отрывисто дышит Антон, как беззвучно всхлипывает, как сжимает челюсть, чтобы не разрыдаться вместе с ним, — Нет, нет, Антон, прошу, не надо, — приговаривал он шепотом, — мы знали, что так будет, верно? Мы не бежали от этого. Ты сделал все, чтобы я был сегодня к этому готов. Не плачь, Антон, мне не страшно, веришь? Они в унисон рассмеялись от горя; Антон потянул друга на себя и они столкнулись лбами: кудрявые волосы врача щекотали лицо Арсения, готового раствориться в минутной нежности. — Я буду рядом, клянусь, всегда. Я смогу защитить тебя от всего, доверься мне! — уверял страстно врач, скорее, успокаивая обещаниями себя. — Спасибо, Антон. Спасибо, — отвечал Арсений. Крепкие объятия заморозили стрелки на часах.