Не двигайся

Тот прошелестел какой-то принесённой с собой бумагой: — Подпиши заявление по собственному. В нос ударил стойкий запах табачного дыма и пыли, похожей на ту, что живёт на вокзалах или в плохих гостиницах. «Где ты ночевал всё это время?» — Ты же всего два месяца поработал, — автоматически откликнулся Арсений, затрачивая оставшиеся моральные силы на то, чтобы обернуться. — Мне не привыкать, — он никогда не слышал этот голос таким чужим, отстранённым. По коже прошли испуганные мурашки, а второй продолжил, опередив следующий плохой аргумент: — Положенные две недели дистанционно отработаю, проблем не будет. Подпиши. Как в замедленной съемке, мужчина перенёс вес тела на одну ногу, переворачивая себя насильно, как омлет на сковородке, затем на другую, чтобы выровняться. Ещё минута ушла на то, чтобы поднять голову и посмотреть туда, где внезапно оказался объемный капюшон той же самой ярко-розовой толстовки и тканевая маска, не оставившие миру даже сантиметра лица. — Я тебя так просто не отпущу. Мы достаточно взрослые, чтобы спокойно всё обговорить, — его глаза упивались высокой худой фигурой, стараясь восполнить возникшую за эти месяцы потребность в том, чтобы оглядывать Антона со всеми колючими движениями, острыми углами… потому что этот молодой человек действительно был красив без ремарок и «но». — Мне нечего сказать, — покачал головой пришедший, отступив назад под осмысленностью его взгляда. — Тебе, уверен, тоже. Будь взрослым и подпиши чёртову бумагу, — голос так и остался холодным, поразив контрастом со сказанным. — Будь взрослым и сними капюшон, — парировал он, сдвигаясь с места в сторону второго и обходя рабочий стол. Словно в танце, тот синхронно с ним отошёл ещё на пару шагов. — Я же сказал, что не отпущу тебя. — Не дури. Мне сделать что-то такое, чтобы кому-нибудь пришлось увольнять по статье? — Уволить тебя могу только я. И отказываюсь это делать, пока мы не поговорим лицом к лицу. — Ладно. Значит, мирно всё решить не получилось, — парень вздохнул так болезненно, что заныло солнечное сплетение, развернулся к выходу. Мужчина успел поймать того за рукав и потянуть на себя с такой силой, что ткань затрещала. — Да что ж ты творишь-то… — Мешаю тебе меня бросить, — он вцепился в родное плечо и уже бережнее тронул чужую защиту от мира. — А ещё использую происходящее как повод сделать то, что давно хотел — увидеть тебя. — Не надо. Пожалуйста, — Антон не улыбнулся возвращённой фразе и опустил голову, чуть ли не утыкаясь подбородком себе в грудь, затем перешёл на шёпот. — Я не выдержу то, как ты на меня посмотришь. Он убрал руку и ослабил хватку, невесомо погладил плотный материал большим пальцем. Не мог же заставить — это было бы нечестно, неуважительно. — Это ведь всё ещё ты. Цветной, настоящий, немного непривычный, но… ты, — глупая улыбка сама легла на губы, лишний шаг уменьшил расстояние между телами. — Даже зрячий, я узнаю тебя по шагам и дыханию. С месяц назад ты спрашивал, как мне это удаётся, а ведь я тогда умолчал, что на слух выделяю только твои звуки, иногда Серёжины. Дело не во всех обострившихся чувствах, а в одном конкретном. — Арсень… — Нет, я хочу, чтобы ты правда услышал, что тебе говорят. И понял в свою очередь, что это всё ещё я, — свободная ладонь опустилась второму на грудь. Привычным движением