Не двигайся

Радостное щебетание будильника по утрам было невыносимо — каждый день в неизменные восемь утра Арсений выходил из неосознанной тьмы сна и вступал в осознанную тьму новой жизни. По привычке открывал глаза, которые упирались в непроглядный мрак полной слепоты, и вздыхал всегда с одними и теми же нотами бессилия. Зачем он продолжал имитировать жизнь? Вставать, ходить, разговаривать… Никто из его знакомых не понимал, а только шелестел слова о надежде на скорейшее выздоровление. Сам же «больной», конечно, в то не верил, и механически двигался по своим двум порочным кругам, что сменяли друг друга в зависимости от дня недели. Разница состояла лишь в том, поведут ли его к психологу — беседовать или в рабочий кабинет — вести очередное совещание, вглядываясь в «ничего», шуршавшее бумажками для видимости деятельности. «Ничего» было постоянной величиной, на которую не влияли громкие звуки, прикосновения и запахи, из коих состоял новый мир Арсения, поделивший жизнь на «да в глаза бы это всё не видеть» и «о, вот так получше будет». Но стоило отдать должное друзьям и коллегам — они действительно старались дать ему полное ощущение реальности происходящего. А тем временем уложить в сознании мысль, что этот день сурка — не сон, становилось всё труднее. Мужчина наощупь выключил раздражающих птиц, кричавших из динамика телефона о начале очередного дня, и сел на кровати. Приятно было ощущение плотной хлопковой ткани под ладонью, опущенной на простыню. Ступни холодил шершавый ламинат, что был не из дешёвых, а потому — с пористой структурой дерева, каждую складку которого он успел выучить за пару месяцев, когда ощущения кожи стали единственными хорошими моментами дней, проведённых в «ничего». По сложившейся традиции не накидывая на голые плечи одежду, Арсений пробрался на кухню через огромную квартиру привычным путём. Если б он был зряч, то знал бы, что оставил на светлых обоях вполне различимый след от руки, которая по утрам нащупывала дорогу вдоль стены всегда на одном и том же уровне. Кофемашина казалась сложной в использовании только первые пару дней, пока не выведен был алгоритм. Воду — в чашку, а оттуда — в специальный отсек, хотя приходилось недовольными влажностью пальцами контролировать её течение, чтобы не пролить мимо, как случалось ранее. Молотый кофе, излишки в виде горочки которого он всегда снимал пальцем, не строя из себя аристократа, в холдере придавливался обратной стороной специальной ложки-пресса, затем шла незамысловатая комбинация действий: нижняя кнопка, ожидание длиною в минуту, верхняя кнопка, ожидание три с половиной минуты и второе нажатие сначала верхней, затем нижней. Видите, не так сложно? Вот и он не видел. Пусть Арсений не различал солнечный свет, которого в Петербурге и без того было не много, у него появилась привычка выбираться на балкон своей новостройки в спальном районе и подставлять лицо лучам. Для ощущения нежного прикосновения фотонов не требовалось даже знать, вышло ли светило вообще — рассвет мог и вовсе не наступать больше никогда, а слепец всё равно выходил бы тот встречать. Или, на деле, сам он стал этим восходом — каждое утро, в одно и то же время показывался миру, который помнил в общих чертах, и встречал всё с вымученной улыбкой, которую окружающие воспринимали как храбрость, тогда как она была принятием. В конце концов это ведь его мозг решил, что глаза устали видеть? Значит, так было нужно. Привыкнуть различать одежду по материалу и использовать телефон через голосового помощника было не так уж тяжело, и единственным, что слегка колебало его фатализм, было чёрное «ничего». Оно пахло, издавало звуки, даже говорило с ним, но всё равно не становилось менее пугающим, потому что шевелилось. Мужчина волосками на коже чувствовал, как мир двигался, проносился мимо его осторожных, неторопливых жестов, и всё не мог понять, как