Венти никогда не был собственником. Он легко отдавал то, что держал при себе, и так же бесцеремонно брал что-нибудь у других. Он знает, что у людей так не принято. Он даже привык со временем поступать подобно им. Изумлённо смотрел, когда кто-то трогал его вещи, и сам просил разрешения.
Потому он даже удивился, когда тихо проскользнул в квартиру, пытаясь слиться воедино с лёгким сквозняком, который вместе с Венти здесь прописался, и услышал знакомый звук струн.
Во-первых, Сяо, каким бы человечным себя ни считал, всё равно вёл себя бесшумно и много молчал, наблюдая, выжидая. Поэтому в квартире должно было быть тихо, как и всегда.
Во-вторых, Венти уже успел взять да присвоить себе мелодии своих инструментов.
Он никогда бы не подумал, что может быть таким алчным! Ему никогда жалко не было ни сил, ни жизни, ни песен, – ничего. Мир, не верящий в Богов, совсем его смягчил, приземлил, сделал похожим на своих обитателей.
Как хорошо, что Венти способен вспомнить, кем является, за мгновения. Это позволяет ему мягко приблизиться к комнате, дверь в которую оставалась приоткрытой, и разглядеть Сяо, сосредоточенно прижимающего пальцы к ладам гитары и тихо-тихо щиплющего струны.
Венти улыбнулся и припал плечом к стене. Может, так он станет более заметным, но и он сможет получше разглядеть лицо Сяо. Тот отчего-то хмурится, струны ему придирчиво не поддаются: звенят совсем не те, которых он хочет коснуться, жужжат, издают глухой сухой звук, когда Сяо легко оттягивает их.
В следующую секунду его глаза смотрят прямо на Венти, и он задерживает дыхание, замирая с глупым радостным выражением на лице.
– Я не думал, что зажимать струны так больно, – с очень серьёзным лицом поясняет Сяо, ни капли не удивлённый присутствием Венти.
И самому Венти это нравится. Нравится быть самой собой разумеющейся частью его жизни. Нравится появляться тогда, когда нужен, нравится находиться рядом. Да и сам Сяо ему нравится – нечего всё валить только на чувство своей неотъемлемости.
Вместо того, чтобы наконец вдохнуть, Венти с хриплым смехом выдыхает весь воздух из своих лёгких.
Он втекает в комнату и подходит к кровати, где Сяо всё так же непоколебимо держит в руках гитару, недалеко от его ноги светится экран телефона с картинкой основных аккордов. Солнце сквозь сомкнутые шторы не может блеском отразиться от корпуса инструмента, поэтому гитара в руках Сяо кажется какой-то матовой, шершавой, бархатной, твёрдой. Венти её не сразу узнаёт. В его руках от струн, от лака, от пальцев отражается свет всех источников в округе.
– У тебя это выглядит легко, – без зависти говорит Сяо. Венти сначала треплет его по волосам, а потом понимает, что сделал, но, не успев себя наругать, видит, как Сяо протягивает гитару к нему.
Венти сразу же без раздумий перехватывает её ладонью у основания грифа и разжимает пальцы, позволяя гитаре падать до тех пор, пока она не ударится головкой грифа о его ладонь и не повиснет в нескольких сантиметрах от пола. Сяо пристально следит за этим движением, за тем, как Венти мягко укладывает гитару к себе на колени, садясь рядом, и поворачивается корпусом к нему.
– Смотри, – кивает Венти на свои пальцы и крепко прижимает их кончики к струнам. Кожа на них не вжимается, не натягивается, лишь упруго давит на лад. Другой рукой он проводит по струнам, вырывая звонкий протяжный звук. Сяо отмечает, что у Венти твёрдые пальцы с натёртой кожей, прибитой, прижатой почти до дубовости. – Не знаю, почему, но по какой-то причине люди думают, что на музыкальных инструментах играть не больно, – пожимает он плечами. – Знаешь, пальцы там, шея, спина…
– Тебе и сейчас больно? – тихо спрашивает Сяо, быстро поднимая взгляд к бирюзовым глазам.
«Чёрт бы тебя побрал, Сяо», – думает Венти.
Зачем ты так делаешь? Говоришь, двигаешься, ведёшь себя так, будто помнишь. Кажется, будто всё знаешь, но зачем-то хитришь, зачем-то притворяешься, не можешь сказать, что узнаёшь. А на лице всё равно отражаются твои неуверенность и недогадливость. Искреннее непонимание.