он провёл от ключиц до низа живота и улыбнулся снова. — Давай обойдёмся без маскарада? Не хочу действовать насильно. — Не могу, — Антон уже откровенно дрожал, находясь, видимо, на грани слёз, и опускал голову всё ниже и ниже, словно надеялся прижаться носом к полу. — Не проси меня об этом. Знаешь же, что всё для тебя сделаю, но только не это. Пожалуйста, отпусти. — Почему, солнце? — слабо коснулся плотно сжатого кулака. Такое простое, давно привычное обращение добило несчастного — тот всхлипнул и, переплетя их пальцы, буквально рухнул чугунной головой на его плечо. — Потому что хочу помнить в твоих чертах только нежность. Разве я не имею на это права после пережитого? От меня тогда все отказались. Все, понимаешь? — он сжал руку крепче, совершенно не представляя, как того успокоить или поддержать. — Я уже привык видеть жалость, страх, отвращение — да всю палитру человеческих эмоций. Но увидеть её на тебе? Этого не вынесу. Пару месяцев назад, когда мы только познакомились — пожалуйста. Месяц назад, когда впервые переспали — уже нет. Вместо реакции Арсений осторожным движением высвободил из-под ткани кучерявую макушку и провёл по ней свободной ладонью. «Тогда, в кровати, мне было только больно за тебя. Не представляю, как это можно вытерпеть в одиночку, но мне очень, очень жаль» переросло в более твёрдое и законченное высказывание: — Больше ты не один. Юноша замер и поднял на него растерянные зелёные глаза, полные влаги. Самые чистые и красивые глаза, что смотрели всё с той же любовью, а ещё — с неподдельным страхом. Рука так и осталась на волосах, утешающе гладя их. Второй, не сводя с его зрачков пристального взгляда, подцепил рядом с ухом лямку маски. Убрав вещь в карман толстовки, зажмурился и задержал дыхание — совсем как ребёнок. Едва ощутимо прикасаясь к шрамам, мужчина не видел в них ничего пугающего и того, что при наличии денег нельзя было бы убрать специальными процедурами. Зато видел чистую в остальном кожу, ровные линии, прекрасные подрагивавшие ресницы, мягкие, разве что в кровь искусанные, губы, по которым неосознанно провёл пальцем, горько усмехаясь: — Сигареты я ещё могу понять, а с губами моими ты что сделал? — Они не твои. — Врёшь? — его усмешка стала умилённой полуулыбкой. — Вру, — шепнули в ответ. Впервые имея возможность поцеловать, не дожидаясь чужой инициативы, Арсений проглотил это желание. Эгоист внутри вернётся к власти позже, когда они окажутся дома, когда можно будет целиком рассмотреть всё тело, что представлялось только в общих чертах. Пальцы вернулись к остальному лицу, пересчитывали выступы, иногда заходя на нежную тонкую шею, которая моментально покрывалась мурашками, оглаживали невесомо, будто боялись причинить вред. Задумавшись, впав в нечто сродни трансу, он не сразу заметил, что его изучали в ответ. И лишь переведя взгляд на чужие радужки, услышал учащённое дыхание второго: — Ну, как? Видишь то, чего так опасался? «Умоляю, скажи, что нет. Ради всех святых. Я так боюсь, что мои мысли не видны тебе, что эмоции дали сбой и предали меня. Пожалуйста, скажи, что знаешь, как много всего я чувствую сейчас». — Вообще ничего не поменялось, — неуверенно проговорил тот вполголоса. — Не понимаю, как так. — Ты — всё ещё ты. — Или у тебя зрение пока шалит, — перехватив его пальцы, Антон покрутил их