заставить тот притормозить на секунду, чтобы вытянуть руки и прикоснуться к пышущему жаром эфемерному телу. Жизнь бежала мимо и даже не думала замереть для него хоть на мгновение. Усталый вздох, глоток наверняка коричневой жидкости, опущенные веки. Нужно было собираться на приём к врачу, а он думал только о том, как глупо жить с вечно закрытыми глазами и всё равно зачем-то их закрывать. Эти мелкие особенности восприятия своей приобретённой слепоты скорее забавляли — было интересно прощупывать обновлённую логику, как он трогал теперь всё, что звучало, пахло или шевелилось. Раз руки стали его глазами, на какую часть тела, например, перешла их роль? Как далеко мог зайти этот круговорот обязанностей? Станут ли ступни выполнять функцию почек? Эти и другие вопросы, относившиеся к категории «в порядке бреда» вызывали на тонких губах, спрятанных за стенками чашки, слабую улыбку. Оптимистом он никогда себя не считал, да и в серьёзной сфере бизнеса это бы его погубило, а вот больное чувство юмора за ним числилось ещё со школы. Даже, пожалуй, усугубилось… В дверь позвонили. Кажется, сегодня времени на обряды было потрачено непростительно много, а на пороге уже ждал сопровождающий, с которым он не хотел говорить и соприкасаться. Чтобы отвезти к психологу, который ему не был нужен. Зачем помощь тому, кто вполне доволен жизнью? Да, ограниченной стенами квартиры и офиса, да, почти лишённой социальной составляющей, проходившей под шелест деревьев во дворе, но всё равно жи-знью. Пока в квартиру упорно пытались попасть, ловкие пальцы уже перебирали вешалки в поисках чего-то наименее шершавого и колющегося — по цветам он одежду уже не различал, естественно, потому весь гардероб был чёрный, но материалы в шкафу имелись такие разные, что было где разгуляться. Выходя из себя и квартиры, Арсений протянул в «ничего» руку. Тёплые волны пошли мурашками от обветренных пальцев на запястье. Его помощник, а, по совместительству, и лучший друг, был прекрасным человеком, но очень дёрганным, быстрым, хрустящим. Все чужие слова и движения сопровождались звуком истоптанного в мелкую крошку щебня — и тот тоже двигался, как весь остальной мир, слишком спешно, чтобы мужчина мог угнаться. Притормозив сопровождающего осторожным рывком руки на себя, он надеялся не столько отмазаться от встречи или поговорить, сколько дать себе лишнюю минуту, чтобы привыкнуть в очередной раз к ощущению прикосновения: — Серёж, я к нему не хочу. — Знаю. Ты говоришь это три раза в неделю. А я продолжаю отвечать, что таковы условия компании, — сухой голос стал мягче, его потянули дальше. — Всё? Все обряды твои соблюли? Идти можем? «Спасибо за понимание, конечно, но куда ж ты всегда так торопишься?»

***

Кабинет штатного психолога изо всех сил старался казаться уютным: бархат подлокотника кресла щекотал кожу, пахло книгами и парфюмом для помещений, но сидевший напротив мужчина, сохраняя голос ровным, уже нетерпеливо стучал короткими ногтями по чему-то картонному. Слепец понятия не имел, что тот каждую их встречу держал в руках, но звук постоянно был новый и будто из раза в раз — на тон ниже. Вот уже какой день они встречались, а тишина так и не уходила. При всей комфортабельности обстановки, как только за Серёжей закрывалась дверь, кабинет тоже становился частью зияющей чёрной пасти мира. — Арсений Сергеевич, если Вы ещё месяц собираетесь молчать, пользы от этих сеансов опять не будет, — произнесли всего в паре метров от него. Так близко, что спина вжалась в мягкую спинку, желая вернуть расстояние. Это была уже пятая попытка «собеседника» достучаться за последние полчаса, но, с вызовом глядя туда, где по его расчётам должны были находиться чужие глаза, пациент только сидел, не меняя позы, и пальцами правой руки еле заметно оглаживал бархатную обивку мебели. — Кажется, Вы не отдаёте себе отчёта, что терапия — это