– Уже нет, – улыбается Венти, склоняя голову к плечу и осматривая Сяо.
Тот выдерживает его взгляд долго, чуть щуря глаза и будто спрашивая, чего он хочет. Но Венти не уверен, чего он хотел бы прямо сейчас: довести Сяо до сердечного приступа внезапным поцелуем или силой впихнуть в его голову воспоминания.
Поэтому Венти улыбается. Всегда так делает. Когда весело, когда грустно, когда хорошо и когда плохо. Сейчас вот, например, ему странно на душе. Неопределённость давит на него изнутри черепной коробки, он вдруг думает, что совсем не понимает человека, который перед ним сидит. Чем он живёт, если ничего о себе не знает?
– Для чего ты хотел научиться? – Венти кивает подбородком на гитару и передаёт её обратно в руки Сяо. Он обхватывает левой рукой гриф и неуверенным движением перебрасывает правую через корпус. Не отвечает, отворачивая лицо в противоположную сторону. Венти улыбается шире, перебираясь к нему за спину, и опускает ладони ему на плечи, чуть сжимая. – Расслабься, Сяо, это должно делаться не так напряжно. Какие аккорды успел выучить?
Сяо сильнее горбится под давлением крепких рук и совсем безоружно вцепляется в гитару, будто она его единственное спасение. Обнимает её обеими руками, пока Венти ворчит, пытаясь его растолкать и выпрямить обратно.
– Ну Сяо, что ты делаешь, сядь нормально, – протяжно просит Венти и замирает над ним, стоя коленями на кровати и держась руками за его плечи. – Ты чего?
Венти успел испугаться, что у Сяо что-то сильно заболело, а он его ещё и тряс от всей души. Но он осторожно опускает гитару на пол, где она остаётся лежать струнами вверх, и Венти даже наплевать на то, что в перспективе инструмент может стать хорошей целью для чьей-то ноги.
– Э-эй? – переспрашивает Венти, поднимая ладони перед собой и ожидая реакции Сяо.
Он оборачивается к нему с совершенно – абсолютно точно, Венти узнаёт эмоцию моментально – смущённым выражением лица и даже в глаза ему не смотрит. Венти коротко смеётся и садится, подминая под себя ноги.
– И какой из моих вопросов вызвал такую реакцию? – улыбается Венти и ждёт, когда Сяо на него посмотрит. Время тянется долго, а Венти иногда слишком инфантилен и нетерпелив. Редко. Но сейчас он не может самого себя удержать – оно ведь всё такое знакомое, приятное, проверенное миллион раз, не ошибёшься – и протягивает руки к лицу Сяо, заставляя на себя посмотреть. – Ся-я-яо, говори-и-и.
А тот будто и не замечает этого жеста, только косит взгляд в сторону.
– Я же всё равно вытяну, не мучай ни себя, ни меня, – продолжает Венти и интуитивно гладит его большими пальцами по щекам, очерчивая скуловую кость.
Сложно сказать, что именно на Сяо подействовало, но он тихо говорит:
– Хотел сам сыграть ту песню, – бормочет и всё-таки смотрит на него.
А что Венти?
Венти сразу же понимает, о чём идёт речь.
Если долго слушать чьи-то песни о прошлом, можно там и остаться. И надолго закрывать глаза нельзя – можно вообще никогда не вернуться.
У Венти догорает третья по счёту вселенная, умещённая в его мир. Первые две пеплом лежат в углу. У него взрываются звёзды – все разом – и ко всему прочему Луна падает на Землю. Вот примерно такой у него ступор, если в сравнении. Когда что-то настолько неизбежно, что ты обессиленно замираешь и просто ждёшь конца.
И Венти тоже просто замирает и ждёт конца. Когда его сердце остановится – всё, давай, ты больше мне не нужно, иди прочь – или когда Сяо всё это прекратит. Заметит наконец чужие ладони на своём лице, нахмурится, оттолкнёт и попросит уйти. И гитару забрать. Вообще все свои немногочисленные вещи. И обратно на улицу, к ветрам, к полям, в далёкое прошлое, которое встаёт у Венти перед глазами, как только он их закрывает.
–
Ба...– Сяо тут же осекается, хмурясь, будто сам не понял, что хотел сказать, и у того, чьё имя почти назвали, под кожей щиплет почти до боли. Ноет прямо посередине груди. – Венти? – он слегка вертит головой и пальцы Венти мягко сползают к его плечам. Тот моргает пару раз и прижимает ладони к своей груди, переплетая их. Как-то нервно смеётся, сам теперь отворачиваясь.
