Фото на память

      В полумраке небольшого помещения, где был погашен основной свет, у дальней стены возвышался полукруглый подиум. Драпировка из шёлковой тёмной ткани переливалась в студийном свете отражателей и рефлекторов. В самом центре, воспарив над конструкцией, в свисающих лентах изогнулось крепкое мужское тело. Откинув голову назад, прикрыв глаза, он был полностью расслаблен, доверяя себя целиком и полностью работающему фотографу и его команде.       — Стоп! — в окружавшей всех тишине раздался хриплый, слегка шепелявый голос. — Нэнси, поправь грим с правой стороны щеки, золото-стекло. Сегодня слишком жарко.       Небольшого роста девушка тут же принялась выполнять указание своего босса, будто из воздуха материализовавшись перед моделью.       — Юнги, ты как всегда слишком придирчив, — поморщился Хоби, повернувшись к гримёру, пока та тщательно наносила новым слоем краску, которую Мин называл «золотом» из-за её цвета и тягучей структуры.       — Ты заказчик, я исполнитель, — ровным тоном отозвался Юнги. — В твоей заявке на съёмку было указано, что работа должна была проходить именно сегодня и с нанесением красящих веществ на тело. И не я виноват, что сейчас разгар лета и природа решила превратить всё живое в угли, — шикнул Юнги, внимательно рассматривая на экране своего ноутбука отснятый материал.       — Ой-ой, не будь таким злым, Юнги-я, — расплылся в улыбке Чон.       Несмотря на все протесты Юнги был уверен, что его друг согласен с ним. Мину даже было жаль команду Хосока, которая сейчас участвовала в процессе съёмок, но арт и художественная фотосъёмка — это целое искусство, а смешанная со стилем ню и элементами японского шибари — вообще великий труд. Юнги это знал не понаслышке. Модели, которые делали подобные запросы однажды, часто заявляли, что он монстр и только и умел издеваться над людьми, но после того, как получали готовые кадры, быстро меняли своё мнение и вновь обращались к его услугам, снося все «издевательства» ради удачных фотографий.         Юнги понимал, что позировать было куда тяжелее, чем делать фото. Тело модели затекало от неудобных поз, кожа зудела от нанесённой краски и излишней духоты, которую не могли разогнать даже на максимум включенные кондиционеры, а тугие замысловатые узлы сильно раздражали её покровы, от чего хотелось взвыть, бросив всё на половине пути. Юнги и правда знал всё это. В одиночестве, по ночам, в своей студии он всё пробовал на себе. Часто сидел часами, изучал составы красок, чтобы они не причиняли вред моделям, изучал типы узлов, тренировал их, стирая руки в кровь.         Юнги не работал с теми, кто уже в самом начале начинал жаловаться и причитать, что им неудобно и они не готовы идти на такие «жертвы». Ему было всё равно — не одни, так другие всегда приходили на их место. За годы работы в индустрии фотографии он стал весьма популярным, и многие вставали в очередь, ожидая месяцами гениального фотографа.         — Я не злюсь, а выполняю свою работу, — Юнги смерил друга строгим взглядом поверх очков. — У тебя большие запросы, а так как съёмка необходима для портфолио всей твоей танцевальной труппы, она займёт много времени, и это не говоря уже о съёмке каждого участника по отдельности. Я предупреждал, но ты захотел смешать стили, а это добавило сложности в работу, — Юнги поднялся со своего места, направляясь проверять освещение.       Хосок же ничего не ответил на отчитывающий тон друга, лишь закусил нижнюю губу и опустил глаза. А Юнги ведь был снова прав и был уверен, что Хоби это тоже понимал. Тот неоднократно в самом начале карьеры фотографа помогал Мину и видел, сколько тот трудился, фактически поселившись в своей студии. Он выступал в роли модели для портфолио Юнги, а также часто приходил проведать его между репетициями, заставая того спящим на любых поверхностях полусидя и всегда с включённым ноутбуком.         