из стороны в сторону, как бы рассматривая, потом улыбнулся краем губы. — И остальные органы чувств тоже. — Если хочешь, можешь продолжать считать меня слепым, — полный облегчения смешок вырвался вместе с пожиманием плечами. — Вдруг тебе так проще будет. — Нет, я… когда осознаю это всё, буду очень счастлив. Просто не могу никак понять, где подвох. Мужчина вернулся к столу и достал из верхнего ящика приглашение, переданное Серёжей два с половиной месяца назад, помахал тем в воздухе, оттягивая объяснение и наслаждаясь непониманием в детском лице. Оно и правда становилось прелестным, когда пропадала скорбь. В его сторону сделали несколько шагов, смущённо избегая прямого зрительного контакта, будто они толком не были знакомы, тогда как сам он, снова прикоснувшись к бледной коже, не нашёл в себе изменений. Глаза — это ещё не всё, не только ими мы воспринимаем действительность. — Подвох, солнце, в том, что ты идёшь со мной на Юлину свадьбу, — намеренно сместил фокус с друга, чтобы звучать убедительнее. — Издеваешься, что ли? — оказалось, юноша, когда удивлялся, забавно приоткрывал рот и распахивал веки, перебегая взглядом с одного его зрачка на другой. — Она же послезавтра! Мало с меня, по-твоему, переживаний? И мало, что ли, тебе немого осуждения за выбор, чтобы со мной ещё куда-то выбираться, имея возможность теперь видеть, как на нас смотрят? — тот активно качал головой и отступал к двери в ужасе, будто снова намеревался сбежать. — Правда думаешь, что мне не плевать на окружающих? — он поспешил дёрнуться следом, чтобы в этот раз точно иметь возможность догнать, и вытянул руку, ища касания. — Я горжусь своим выбором. И я достаточно зрелый как личность, чтобы не… — Вот давай тогда ты, — ткнули в него пальцем на расстоянии, — зрелый наш, обойдёшься без компании? Моё присутствие тебе ведь на деле совсем не нужно, зачем тогда это всё? — Не нужно, — спокойно кивнул Арсений, чем, видимо, напугал ещё больше. — Но суть зрелости в том, что я с тобой не из нужды. По доброй воле, понимаешь? Ты не обязан идти, но я очень этого хочу. — Я тоже много чего хочу, — проворчали в ответ, на что он подошёл к своему человеку почти нос к носу (мешала разница в росте) и ласково очертил точёную линию челюсти. — Чего, например? Ожидал услышать всё в диапазоне от «тебя» до «возвращения твоей слепоты», что принял бы с одинаковой нейтральностью, при этом поблагодарив за честный ответ, однако услышал слабый, капризный отзвук одного единственного слова: — Домой. Мужчина улыбнулся и в очередной раз приблизился к рабочему месту, чтобы нарочито медленно порвать заявление об уходе, радуясь тому, что не встретил сопротивления. Затем возвратил на русую макушку капюшон и за край рукава повёл второго на парковку. К машине, что больше не требовала наёмного сотрудника. Машине, которой снова мог управлять сам. — Не знал, что ты водить умеешь, — хотя Антон и сел на соседнее место, между ними образовалась пропасть. Хотелось говорить и слушать, но больше всего хотелось наконец трогать, будто в последний раз, будто руки захлёбывались, тонули, а тело рядом — кислород. — Я вообще многое умею, когда вижу, — усмехнулся он, кивнув на ровную синюю фенечку на чужом запястье. — И, когда не вижу, тоже. Ответа не последовало, да тот был и не нужен. Они ехали в общий дом. Вместе.