И тут уже Сяо, копируя его жест, приближает его лицо к себе. У самого вид неуверенный, но смотрит он требовательно и чего-то ждёт. А Венти опять не знает, что делать.
Вот бы всё было не так. Чтобы время не текло так стремительно, чтобы города не росли на руинах, чтобы ветер пел в его руках, чтобы по колено ногами в траве или на высоких скалах, на ветвях деревьев, спелыми яблоками и острыми стрелами, чтобы вились флаги, звенела кольчуга, ковались мечи. Чтобы он не чувствовал себя так одиноко, когда рядом с ним самый любимый человек.
– Прекрати, – выдыхает Венти сквозь сползающую улыбку. Он вообще ничего говорить не хочет. Хочет беззаботно рассмеяться и действительно ни о чём не жалеть. Быть свободным от прошлого и своих же чувств. Но это уже выше него. Где-то там, под облаками, в переливах ветра, куда ему больше не достать.
Сяо всё равно не отпускает его и даже дышит беззвучно. Ждёт. Будто вся вечность у них впереди, будто сам Сяо это помнит. Он молчит, но как всегда – от их знакомства до необозримого будущего – без слов умеет показать, чего хочет.
Венти вздыхает.
– Ты просто такой... – говорит он, совсем теряя улыбку. –...такой привычный. Ведёшь себя как всегда.
– Наверное, – соглашается с ним Сяо, неуверенно поджимая губы.
– Наверное? – не понимает Венти.
– Я не знаю. Просто странное чувство. После того, как тебя встретил, всё будто на свои места встало, – Сяо вздыхает, устало падает на подушки, подбирая с покрывала телефон и убирая его на тумбу. – Но ты почему-то грустишь и ничего мне не говоришь, дурачишься. Ты только во время той песни выглядел серьёзным, – напоминает Сяо, и Венти поджимает пальцы рук, садясь поближе к Сяо, вытягивая ноги рядом с чужими.
– Ты поэтому хотел её сыграть? – уточнил Венти, поглядывая непонятным взглядом на гитару. Сяо кивает, что Венти чувствует своим плечом. – Она не стоит того, чтобы о ней говорить
вслух, правда…
– Я видел что-то, – перебивает вдруг Сяо, и Венти поднимает брови, склоняясь к его лицу. На тихое «что?» Сяо задерживает дыхание перед тем, как продолжить. – Лучника в рассветном тумане на поле боя.
Венти не стал ничего говорить по этому поводу, позволил себе ласково провести по волосам Сяо и сполз ниже, укладываясь рядом. Сяо воспринял это как нечто обыденное, оборачиваясь к Венти и приобнимая его рукой за плечо.
***
– Мне иногда кажется, что я помню то, чего со мной никогда не случалось, – пожал плечами Сяо, когда Венти набрёл на него, стоящего на балконе. Это, между прочим, прерогатива Венти – стоять здесь вот так, в одиночестве, наблюдая за далёким небом с такой тоской, которая присуща только потерявшим крылья птицам.
– Я слышал, такое иногда случается. Люди просто верят в то... – Венти мягко улыбнулся, подходя ближе и упираясь ладонями в подоконник. Окно было открыто, и, высунув голову, Венти мог оглядеться по сторонам и рассмотреть улицы в очередной раз. – ... во что хотят верить.
Сяо не кивнул в ответ, лишь нахмурился. Венти бесстрашно перевесился на улицу почти наполовину и его ноги отлипли от пола.
Он бы точно выпал после слов Сяо, если бы не ухватился покрепче за подоконник.
– Но ты ведь не поступаешь так, – отчего-то уверенно произнес он. – Будто ты и не человек.
Было, наверное, в этом что-то опасное. Судьба ведь не любит, когда кто-то начинает играть не по её правилам. Например, когда мухлюет в карты или забирает мелкие монеты из чужой копилки. Или когда вот, как Венти, ничего прямо не говоря, не подставляясь, умудряется возвращать воспоминания о том, что помнить, возможно, не стоит.
С другой стороны, сколько раз нужно было лишить Сяо воспоминаний, чтобы он смирился с тем, что не знает, откуда взялся и где жил в детстве? Да и детства не помнит. Говорит, в этом нет смысла.
Для Венти есть. Почему вдруг так случилось, что он, закрыв глаза, слышит скрип мельниц и песни ветров, а Сяо не помнит своего настоящего имени? Неужели Адепту не дозволено хотя бы этого? Зачем тогда мучать его душу, держать на земле, заставлять жить?