Сейчас было важно выполнить фотосъёмку по высшему разряду, а не вступать в глупые споры, которые ни к чему бы всё равно не привели, а лишь отобрали кучу времени, которого было совсем в обрез. И не только потому, что заказ был важен для Юнги из-за дружбы с Чоном, но из-за того, что эти фото направятся с Хоби в Нью-Йорк, приходясь фотокарточкой целой труппы.         Всего несколько недель назад Хосок позвонил Юнги среди ночи, пока тот пытался хотя бы немного поспать прямо за столом во время редактирования очередного заказа, и сообщил… Нет, друг орал в телефон так громко, что у Мина разболелась голова, но он чётко понял, что у того появилась великая возможность поехать всей труппой в Нью-Йорк и выступить в Линкольновском центре исполнительских искусств. Для этого им нужна была визитная карточка.         Юнги много ругался, когда Хоби заявил и расписал какой концепт он бы хотел видеть. Ему в самом деле было не так важно, сколько бы это времени заняло у него самого, но слепое волнение, вызывающее маты и переживания за друга и его ребят в виде брошенного сурового взгляда на Чона, были пиком заботы, которую Юнги показывал ему.         Чон Хосок, на деле, был его лучшим другом ещё со старшей школы. Окончив её, они оба поступили в Национальный Корейский Университет Искусств и, несмотря на то, что сам Юнги поступил на интермедия — фотография, цифровое искусство, скульптура с теорией искусства, — а Хосок на корейский танец — современный танец, балет и танцевальная музыка, — они остались друзьями. Они делили в общежитии одну комнату на двоих, а потом, на первых порах после выпуска, снимали напополам квартиру до тех пор, пока не обзавелись каждый своим жильём.         Их дружба казалась сейчас нерушимой. Почти всегда мрачный и необщительный Юнги и весёлый, коммуникабельный Хосок. Все вокруг с самого начала их знакомства пророчили им, что они не смогут стать друзьями, слишком разными они были. Чон Хосок был солнцем школы: уже тогда носил стильные причёски, его глаза всегда улыбались другим, а загорелая ровная кожа и белоснежная улыбка дополняли образ светлого парня. Хосок был лучший во всем — так считали многие, не зная о том, что в то время, пока он сиял на школьной сцене, добивался успеха в музыке и завоёвывал сердца, его оценки падали вниз. Юнги же, наоборот, был замкнутым, необщительным. Вопреки всем школьным правилам носил чёрные одежды — безразмерное чёрное худи было его любимым, — всегда отказывался от школьной деятельности и прятался за роговой оправой огромных очков и чёрной чёлкой, спадающей на глаза. Про него даже ходили слухи, что он не человек, а призрак. Почти никто и никогда не разговаривал с ним и не слышал его голоса. Он всегда задерживался после уроков, проводя всё своё свободное время в школьной библиотеке. Одноклассники привыкли к такому Юнги, но многие продолжали удивляться его успехам в учёбе. Всегда первый по всем предметам, но вечно в тени.         Впервые Хосок подошёл к Юнги, когда он, как и всегда, сидел в дальнем углу библиотеки. Парень активно жестикулировал, пытаясь рассказывать о том, как к нему несправедлив директор и весь мир, что никто не мог понять, насколько важно в его жизни искусство, а не прикладная химия или высшая математика. Юнги внимательно слушал Хоби, а потом, когда тот наконец-то остановился и решил перевести дух, закрыл свою книгу, которую, как он понял, ему спокойно не прочесть, встал и ушёл, оставив своего одноклассника в полном замешательстве. А чего он хотел? Чтобы Юнги пожертвовал своим спокойствием ради того, кто не потрудился открыть ни разу учебника и думал только о своих танцах?  Юнги прекрасно знал, кто и чем занимался из его класса — то, что он ни с кем не общался, не запрещало ему наблюдать со стороны и слышать их громкие "тайные" разговоры во время перемен. Поэтому то, что Чон Хосок был популярным и стремился покорить высоты танцевальной индустрии, он прекрасно знал. Хотя Чон так часто об этом щебетал когда Юнги пытался учиться, что было бы не удивительно, если бы об этом знали и в соседней школе.       