«И сказал Айболит: «Не беда! Подавай-ка его сюда! Я пришью ему новые ножки, Он опять побежит по дорожке». К. И. Чуковский.
Глубоким вечером, когда на чёрном от холода небе выглядывает из-за туч золотистый овал Луны, обитатели маленького хосписа на окраине Москвы осели молчаливой пылью в своих комнатах и погрузились в сон. Здесь не слышны ворчливые моторы автомобилей, не галдят под окнами прохожие, не стучат молотками соседи; в этой антропогенной идиллии жизнь человека, обречённого по воле рока провести в четырёх стенах остаток дней, словно замирает, создаётся иллюзия бессмертия, медленно сводящая с ума. В одном из кабинетов, поглощенном оглушительной тишиной, скромно сортировал документы внушительного роста мужчина. Шастун Антон Андреевич — единственный во всем профессиональном составе врач-психотерапевт. На вид ему не больше двадцати шести, по паспорту — тридцать восемь; хорошо сложен, обладал приятными чертами лица, умными глазами, чуть туманными из-за мучившей его бессонницы. Работа его была не из легких: помочь онкобольным, не имеющим сил смириться с диагнозом самостоятельно, найти хорошее в каждом прожитом в хосписе дне, что было достаточно непросто для человека, который с самого детства терпеть не мог любого рода лечебницы. Неудивительно, что у коллег возникал вполне резонный вопрос: «Чем руководствовался Антон при выборе организации?», правда, ответа он никогда не находил. В условиях отсутствия альтернативы мужчина вынужден был свыкнуться с жестокой природой больниц. Несмотря на нескрываемую им нелюбовь к белым халатам, запаху спирта, как врач он отличался свежим взглядом и эффективным подходом. Каждый его пациент проходил путь от абсолютного скептицизма до наивного, порой слепого доверия, а все потому, что Антон сочетал в себе мастерство слова профессионального и бытового. Способность умело орудовать терминами, точечно разбавляя их мирским слогом, со временем безукоризненно располагала к нему. Из безликого медика Антон очень скоро превращался в сердечного друга, которому не страшно и, что важнее, не стыдно доверить самое сокровенное. Мягко шелестели серые листы бумаги, изгибаясь во властных пальцах врача. Небольшая лампа, ютившаяся в углу низкого стола, окатила холодным светом вереницы букв и чисел. Вокруг маленькой лампочки кружилась одинокая мушка. Иногда она уставала биться в бледных лучах и садилась на поверхность стола, чтобы сделать передышку перед очередным бессмысленным полетом. Антон слишком занят, чтобы взглянуть на ночную гостью, но тихий писк, исходящий от ее трясущихся прозрачных крылышек, гнал прочь чувство тоски и одиночества. Вскоре врач заметил, что дело его встало, и он уже несколько минут смотрит в пустоту. Откинувшись на спинку дивана, он стал усердно массировать виски, жмурить заплывшие глаза. Всякий раз, когда он разжимал веки, картинка перед ним собиралась по частям, напоминая мозаику. «Нужен еще кофе» — подумал он, тупо уставившись на остатки ранее внушительной стопки листов. Черное насекомое неловко приземлилось на колено Антона, в ответ на это он только снисходительно улыбнулся: «Что, вымоталась, кроха?.. Боже, я разговариваю с мухами. Точно, нужен кофе, а лучше хотя бы пара часов сна». Кофе казался более доступным и законным, поэтому, подождав, пока букашка вновь взлетит, Шастун не без усилий поднялся с дивана и двинулся в коридор. Свет нигде не горел, каждый сантиметр воздуха был пропитан полночной синевой. Главный плюс, который подметил Антон еще в начале своей работы в хосписе, — непоколебимая тишина. За восемь лет службы в государственных больницах он успел затосковать по спокойствию. Здесь жизнь текла своим чередом, размеренно, без шума и суеты. Именно такую атмосферу совместными усилиями старались создать доктора и посетители, чтобы не тревожить и без того беспокойные души пациентов, чью жизнь обрывают муки болезни. Нежной улыбкой встретила его стройный силуэт в полумраке идущая навстречу Марина Степановна, местный регистратор; в руках у нее была корзина с грязными простынями и бельем. Сонный психотерапевт приветливо кивнул ей в предчувствии длительной беседы, как это обычно бывало, когда он оставался на ночном дежурстве. — Что, Антош, закончил? — спросила женщина ласково, и на лбу и пухлых щеках очертились