важное… — Да знаю я. В моём списке двадцати пяти важных дел это — двадцать шестое, — он услышал, как скрипнуло лицо второго, и улыбнулся мягко, стараясь сгладить слетевшую с языка грубость. — Паш, я понимаю, что ты просто делаешь свою работу, что ты профессионал, потому что сам же и нанял. Но от тебя мне нужно было только подтверждение диагноза, а не лечение. Помощь мне не требуется. — При всём уважении, — тот хрустнул пальцами, давая понять, что уважение уже давно пошатнулось, — я отказываюсь понимать, как можно сознательно отказаться от зрения. Да, мозг сыграл злую шутку, но ведь психосоматическая слепота лечится гораздо проще, чем обычная… — Ты хочешь от меня честное объяснение? — Да. Мы для этого с Вами тут и собираемся, если Вы не заметили, — короткий хлюпающий звук обозначил косую ухмылку уголком губы. Арсений подался вперёд, понизил голос. — У меня впервые есть более важные проблемы, чем статистика продаж, бесконечные таблицы и виноватые лица сотрудников. Я буквально устал видеть офис, в котором мы сейчас сидим. И, благо, больше не приходится это делать, — поморщился от долетевшего из-за стены чьего-то приглушённого мата и взял паузу, чтобы вернуть мысль в нужное русло. — Да, это всё неудобно и непривычно. Да, жить во мраке страшно до чёртиков, но я взрослый мальчик и могу с этим справиться. — И Вы планируете прятаться в четырёх стенах привычной обстановки до конца дней? Использовать друга для бытовых дел типа бритья и ходить в трауре из-за невозможности гармонично подбирать цвета? Это мало похоже на взрослую позицию, — скрип повторился. С таким звуком второй, видимо, хмурился. — При всём уважении. — А это уже не твоя забота. Понимаю, что хочешь, как лучше… — Как раз моя, — его перебили не столько фразой, сколько жестом, перехватив озабоченную тканью руку в порыве. — Мне платят неприлично большие деньги, чтобы я не оставлял людей в беде, так что я не намерен… — Ну, вот и поговорили, — он резко поднялся, стараясь вспомнить, сколько шагов нужно было сделать вправо, чтобы не вписаться снова в журнальный столик. — Тогда до встречи послезавтра, — его провожали молчаливым осуждением, от которого воздух жужжал, как провода под напряжением. У самой двери мужчина обернулся. — Паш, будь хорошим парнем и притащи какую-нибудь колонку, чтоб хоть музыку включать. Мне надоело сидеть в тишине по часу каждый раз. А говорить нам, видимо, не о чем. Он не планировал хлопать дверью, но сквозняк подвёл — и грохот больно ударил по чувствительным ушам. Серёжа подскочил в секунду, перехватывая его локоть, привычно не стал спрашивать, как прошёл сеанс, потому что всё здание компании прекрасно знало — директор отказывался от лечения и отсиживал положенные часы только из-за того, что таково было условие сохранения поста. И снова, как в плохом кино, одни и те же сцены: дорога домой с приоткрытым окном, чтобы шум улицы перебивал бессмысленные попытки друга вывести его на диалог, очередная чашка кофе, чтобы прогнать из головы ощущение беспомощности и страх перед будущим, прослушивание аудиокниги, чтобы заполнить тишину квартиры голосом, не требовавшим ответа. Всё как всегда. Тусклая стабильность, завершающим пунктом которой стала беспокойная ночь, проведённая в ужасе от окружающей черноты. Засыпать было неприятно, потому что сны подкидывали яркие картинки прошлого — такие цветные и сочные, что на время забывались и насущные мелкие проблемы, и слепота. Это било с неистовой силой по оголённым нервам, когда приходилось вспоминать, что зряч Арсений становился только по ночам, в своем воображении, что утром снова останется наедине с чёрной пастью мира, который проносился поблизости и продолжал существовать без его участия. Он не был одинок, но в своём мраке пребывал один, и тот откусывал части его души, намереваясь оставить только физическую оболочку. Такую же пустую, как «ничего».