Так, вроде бы показав всем своим видом, что не намеревался помогать, Юнги на следующий день был весьма удивлён тому факту, что Чон сам пришёл в библиотеку. Слегка растерявшись, он понабрал уйму разношёрстной литературы и уселся грызть гранит науки. Юнги наблюдал за ним из-за дальнего стеллажа, монотонно продолжая расставлять книги по полкам. Когда проходил совсем близко, то тайком заглядывал через плечо, понимая, что парень совсем плох. Но ведь это не его дело, правда? Юнги считал, что тот должен сам был хоть чему-то научиться, раз не хватило времени на это, когда была возможность.         Когда солнце уже стремилось к закату и библиотека опустела, а все карточки были заполнены, Юнги подошёл к выключателю, щёлкнув им и погасив свет. Он обернулся, чтобы осмотреть ещё раз читальный зал, и заметил у окна включённую лампу. Цыкнув и закатив глаза, которые начинали болеть от контактных линз, он направился туда. На подходе к столу с включённым светом он, наконец, рассмотрел, что за ним сидел ученик. Приблизившись, заметив разложенные учебники, он вспомнил про Хосока, который пришёл сюда сразу после уроков. Стукнув себя по лбу за свою забывчивость, Юнги отругал себя, ведь только что чуть не закрыл его в библиотеке.         — Ты собираешься тут спать всю ночь? — не придумав, как того будить, совсем сердито произнёс Юнги, сам пугаясь своего голоса, который, кажется, охрип. Наверное, ему следовало бы говорить чаще, задумался он, заметив, как Чон вздрогнул, но не проснулся.       — Что?! — Хоби вскрикнул, подскочив на месте, а Юнги тут же убрал свою руку с плеча одноклассника и поморщился. Это было слишком громко.       — Зачем было так орать? — сердито прервал его Юнги, обойдя стол и показываясь в свете лампы.         «Ты что, правда боишься призраков?» — усмехнулся Юнги, рассматривая побледневшее лицо Хосока, а в следующее мгновение ловя на себе его изучающий взгляд. «Ну нет, опять» — Юнги не удержался от того, чтобы вновь закатить глаза, и решил ответить на немой вопрос раскрывшему рот однокласснику:       — Отчитали за отсутствие формы, пришлось надеть сегодня, — Хосок как-то неопределённо качнул головой, и его заторможенность начала выводить Юнги из себя. — Ты ответишь мне на мой вопрос или дальше продолжишь пялиться?       — Я что? Я не пялился, — нахмурился Чон, и к его щекам прилила краска. — Я тут изучал, изучал… — его глаза забегали по изобилию открытых учебников, и взгляд остановился на самом ближайшем, куда он указал пальцем. — Вот, я изучал вводный курс в высшую математику.       — А-а-а, — с неприкрытой усмешкой протянул Юнги и, перегнувшись через стол, внимательнее посмотрел на записи Хосока, — а я думал, это формулы из учебника физики. Ну, что же, тебе виднее, — без интереса заключил Юнги и направился в сторону выхода. — Давай поживее, все уже разошлись по домам, и мне тоже пора закрывать библиотеку, я не планировал просидеть в школе всю ночь. И нет, Чон Хосок, я не местный призрак, или как вы там меня называете, и да, я умею говорить, представь себе, — Юнги холодно ответил сразу на все часто задаваемые вопросы и, не собираясь ждать, пока отвиснет Чон, подошёл к нему, схватил за запястье и потянул за собой.         «Что за идиоты. Но всегда смешно» — веселился про себя Юнги, таща за собой поражённого одноклассника.         — Ты чего вообще командуешь? — наконец сумел подать голос Хосок.         — В свободное время я слежу за библиотекой, а после уроков подрабатываю в ней, и мне не в прикол…         — Так, погоди-ка, что ты сделал с привычным Мин Юнги, кто ты такой? — Юнги обернулся, наблюдая за тем, как не на шутку начал возмущаться Хоби. Юнги на мгновение даже подумал, что тот заболел, слишком очевидным был румянец на его щеках, а глаза слезились. Хотя это могло быть от того, что Хосок совсем не моргал. Юнги привык к такой реакции. А чего он ожидал, когда многие его одноклассники не знали, как звучал его голос, не слышав его никогда, да и в форме он пришёл впервые, всё ещё злясь на завуча, которая решила докопаться до него на последнем году учёбы.         — Ничего я с ним не делал, — совсем устало сказал Юнги, потянувшись ко лбу Чона, чтобы удостовериться, что у того не было температуры. Зачем? Юнги и сам не знал, лишь чувствовал ответственность за посетителей библиотеки. Но чего уж он не ожидал, так это того, что Хосок дёрнется от него, как от прокажённого.         — Что ты удумал? — вздрогнул Хоби, переводя изучающий взгляд на Мина.         — Проверяю, не перегрелся ли ты, а то несёшь какой-то бред, а ты что подумал, что лезу к тебе целоваться? — прыснул Юнги, ловя на себе испуганный взгляд и скучающе добавляя: — Уж прости, я не вхожу в число твоих фанатов. И да, с тобой всё в порядке, кажется, переизбыток знаний просто повредил тебе мозги.         Юнги вновь вцепился в запястье Хоби. Тот был так сильно поражён, что даже не сопротивлялся, пока его вели к выходу из школы, а потом потянули в сторону ворот. Чон закопошился позади Мина только тогда, когда они оказались на автобусной остановке. Юнги всматривался вдаль, надеясь на то, что не пропустил свой автобус из-за этого идиота. Идиота, который продолжал и сейчас рассматривать его, скорее всего надеясь, что это осталось незамеченным. Но у Юнги хорошее боковое зрение, и всё он видел и будто даже слышал, как со скрипом у того начинали двигаться шестерёнки.         — Ты снова пялишься, — холодно произнёс Мин, когда уже казалось, что тот в нём сейчас дыру просверлит, если немедленно не отведёт взгляд.         — Но я… — начал было Хосок, но его тут же перебили.         — Вы все такие поверхностные, — размышлял Юнги, совсем не замечая того, что Чон был уже готов ему возразить. — Стоит увидеть что-то или кого-то, не вписывающегося в вашу привычную повседневность, сразу замираете и начинаете пялиться. Я просто надел другую одежду и снял очки, а ты уже подвис, — усмехнулся Юнги, обернувшись к однокласснику, стараясь одарить того самым строгим взглядом, который имелся у него в арсенале.         — Погоди, — вновь попытался прийти в себя Хосок, откашлявшись, придавая голосу уверенности. — Ты неправильно понял. Я не пялился и в мыслях не было подумать о тебе. Просто ты выглядишь иначе, и твой голос… я слышу его впервые, — Хосок явно злился, что не укрылось от внимательного взгляда Юнги. — Почему ты не ходишь так постоянно?         — А надо? — ответил вопросом на вопрос Юнги, шагнув вперед, заметив свой автобус и благодаря небеса, что не придётся идти пешком.         — Но так ты выглядишь просто потрясающе! — выкрикнул Хосок.         — Предложишь теперь мне встречаться?         — Я… чего?! — в очередной раз коротнуло Хоби. — Да нет же, я не об этом. Ай, да брось, ничего не заменит того, что ты… Как же бесит. Почему тебе так нравится сейчас издеваться надо мной?         — Только потому, что ты пытался навязать мне своё общение лишь ради своей выгоды, — заключил Юнги, пожав плечами, направляясь к остановившемуся автобусу. Мин чувствовал, что Хосок во все глаза смотрел, как он скрывался в глубине транспорта.         Юнги знал, что такое поведение не было приемлемым, но его же никто не заставлял общаться. Хосок сам, как вездесущая и вечно назойливая муха пытался заговорить с ним, но в конечном итоге сдался. А сейчас, когда ему понадобилась помощь, а точнее мозги Юнги, быстренько собрался и приполз к нему, чтобы просить об услуге. Нет, почему Юнги должен помогать ему, он не хотел этого делать, ни вчера, ни сегодня, ни зав…         Его размышления прервал злой голос, который доносился откуда-то с улицы. Юнги повернулся на своём кресле и посмотрел в приоткрытое окно. Хосок бежал за автобусом и что-то гневно выкрикивал. Юнги приоткрыл рот, ведь это было чем-то новеньким. Неужели Чон отвис и, наконец, понял, что его послали ещё вчера, а сегодняшнее поведение Юнги было не актом заботы, а эгоистичным желанием попасть домой. Однако любопытство взяло верх и слишком уж сильно старался Хоби, поэтому Юнги прислушался к словам, которые так упорно пытался донести этот неугомонный парень.       — Да, всезнающий Мин Юнги, ради выгоды я всё делаю. Но лучше уж так, а не как ты… если бы у тебя были бы мозги, то ты понял бы давно, что быть общительным совсем не плохо, как и стремиться к своей цели, — Хосок задыхался от быстрого бега, но, кажется, его не смущало то, что многие оборачивались на него, а в автобусе, прикрывая рот ладошкой, посмеивались две школьницы. Нет, Хоби был в ярости, он продолжал орать: — Если ты, придурок, и дальше будешь сидеть в одиночестве в своём тухлом мирке, то уже совсем скоро останешься совсем один, а в будущем будешь подыхать где-нибудь под забором, и никто не захочет тебе помогать.         Сначала Юнги воспринял поведение Хосока, как проявление слабости. Подумал о том, что тот просто не сумел совладать со своими эмоциями и своей никчёмностью, на которую указал Юнги в библиотеке. Но уже немного позднее, лёжа в своей кровати, Юнги долго размышлял, и его мысли привели к тому, что Хосок был частично прав. Юнги никогда ни с кем не пытался дружить после того, как начал учиться в старшей школе. Нет, он был не готов заводить друзей. Он смотрел на смазливых одноклассников и одноклассниц, видел в них лишь тех, кто однажды посмел бы предать. Он знал, что такое предательство, знал не по рассказам других. Шрам на его правом боку часто обжигал кожу, напоминая о том, что подобного можно ожидать даже от лучшего друга.         Ещё в средней школе он был совсем другим, не таким меланхоличным закрытым фриком, каким он сейчас выглядел в глазах остальных. Тогда он был слишком увлечён своим эго, которое разрасталось со скоростью летящей кометы. Он был готов бить и калечить неугодных ему, причинял много боли, получая от этого изощрённое удовольствие. Его боялись одноклассники, шарахались незнакомцы на улицах, даже несмотря на его хрупкую фигуру и небольшой рост. Юнги тусовался с самыми отбитыми и отмороженными подростками района, которые только и умели, что брать своё, даже то, что им не принадлежало. Они промышляли не только мелкими хулиганствами, дешёвой выпивкой и постоянным потреблением никотина, слоняясь по заброшенным зданиям, но и нападали на беззащитных.         Юнги помнил лицо того паренька, которого они загнали в угол. Им было весело, они были пьяны настолько, что некоторые с трудом стояли на ногах, но всё ещё держали в руках наперевес тяжелые биты. Он помнил, как его друг, Хэ Вон, заметив огонь в его взгляде, подошёл сзади и прошептал: «хочешь бей первым, можешь убить, но забери у этого богатея всё, что он припрятал в карманах». И Юнги напал на него. Сжимая в пальцах металлический кастет, он ударил со всей силы, что у него была, точно попадая в челюсть. Парень упал и, на удивление Мина, не отключился, и это стало его ошибкой. Юнги был не в себе, он точно не помнил, что конкретно в этом парне вызвало его гнев. Может, в голову ударил косячок, который он выкурил перед тем, как отправился на «охоту». Он не знал, зачем раз за разом наносил удары. Не знал, почему в его душе не отзывалось то самое милосердие, которое пыталась привить ему мать. Юнги избивал парня, пока все остальные глумились вокруг, выкрикивая слова: «убей его», «сломай ему кости», — приправляя это все дикими воплями, походившими на смех гиен.         Вспоминая это каждый день, Юнги всё ещё не знал, как так вышло, что парень выжил, и, когда их схватили и обвинили в содеянном, он не сдал его. Он помнил этот взгляд, пока сам стоял в наручниках, как основной подозреваемый перед опознававшим. Помнил, как в этот момент билось где-то в глотке его сердце, при этом он испытывал жгучую ненависть, но не отводил карих глаз от пронзающих голубых. Но всё изменилось, когда парень, на котором ещё толком не успели зажить побои, а его рука была в гипсе, заявил, что среди тех, кого привели сегодня, виноват только один из них. И это был брат его друга Хэ. Парнишка указал на Шика, хотя Юнги был уверен, что тот его узнал. Он хотел было открыть рот, но когда поднял глаза и увидел в дальнем углу свою мать, что прижимала свою ладонь ко рту и тихо плакала, услышав, что её сын не виновен, тут же замолчал. Больше он не мог смотреть ни на кого. Не мог заставить себя признаться и уничтожить этим слишком хрупкое сердце матери.         