Ведь он по-настоящему никогда не умрёт. Подобные им существа не могут исчезнуть бесследно, они навеки остаются вплетёнными во время, растягивающееся как смола.
Венти улыбается. Опять. Он не может не – ведь он делает это дольше, чем руины легендарного Мондштадта лежат под землёй.
– Кто знает, может быть, и ты тоже?
Сяо хмыкает в ответ, но не отрицает. Всё может быть. С Венти, честно говоря, можно поверить во что угодно. А на самого Сяо он возымел огромный эффект. Почему-то каждый раз ладони сами тянутся к нему в попытке прикоснуться, а с губ слетают слова, хотя Сяо знает о себе, что говорить не любит.
Ему в принципе странно даются знания о себе. Он будто отыгрывает роль, карикатурно и театрально избрав одну яркую черту характера – уединённость – в качестве главной. Но настоящие люди ведь так не живут. Они кричат, роняют слёзы и разливаются смехом, угасают и вновь вспыхивают.
– Я...
– Не заставляй себя, – ласково говорит Венти, подходя ближе и поглаживая по щеке. С недавних пор такая вседозволенность больно кусала руки, когда он воздерживался. Будто бы вести себя отстранённо от Сяо было невыносимо до физических стенаний.
– Ты ведь знаешь, кто я, – вновь не спрашивает, а утверждает Сяо, прижимаясь к чужой ладони. Она мягкая и привычная, будто и должна быть там, где сейчас лежит. Венти не отвечает, но Сяо видит в его глазах все ответы на свои вопросы. – Так расскажи.
– Не могу, – печально отвечает он.
И снова в его глазах оседает всё, что Сяо может по кусочкам собрать в полноценный ответ. Венти и правда время от времени смотрит на него так, как просто не могут смотреть люди. Как олицетворение времени, вечности, чего-то настолько продолжительного, что голова начинает кружиться от осознания того, насколько оно недосягаемо и неприкосновенно. Так могут смотреть только Божества, знающие тайны того, как был воссоздан Мир. Вот так Венти иногда и смотрел. И будто от него ничего не оставалось, кроме этого взгляда.
То, что Сяо всё это видит, лишь толкает его на мысль о том, что он тоже мог когда-то знать нечто подобное.
Венти действительно не мог рассказать. Обида на нечто невещественное одолевала его, но он всё ещё мог чувствовать, что ходит по грани, наталкивая Сяо на размышления. Откуда-то он знал, что, если расскажет, сделает только хуже. Может, вообще проснётся однажды и даже не вспомнит о бывшем Адепте. Всё-таки, были в этом мире силы, способные влиять абсолютно на всё. И ему, не́когда Божеству, поначалу было тяжело принимать тот факт, что теперь он далёк от подобного могущества. Не способен больше на всё то, ради чего вообще существовал когда-то. Он боялся, что потеряет Сяо теперь уже навсегда.
Если Сяо вспомнит сам, Венти будет как будто и не при чём. И им, возможно, ничего не будет за такую крохотную шалость.
***
– В моём сне ты звал меня Алатус, – шепчет Сяо, когда Венти, присаживаясь на край кровати, склоняется к нему.
Сяо выглядит открыто, уязвлённо, но знакомо. И сам льнёт к Венти, прикасаясь к его плечам ладонями, чтобы подтянуться поближе. Венти ничего не отвечает вслух, только читает по чужим жестам: сегодня бывшему Адепту во сне явились воспоминания об их бывалой близости. Только в такие моменты Венти позволял себе звать Сяо по имени, которое крепило цепи на душе демона. Что-то тайное, запретное, неприкосновенное. Оно было ему доверено, и Венти ласково и нежно берёг его, лишь изредка, в моменты крайней переплетённости их существ, позволяя себе подёргать за эти оковы, разбудив в Сяо что-то глубинное и древнее.
– Отчего же мне тебя так не звать? – спросил Венти, не ожидая ответа. Сяо смотрел ему в глаза, когда следующее слово лёгким движением губ поэта осело и на его собственных. –
Алатус? – без звука, даже не на грани шёпота. Сяо ощутил своё имя только прикосновением и прижался к улыбнувшемуся рту поцелуем.
Венти примкнул ближе, мазнув языком по чужим тёплым губам, и за несколько мгновений выпустил из рук контроль.