***

Парень молча ёрзал на сиденье всю дорогу, сиротливо косясь на его свободную от руления руку и периодически закусывая губу, но ничего не предпринимал. Словно, стоило им выйти из кабинета, жесты, нарушавшие личные границы, стали неприличными, запретными. На непривычной дистанции они ехали в лифте, раздевались в прихожей, мыли руки по очереди, без шуток и попыток облить другого водой. Как чужие люди, не имевшие понятия, как теперь взаимодействовать. Когда пара оказалась слишком близко, доставая из холодильника продукты, Антон не выдержал и, хлопнув дверцей, вперился ему в глаза. — Слушай, для тебя не странно видеть меня тут? — Мы же уже обсудили… — аккуратно начал мужчина, оборачиваясь всем телом и демонстрируя готовность проговаривать одни и те же вещи столько, сколько потребуется. — Я не про внешность свою, — юноша поджал губы, после паузы покачал головой. — Ты же тоже ощущаешь этот странный дискомфорт. Чувствую себя лишним. — Ощущаю, твоя правда, — медленно, с сомнением кивнул, сканируя взглядом изменения в чужом лице, но ничего не находя. Снова их честное, бережное выяснение отношений превращалось в беседу о погоде. — Почему так? И что можно сделать? — Не знаю. И… не знаю. То ли мне нужно привыкнуть, что в этой квартире есть кто-то, то ли… — с шипением сам себя одёрнул. Они не врали друг другу. Всем остальным — со скрипом, но можно было, а любимому — нельзя. Если уже солгал, будь добр признаться и исправить положение. Арсений переключил внимание на произвольную точку на чужой толстовке. — Вру. Я по тебе соскучился. Очень. Но не вижу в тебе того же, потому не знаю, как себя вести. Не будь зрения — давно бы уже прилепился руками, ногами, губами и всем остальным, а теперь вот просто жду. И расстраиваюсь, что никак не дождусь. — Я по тебе соскучился, — тем же тоном повторил Антон, становясь похожим на диктофонную запись. — Очень. Не будь у тебя зрения — я бы позволил себе выключить мозг и упасть в твои объятия, но сейчас ты видишь выражение моего лица, знаешь, как смотрю на тебя, так что теперь я просто жду. И тоже расстраиваюсь. — Паша бы сказал, что мы идиоты, — виновато улыбнулся он, найдя в другом зеркальное отражение своей эмоции. — Хорошо, что его тут нет. А что сказал бы ты? — Сам знаешь. Сожитель сверкнул зелёными глазами и показательно задержал вдох, откликаясь на неозвученное «Не двигайся». Правда почти сразу удивлённо отпустил глоток воздуха, когда Арсений ненавязчивым движением стянул розовый предмет гардероба, и больше не мог восстановить спокойный ритм дыхания, пока его нывшие от удовольствия пальцы бегло ощупывали все открытые участки юношеской кожи. Предплечья, впалый живот и ключицы тоже были в царапинах, но плоских, которые он просто не мог заметить вслепую, а всё же не менее страшных и почему-то… завораживающих? Наверное, если бы мужчина сначала раздел Антона, а потом узнал как человека, реакция была бы совершенно другой. Наверное, ему было бы неприятно, неуютно, странно, но теперь это был не просто «кто-то» — это было его личное солнце. Всё такое же яркое и, черт возьми, неприлично горячее. — Можно я повторюсь? — шепнул он за секунду до того, как коснулся самого большого шрама на груди губами. Ужинать они будут либо через пару часов, либо завтра утром, перед работой. Отпускать от себя это произведение искусства было нельзя. В ответ охнули и покачнулись, зарываясь пальцами в его волосы, чтобы слабо оттянуть прочь. — Можно. Но сначала перестань меня смущать. Покорно оторвавшись от бархатной бледной кожи, Арсений оставил во взгляде хитрое выражение, намекавшее, что продолжение будет, вложил острые скулы в свои ладони и посмотрел куда-то глубже, чем зрачки или радужки. А после — выдохнул то, что произносил около месяца назад, теперь действительно в полной мере осознавая смысл слов: — Господи, ты такой красивый. Лицо напротив сначала смущённо порозовело, затем второй, видимо, прочувствовал сказанное полностью и стал пунцовым, передавая ему жар через щёки. Чужой рот приоткрылся, не издав ни звука, пока глаза, упавшие на его губы, голодно их ощупывали. Он улыбнулся, приближаясь ещё на шажок — так, чтобы врасти телом в тело: — Давай ты согласишься пойти со мной в субботу, потому что сам вызвался проводить их вместе, и на этом мы закончим разговаривать сегодня? — Садюга, — прошипел Антон сквозь зубы, а после сорвался наконец с надуманной цепи и со звоном чего-то упавшего впечатал его поцелуем в холодильник за спиной. Лишь мысленно мужчина пошутит, что он — амбассадор компромиссов в их отношениях. И попробует заранее прикинуть, насколько неприятно ему будет завтра сидеть, пусть на деле важнее было то, что вернуть, как выразился Паша, блудного сына всё же удалось. Объяснить, доказать, дать уверенность в собственном чувстве — у-да-лось.