Юнги долго считал себя трусом. Он каждую ночь прокручивал это в голове. Сидя дома взаперти, потому что родители пристально наблюдали за ним, он пытался хоть как-то себя успокоить тем, что сделал это не ради себя. Воспользовался подаренным шансом лишь ради матери. Но брата Вона посадили, ему светил действительно немалый срок, так как, в отличие от Юнги, тот был совершеннолетним. Юнги был на суде, как и Хэ, слышал вердикт, но ничего не предпринял. Спустя какое-то время, когда всё поутихло, Юнги попытался связаться со своим другом, но тот не брал трубку.         Шли дни, недели, превращаясь в месяца. От Вона не было вестей, он не появлялся в школе, не отвечал на сообщения. И лишь тогда, когда до окончания средней школы осталось всего ничего, каких-то жалких два месяца, Хэ объявился. Он начал общаться с Юнги, как ни в чём не бывало. Мин хотел его спросить о том дне, хотел, чтобы тот выплеснул на него свою злость, сказал, какой он ублюдок, но нет, Вон отмахивался от него всякий раз, когда Юнги заговаривал об этом.         Всё, вроде бы, наладилось. Родители поубавили контроль, и они вернулись на улицы, как в старые добрые. Много выпивали, спускали всё награбленное на развлечения. А потом Юнги начал замечать, что Вон приходил всё чаще и чаще обдолбанным. Хэ мотало из стороны в сторону, в его глазах плескалось безумие. Однажды вечером Вон вновь пришёл очень поздно, вид у него был не из лучших, а взгляд больше походил на звериный. Он прошёл в центр круга, где горел костёр, вокруг собралась вся их компания, и начал нести что-то о большом деле. Говорил, ими заинтересовались очень серьёзные люди и, если они будут сотрудничать с ними и выполнять мелкие задания, то могут разбогатеть.         Деньги. Вот, что всех так сильно подкупило. Ведь люди не опустились бы до такой жизни, если бы у них было всё. Так считал Юнги, потому что знал каждого из их компании, и все они были из бедных семей, которым хватало только-только на то, чтобы влачить своё жалкое существование. Однако, будучи далеко не глупым, он понимал, раз непростым людям понадобились подобные им, то их будут использовать в очень нехороших делах.         За неделю до выпускных экзаменов, пока Юнги сидел в полном одиночестве дома, потому что родители были на работе, и пытался учиться, к нему заявился Вон. Он был опять пьян. Вообще, Юнги редко видел его в последнее время в нормальном состоянии, и даже в школе Хэ вёл себя странно, постоянно озираясь по сторонам, а порой его сильно трясло. Юнги понял, что его друг увяз, и это уже была зависимость, но Вон не хотел об этом говорить, а потому Мин не напирал. Всё же его друг был главным в их банде, само собой заняв место своего брата.         Тогда Вон сказал, что им нужно взять очень важный пакет и отвезти его на другой конец города, где их будут ждать какие-то люди. Юнги сначала хотел отказаться, но чувство вины всё ещё не отпускало и он понимал, что обязан другу, а поэтому согласился. Они вышли из дома сразу же, как Юнги переоделся, накидывая поверх белой футболки чёрную косуху. Они долго шли молча, постоянно сворачивая. Юнги не спрашивал, просто доверчиво следовал за Хэ. И только когда они вышли на заброшенный пустырь, Вон подал голос и попросил задержаться здесь, подождать остальных из их банды, сам же исчез за углом. В тот момент Юнги впервые пробрала дрожь. Он не боялся, но внутренний голос подсказывал ему бежать, ведь к добру это всё не приведёт.         