Он вспомнил. Вспомнил сам. Пусть здесь не обошлось без переплетённых хитростью действий Венти, пусть это его песня – его чарующая мелодия, его завет, единственная его хрупкая магия – заставила Сяо вынурнуть из забвения ради одного крохотного вдоха. Но того было достаточно, чтобы воспоминания сами начали возвращаться на место, которое им было предназначено.
Сяо в его руках подобен пластилину, мягкой глине, которую можно бесконечно сжимать, мять и оглаживать, придавая любую форму.
Венти отрывается от него, гладит его подбородок, видя нечеловеческий блеск в глазах напротив. Он погружает два пальца в его рот, надавливая на язык, переходя на внутреннюю часть щёк, проходясь мимоходом по рядку зубов, ощущает, как влажно и тепло там, как чужой язык обводит его пальцы, разъединяет, прикасаясь к каждому в отдельности.
Большим пальцем второй руки Венти растирает одно место на его покатых плечах, надавливая на одну и ту же мышцу, чувствуя себя котом, который сжимает и разжимает лапы, когда ему приятно.
Приятно от чужого взгляда, от голода, от наконец вспыхнувшего узнавания в глазах напротив.
Сяо кладёт ладони на его ноги, гладит бёдра, притягивая к себе поближе, заставляет опуститься на свои колени, пока сам Венти вынимает пальцы из его рта, надавливая напоследок на влажную нижнюю губу.
Другая рука Венти с плеча перемещается на грудь, сильно давит, толкая Сяо назад, и опускается к паху, начиная гладить сквозь ткань. Под пальцами ощущается тепло человеческого – обманчиво похожего на обычное людское – тела, твёрдость, и он приспускает бельё, кладя вторую руку на член, обводит головку по кругу большим пальцем несколько раз, вслушиваясь в сорвавшийся с губ Сяо стон. Венти поднимает голову, чтобы рассмотреть его лицо, двигает по члену всей рукой, обхватив его ладонью, и, опираясь на одну руку, подползает повыше, не прекращая движения ладонью, нависая над ним.
Сяо чувствует на своих щеках кольнувшие кончики его косичек, с закрытыми глазами и без того чувствительная кожа ощущается очень тонкой и натянутой, будто бы лишнее прикосновение может её порвать, и он вновь стонет, когда одновременно с замедлившимися движениями на его члене к его шее прижимаются ещё и губы.
И становится вообще ненормально хорошо. Почти до безумия, так приятно, так желанно, так много – так
наконец-то, чёрт тебя подери,
наконец-то – что не хочется даже думать о том, что он должен отдать взамен, если сейчас получает это удовольствие, потому что такое наслаждение не может быть безвозмездным, никто не должен просто так дарить подобные ощущения
Он знает, он помнит, что Барбатос бывает требовательным, получающим желаемое, настойчивым.
Губы постепенно сменяют зубы, и Сяо готов верить в то, что сейчас ему прокусят шею и высосут всю его кровь, и даже так он не будет ни о чём жалеть.
– Не торопись, – хрипло выдыхают ему на ухо, когда он, в предвкушении скорой разрядки, начинает сам требовательно толкаться в чужую руку. Движения на члене резко прекращаются, и Сяо стонет больше от разочарования, чем от удовольствия. – Ещё успеешь, – Венти точно какое-то нелюдское создание, потому что никто, имеющий хотя бы капельку иссохшейся человеческой совести, не стал бы поступать так жестоко, прерывая на корню все свои предыдущие действия.
Сяо как-то интуитивно кладёт ему на спину руку, не давая от себя отстраниться, в каком-то жадном хищном движении царапает по ткани одежды, будто бы не готов принимать этого, будто бы готов сейчас заставить довести дело до конца. Мозг Сяо, кажется, даже не успевает обработать следующее движение, когда он кладёт вторую руку на чужой пах, ощущая под прижатой ладонью и тканью твёрдый член, и трёт, стараясь таким образом заставить его вернуться к процессу.
Но когда открывает глаза, он видит улыбку, чужие руки поправляют на нём бельё и одежду, пряча под тканью приподнятый бугорок, будто бы ничего не было.
– Прошу, не издевайся надо мной, – он, наверное, даже готов разрыдаться, пусть и не плакал тысячелетия.
– Но на сегодня тебе и правда хватит, – Венти улыбается, смахивает с себя ослабшую от борьбы не понятно с чем руку и, выпрямляясь, перемещается на край кровати, где ищет упаковку влажных салфеток. – Это тебе за то, что ты так долго вспоминал.
–
Барбатос, – возмущённо шепчет Сяо. – Ты слишком жесток.