морщины. — Если бы… — досадно вздохнул врач, рассматривая желтые пятна то ли от пота, то ли от мочи на тканях в корзине. — Еще полчаса минимум. Вы кофе будете? — Кофе закончился. — Черт! — тихо прорычал Антон под нос, но сразу осек себя, ведь рядом все еще стояла набожная Марина Степановна. — Не чертыхайся, мальчишка. Аукнется еще! — строгость в тоне отрезвляла лучше всякого кофе и напоминала о колючем детстве. Щеки Антона зардели, словно он и правда непослушный мальчишка, получивший выговор за глупую оплошность. — Ты знаешь, что много кофеина — вредно? — Да знаю я, знаю… — он опустил взгляд не то от стыда, не то от усталости. — Раз кофе нет, пойду подышу воздухом, что ли. Женщина одобрительно кивнула и потрепала врача по худому плечу. Достав из кармана халата связку ключей, она показательно потрясла ими перед его смущенным лицом. Антон без особого энтузиазма сжал железки в кулаке и проводил добрым взглядом Марину Степановну, тихонько бредущую в прачечную. Шастун преодолел длинный коридор, в конце которого томилась стеклянная дверь. За ней, в гуще темноты, разбитой кое-где тонкими струйками лунного света, покоилась забытая за зиму веранда. Повернув ключ в замочной скважине, мужчина открыл дверь и оказался в окружении деревянных карнизов и остатков мартовского снега. К стене здания примкнула крепко сколоченная лавочка, и Антон пристроился на самом ее краешке. Игривый весенний мороз с легкостью пробирался под одежду, в волосы, под кожу, разгоняя в жилах горячую кровь. Моментально покрасневшие руки подпалили зажигалкой никотиновый сверток. Зажатая меж розовых губ сигарета дымилась и пахла; вонь табака смешивалась с неповторимой свежестью ветра. Антон огляделся: одноэтажное здание, напоминавшее чью-то большую дачу, дремало вместе с жителями, хрипло дышало. Очередная затяжка в совокупности с передозировкой кислородом вызвала слабое головокружение. Колени чуть дрожали от беспощадного холода, а сигарета заканчивалась, осыпаясь и краснея. Послышались шаркающие шаги за дверью. Нет, Антон не боялся быть пойманным за столь грязным делом, ведь он давно не подросток, «не имеющий по закону права портить собственное здоровье», но угроза получить по тыкве от Марины Степановны заставила быстро потушить бычок ботинком. Чутье доктора не подвело, и в щелке показалось возмущенное женское лицо. Очевидно, она унюхала табак еще за дверью. — Ты чего раздетый тут? Давно не болел? Выдумщик, посмотрите-ка! Не хочу ничего слышать, давай-ка обратно. Беспокойно заталкивая коллегу в коридор, женщина шептала что-то невнятное, но, очевидно, ничего лестного в адрес наглеца. От нее пахло приторными духами. Аромат маков защекотал возбужденные волоски в носу Антона, заставив его громко чихнуть. Марина Степановна смешно подскочила от испуга, перекрестилась, видимо, чтобы извиниться перед «всевидящим ликом Господа» за очередное нечаянно брошенное ругательство. Шастун навалился спиной на стену, сунул холодные руки в карманы и залился звучным смехом, оголяя ровные, чуть желтоватые зубы. — И хохочет, гляди-ка! Не стыдно? Тише! — надулась женщина, запирая дверь на веранду, но улыбка вновь озарила светлое лицо, когда взгляд ее коснулся счастливого психотерапевта. Нечто похожее на материнскую любовь пробуждала в ней эта двухметровая каланча, на которой так глупо смотрелся медицинский костюм. — Простите-простите. Больше не повторится! — короткий неловкий смешок невольно вырвался из груди. — Пойду-ка к себе. Глубже закутавшись в пуховый платок, Марина Степановна добродушно кивнула. — Приходи, если заскучаешь. И Антон вернулся к работе. Спустя заверенные полчаса скучные бумаги изучены, аккуратно сложены в центре стола в ожидании утра. До будильника оставалось около двух часов, врач, поджав к урчащему животу колени, свернулся в клубок на диване, а нос его беззвучно сопел. Даже сквозь прозрачный сон он ощущал, как со всех сторон давит на его тело тяжесть бархатистой тишины. В комнату ввалился ослепительный рассвет, просачивался сквозь сплетенные ресницы, мягко гладил растрепанные кудри доктора. На стенах тлели полосы солнечного света, на пыльном циферблате полшестого утра, на лице исключительное разочарование. Чуть приподняв голову, он легонько пошевелил пальцами, под гнетом безосновательной