Вынув телефон из узких джинсов, Юнги отправил сообщение Донгу, который по старшинству являлся вторым после Вона. Мин уточнил у того, когда подойдут ребята. Сообщение ушло, но не было прочитано, Юнги скинул следом геолокацию и принялся ждать. Прошло несколько часов, и он весьма замёрз, хоть и на дворе было начало лета, но ночи всё ещё были холодными. Юнги поёжился, услышав звук входящего сообщения. Он мутно помнил, что там было написано: «Шуга, беги, это западня» или «Шуга, Вон сошёл с ума, убирайся оттуда». Мозг Юнги не мог воспроизвести точной картинки, потому что в следующее мгновение он почувствовал боль в правом боку и что-то холодное, что пронзило его. Всё было как в тумане, он фактически сразу потерял сознание и, когда очнулся, уже оказался в белой палате, прикованным к больничной койке.         Он прекрасно помнил лицо матери, кожа на нём была серой, а глаза красными. Она много плакала, а Юнги не понимал, что произошло, как он оказался в больнице. Только после того, как пришёл доктор и сообщил, что его привезли сюда больше недели назад избитым, истекающим кровью и с порезом в районе печени, до Юнги дошло, что на него напали. В голове был сумбур — кто напал, откуда, он не помнил. Не помнил и того, что его избивали, вероятно, потеряв сознание от болевого шока. Он не мог выяснить деталей, потому что его телефон был сломан, а родители отказывались ему приносить другой. Они боялись, это было видно, но почему молчали и старались не говорить с сыном о случившемся?       Спустя две недели, когда он мог вставать, к нему пришёл Донгу. Приятель рассказал обо всём. Как Вон долгое время сходил с ума, как он подсел на наркоту, как часто под кайфом рассказывал, насколько ненавидел его — Юнги — и как сильно хотел покалечить, заставить страдать, а потом убить. Донгу был старше всех в их компании, и он считал это всё пустыми словами и не обращал внимания, думал, что это пройдёт. И сейчас, когда Донгу стоял перед Юнги, он явно сожалел, что не рассказал раньше. Мин видел, что приятель поведал ему всё с неприсущей ему искренностью, не врал и, кажется, сильно сожалел. А потом он ушёл, но перед этим посоветовал уезжать, сказал, что уже всё поведал его родителям и они собирались переехать, чтобы их сын остался живым.         После услышанного Юнги полностью закрылся в себе. Он не хотел ни с кем более разговаривать, не мог есть и спать. Мин сходил с ума только от одного осознания, что Вон решил всё же убить его и навредить его семье. Да, Юнги был виноват, он первым нанёс непоправимый урон семье Хэ, но ведь им всем было когда-то весело. Они все вместе глумились над слабыми и терроризировали окраину города на севере. Вся их компашка знала, что рано или поздно их поймают и заставят понести ответственность. Да, Юнги не признался в своей вине, чтобы понести наказание, но он не мог. Тогда он не понимал, почему Хэ винил его, ведь они все избивали этого парня, пускай Юнги и начал первым, но сейчас чётко осознал, что чего бы он ни сделал в настоящее время, Вон всё равно бы ненавидел его только за то, что он — Юнги — остался гулять на свободе, а его брат сел на долгих десять лет.         Есть всё же пришлось, единственной слабостью для него была мать. Юнги не мог видеть её расстроенной, убитой горем, а потому через силу пытался принимать пищу и совсем немного говорить с ней. Спустя неделю после прихода Донгу мама рассказала, что тем, кто принёс его в больницу, был именно он, и только благодаря ему Юнги сейчас был жив. Мин был искренне благодарен за подаренный шанс и решил воспользоваться им. Послушав своих родителей, юноша собрал вещи, и они сбежали. Именно так он называл их переезд.         Сейчас, размышляя о былых временах, Юнги лежал на кровати и вспоминал слова, которые ему сегодня выкрикивал Хосок, пока бежал за автобусом. Чон был зол на него, но ведь Юнги не был виноват в том, что даже спустя время телесные раны зажили, а душевные стали только глубже. Даже когда их семья переехала, он дал себе слово, что никогда никому не доверится вновь, не расскажет о себе, будет жить тихо в своём мирке. Однако он всё же был виновен во многом, умел только крушить и ломать, выжигая след в судьбах других. Но ведь и остальные вовсе не были святыми. Юнги не хотел кому-то доверять, ровным счётом настолько, насколько не хотел, чтобы доверяли и ему. Но вот этот чёртов Хосок всё портил. Он раздражал Юнги всякий раз, когда пытался заговорить с ним ранее, после того, как они оказались в одном классе. Раздражал своей вечной улыбкой, смехом, дружелюбием. Он раздражал его, и Юнги был уверен, что у Чона была цель, и она заключалась в том, чтобы достать Мина.         Как бы Юнги не отрицал этого, но Хосок был похож на него, но только более светлый, открытый. Хосок хотел быть в центре внимания и когда-то хотел засиять, а Юнги хотел скрываться в тени и наблюдать за всем этим со стороны. Он мечтал запечатлеть все яркие и тёплые моменты навечно. Мысли об этом всегда приводили его к одному виду искусства. К фотографии. Носители могли хранить в своей памяти всё, что желал их хозяин. На свой старый фотоаппарат он делал много снимков. Юнги рассматривал их подолгу, развешивал по своей маленькой комнате, вскоре понимая, что он сделал это недостаточно хорошо. По его мнению, снимки были неидеальны, они не были живыми, и он шёл и фотографировал ещё, скрываясь от людских потоков, выуживая украдкой тех, кто не замечал его.       Он несколько раз фотографировал Хосока в начале учебного года. Чон улыбался на его снимках так искренне и широко, его глаза превращались в полумесяцы, а на щеках расплывался румянец. Однажды гуляя, он сумел сделать несколько фото семьи Чона. На этих снимках позади стояли его родители, а на переднем плане Хосок заливисто смеялся над своим чем-то недовольным младшим братом. Того, кажется, звали Чонгук — Юнги однажды услышал в школе, как Хоби рассказывал про мелкого весёлую историю о том, как тот застрял в заборе, а потом ещё долго плакал, что уронил своё мороженое, пока выбирался из западни.         Прерывая свой поток воспоминаний, Юнги сел в кровати. Он не понимал, какого чёрта помнил такие детали о чужой жизни, и это всё жутко раздражало. Мин одиночка, он хотел быть таким до сегодняшнего дня. Но мысль о том, что всё же, если Хосок прав, то Юнги сейчас упускал прекрасный шанс выбраться из своего заточения, на которое однажды обрёк себя сам. Ведь, если так задуматься, он был ещё совсем юн, учился в школе, а как жили те ребята сейчас, которые остались в Тэгу? Ведь все они были старше его. Чем они занимались? Продолжали воровать, грабить и избивать людей до полусмерти, или всё же смогли выбраться из этого и начали проживать свою жизнь, как законопослушные граждане? Юнги не знал и знать не хотел. Его семья уехала оттуда, начала новую жизнь на окраине Сеула, и вроде бы жизнь должна была забить ключом, но что Мин Юнги сделал? Закрылся в собственном мирке, отстранившись даже от собственных родителей, которые желали ему только лучшего. А ведь именно он был виновен в их переезде, позорном побеге из родных краёв. Он винил себя и будет жить с этим вечно. Он поклялся себе.         Но в тоже время Юнги думал, что если они могли бы помочь однажды друг другу, и тогда это бы не казалось сейчас таким противным. Тогда бы Юнги не чувствовал себя использованным рядом с Хосоком, которому сейчас нужна была помощь. Чон оказался тем самым ключом, который открыл бы дверь из его клетки, выпустил бы на волю, и Юнги смог бы вдохнуть свежего воздуха. Было решено, что он сделает это для Хоби, поможет ему, но если тот его попытается обмануть… Нет, об этом Юнги запретил себе думать, в конце концов, это всего лишь помощь и ничего не случится.         — Эй, гений завис, — Юнги моргнул, прежде чем его слуха коснулся бесячий смех его друга.       — Ещё одно слово, Чон Хосок, и я затяну узлы на твоей шее покрепче, — прошипел Юнги, усмехнувшись и заметив недобрый огонёк в глазах Хоби.