паранойи проверяя их дееспособность. Сперва на пол опускается правая нога — прохлада голого пола укалывает стопу, далее — левая. Губы тронула безмятежная улыбка. Антон, не торопясь, снял халат, повесил его на угрожающе торчащий из стены крючок и потянулся в зевке, раскидывая длинные руки в стороны. Его смена наконец окончена, и теперь, когда больных постепенно оккупирует остальной персонал, он в полном удовлетворении несет гору документов в кабинет главврача, чтобы тот отдал долгожданную вольную. Неестественно ровный Натан Федорович одарил мужчину равнодушным взглядом, многозначительно моргая вместо приветствия. Держа в крепких руках небольшую кружку наваристого, ароматного чая, он с нарочито важным лицом читал что-то подобающе важное на экране ноутбука, демонстрируя явное отсутствие интереса к психотерапевту. Антон оставил бумаги на рабочем столе Натана Федоровича и расправился перед ним в неприятном, терзающем ожидании. — Что застыли, Шастун? Неужто ждете похвалы? — даже не поднимая головы, он почувствовал, как психотерапевт растерялся. — Смотрю, к длительным сменам у вас иммунитет отсутствует. Выглядите плохо. Очень. Вас можно спутать с нашими пациентами… Отоспитесь. К завтрашнему утру быть здесь и желательно вовремя, поблажек не допущу. — Завтрашнему утру? — опешил Антон. — Я двое суток не покидал пост. Позвольте, но мне положено минимум два отсыпных. — Бросьте, вы сейчас серьезно? Антон Андреевич, вы все-таки здесь не первый день, не первый год. — К чему вы? — К тому, что у врача не бывает четкого графика. Часы работы зависят не от вас, а от пациентов. А что, если кто-то из них решит покончить с собой, пока вы будете мирно спать у себя дома? Вы сможете простить себе такое упущение? Старый черт знает, на какие точки нужно надавить, чтобы заставить психотерапевта прикусить язык. Пребывая в парализующем смятении, Антон не находил культурных слов, чтобы выразить свое недовольство сложившейся ситуацией. Прожигало изнутри негодование, росло желание перейти на крик. — Мне теперь и не спать вовсе? — Знаете, было бы превосходно. Мы закончили, Шастун. Не тратьте время попусту. Свободны, — не отрываясь от чтения, он указал рукой в сторону выхода. Возмущению психотерапевта не было предела. Чувствовать унижение, стыд и вместе с тем обиду доводилось ему последний раз в школе, но теперь, когда за его плечами высшее образование и богатый жизненный опыт, возвращение детских повадок не просто ввело его в ступор, а истинно напугало. Разве это правильно — с ним, со взрослым человеком, имеющим право на отдых и должное уважение, обращаться так по-скотски? Да и законно ли это вообще? Но дверь за Антоном уже закрылась, и ему ничего не оставалось, кроме как смириться с положением дел и поспешить домой.***
— Подъем… Ох! — молодая медсестра встрепенулась при виде спины сидящего на постели пациента. — Вы уже проснулись, чудно! Сейчас измерим температуру, и можете идти в душ. Вот свежие полотенца… да отвлекитесь вы от своей книжки! Что вы там все читаете? — Библию, — ответил мужчина, и в голосе его заметный восторг, — Лера, ты читала ее? — Страшная сказка. Старческая чепуха, если вы пубертатный подросток. Пушистые брови Леры нахмурились. Тема религии совсем не трогала юную атеистку, носившую по наказу бабки на груди золотой крестик. В порыве легкомысленного гнева она выронила на пол градусник, от чего тонкие губы ее скривились, а пальцы сжались в кулаках. — Паршивое утро? — улыбнулся пациент. Он наклонился было к полу за утерянным предметом, но тонкая рука Леры схватила его раньше, послышался унылый всхлип. — Все сегодня из рук валится. Оттяните футболку… Да, вот так. Через минутку проверим показатели. — Страшная сказка, говоришь? Что же тут сказочного? — он прижал холодный градусник плечом и отложил книгу в сторону, чтобы не смущать ею девушку. — Вы правы, ничего. От глупости сказала. Вы хорошо спите? Без тревог? — Как убитый, Лерочка, не суетись. Правда, сегодня ночью воняло куревом — пришлось окно закрыть. — Наверное, дежурный. Пора уже донести на него главврачу, это уже ни в какие рамки. — Какие доносы? Мы что, в тридцатых? А главврач ваш — сатана, честное слово, я сам, когда его первый раз увидел… Ух, мурашки по коже от одного взгляда! Одним словом — хмырь. — Ой, все, Арсений, достаточно. Давайте уже градусник. Какой же вы все-таки болтун! — А кто вчера был на дежурстве? — Психотерапевт наш и Марина Степановна. — Марина не курит, это точно. Постой, у нас есть психотерапевт? Ни разу с ним не пересекался. — Так оно же к лучшему, разве нет? Температура в норме… Теперь можете идти в душ, только не задерживайтесь, как вчера, — девушка вежливо указала ладонью на полотенца, оставленные ею на тумбе рядом с койкой и упорхнула, позволив пациенту размышлять в одиночестве. Обнаженный Арсений стоял перед зеркалом в ванной комнате. Его полные отвращения к собственной ничтожности глаза бегали по унылому отражению. «Похудел. Вот и началось. Теперь я с каждым днем все сильнее буду походить на труп» — резюмировал он. Тряхнув головой, Арсений залез в ванную. По худым щекам потекла вода. Она заботливо обволакивала шею, грудь и спину, смывала утреннюю усталость. Мужчина задумчиво рассматривал обтянутые прозрачной кожей торчащие кости. Дрожащими пальцами он трепал мокрые темные волосы и вместе с тем тихо напевал себе под нос навязчивую детскую песенку. Рука лихо прокрутила вентиль крана. От острых струй кипятка поднялся к потолку жидкий пар и бледная кожа моментально покраснела, опухла. Арсению больно, и он с легкостью терпит: «Это в последний раз. Обещаю». Завтрак оказался скудным, однако пациенты никогда не жаловались. Белые шторы на окнах колыхались от сквозняка, под ногами скрипел дощатый пол, впитавший в себя запах хлорки. Все еще розовый после горячего душа Арсений стучал ложкой по тарелке, доедая пресную овсянку в прикуску с ломтиком белого хлеба с маслом. Сегодня глотать на удивление не так больно: нет тяжести в груди и на желудке. Это заставило мужчину выдавить из себя скромную улыбку. В столовой помимо Арсения завтракало еще восемь человек — все они сидели за столиками небольшими компаниями и негромко беседовали. Около двери, ведущей в коридор, выросла столбом фигура дежурной, в обязанности которой входил контроль за поведением пациентов и их питанием. Заприметив среди прочих знакомый элемент, женщина подлетела к столику. — Вижу, испытываешь меня своим хитрым взглядом, Попов. — Составишь компанию? — Говори давай, чего тебе надо? Добавку для тебя выпросить? Или кофе? Тебе его нельзя, я разузнала, подлец! Чуть ведь не убила тебя своею безотказностью. — Не горячись, Кать, — он положил локти на стол и незаметно приблизился к лицу медсестры. Над ее пухлыми губами чернела уродливая родинка, на длинном, волнистом носу — крупные веснушки. Брови тонкие-тонкие, короткие, — дело есть. — Кто бы сомневался. Неисправим. Выкладывай, помогу, чем смогу. — Видишь? — мужчина провел большим пальцем по щетине на границах скул. — Куда это годится? Я выгляжу, как шейх. — Насмешил. Ей-богу, насмешил. От меня тебе чего понадобилось? — Можешь купить мне бритву? Денег дам, не волнуйся! Лицо невыносимо чешется… Вчера, смотри, до крови расковырял. Прищурив темные глазенки, прикрытые линией густых ресниц, Катя с пристрастием изучала каждый сантиметр лица Арсения. Даже в конченом положении этот дьявол умудрялся выглядеть лучше доброй половины веселых и здравствующих. В его лазурных глазах все еще плещется радость любви к жизни, а размеренное, громкое дыхание дарило собеседнику ощущение безопасности. И все же, как бы ни был лоялен собеседник, он не станет отрицать, что тело Арсения далеко от идеала, но и в этой болезненной отвратительности можно отыскать прекрасное. — Куплю, конечно, какие проблемы. Любой каприз за ваши деньги, уважаемый. — Я твой вечный должник, Катенька, веч-ный… — протянул музыкально Арсений, делая очередной глоток чая. Повеселевшая дежурная горячо рассказывала пациенту о своем новоиспеченном романе с девятнадцатилетним студентом. Узнал Арсений и о том, как он носит ей домой хризантемы, как звонит каждое утро, как каждый вечер справляется о ее преинтересных делах. Истории вертихвостки не вызывали у больного ничего, кроме, разве что, банальной жалости к юной жертве женских чар, обреченной на скорое разочарование. В глубине души он осуждал образ жизни собеседницы, порочащей трепетную, животворящую сущность любви. Неприятный разговор привел его к мыслям о завтрашнем дне. Приближался четверг. Заветный четверг. Долгожданный.