И если бы ты не вернулся назад, Кто бы пошёл вперёд? Аркадий и Борис Стругацкие «Полдень, XXII век»
На узкой площадке для настольного тенниса не играли студенты — на столе разложили широкий рулон ватмана, придерживаемого с трёх сторон тремя томами Мазовских «Средств производства и посредственного производства» и с четвёртой — Споком, и рисовали на нём, старательно и основательно, схемы приборов. В давно покинутом медотсеке корабля Джеймс отыскал медицинский сканер и явственно вознамерился употребить его для своих нужд. Получалось — претворимо в жизнь, но не без сдерживающих неизвестных. Скрипел грифелем ватман. От устройства ввода-вывода потянулась тонкая серая линия к серверу. — Потом нам нужна нейросеть, — карандаш щёлкнул и обломился на кончике, и линия на середине раздвоилась, — чёрт! Ладно, — Джеймс повёл её дальше едва ли дрогнувшей рукой, — в общем, нейросеть мы обучим сопоставлять полученные данные с образами и, может даже, словами. Для этого придётся кому-то пропотеть над просмотром котиков на ТыКейфе. Допустим, Сулу — он усидчивый. Главное — не переборщить с напряженностью и не вскипятить мозг. Поэтому следить за всем будет Боунз… Он подмахивал себе второй рукой, видимо, подкрепляя этим важность своих теорий и расчётов, и с лица его не сползала вечная улыбка. И тогда казалось, что с ним улыбалось всё небо тоже — словно оно откололось кусочками и осело у него в радужке. Но это была глупая, по-детски наивная сентиментальность, и с действительностью не имела ничего общего, а действительность описывалась необычайно и в крайней степени логично — и потому изящно. Несущественным было накопление меланоцитов в радужной оболочке, что и объясняло сформированный цвет, а особенности индивидуальных предпочтений и благоприятное отношение к личности — эстетически приемлемый эффект. — Составлением базы данных займёшься ты. Ничего? — Ничего, — не имел возражений Спок. Голос свой ему послышался сухим, как жар июльского неба, и он решил также не возражать и против раздвоенной на чертеже линии. Спустя девять дней, двадцать часов и две трети, в тридцати футах под землёй человек, вышедший из портала, оглядел встречающую его делегацию и удивлённо поднял брови. Это был Джеймс Кирк — повзрослевший и давно перешагнувший полувековой рубеж, и Джеймс Кирк, смахнув невидимые пылинки со своего камзола, расправил игриво плечи. — Ого, — в его голосе, в лице, в нём всём — плескалась улыбка. — Мистер Спок, потрудитесь пояснить, что это тут за сборище? У этого Кирка радужка содержала меланоциты в значительном количестве.***
Во время ионного шторма первой вышла из строя система позиционирования. — Капитан! — мичман Чехов нахмурился, вглядываясь в экран. — Расчёт траектории выхода из шторма не может быть произведён. Данные приборов не имеют никакого смысла! — Тогда проведём вручную. Справитесь, Сулу? Мужчина за штурвалом приподнял и опустил плечи, и стрельнул весёлым взглядом в сторону сидящего по его правую руку Чехова. — Обижаете, капитан. Из турболифта вылетел, весь в поту и пене, инженер Томпсон. Остановился у поручней, преодолевая неуместную сейчас робость и — взяв перерыв на вдох. — Капитан! Ядро искривления вышло из строя! Инженер Скотт прислал., — ещё не вполне восстановившееся дыхание сделало холостой ход. — Прислал коо… — остаток пропал в шуме выдоха: — рднрвть. На секунду все замолчали. На одну маленькую секунду команда на мостике замерла, огляделась, поймала взгляды друг друга — и вернулась к работе. Кирк кивнул. — Занимайте место, Томпсон. Связь наладили? — Никак нет, — откликнулась со своего места лейтенант Ухура. — Передатчики не могут пробиться сквозь магнитное поле шторма. Сенсоры смотрового экрана тоже работали с помехами. Электроизображение орбиты прыгало и шумело. — Критическое падение давления. Опасность разгерметизации, — заикаясь, сообщил Томпсон. — Мистер Спок? — капитан обернулся, и в который раз, по одним движениям бровей, острым зрачкам, самой позе — всему тому, как Кирк спрашивал, Спок безошибочно понял, чего от него хочет его капитан. — Планета класса «М». Лицо у Кирка было спокойное и сосредоточенное. Он прижал ко рту ладонь и долго молчал, взвешивая варианты. И опять, Споку не нужно было уточнять вслух, не нужно было искать его касания или мыслей в шумовом потоке, чтобы знать: он решал, стоит ли рисковать всем и вырываться из шторма, как говаривал доктор — на сломанных ногах, или — совершить прыжок веры. — Мистер Скотт, — сказал он наконец, зажав кнопку внутренней передачи. — готовьте импульсные двигатели. Спок, постарайтесь найти место для посадки. Коммуникатор плюнул — то ли согласием, то ли ругательством, и в аварийной ситуации Кирк не стал уточнять — только повторил «сейчас, мистер Скотт», и отключился. Двери турболифта снова с шипением разъехались, пропуская на мостик доктора Маккоя. — Что за тряска? У меня Эванс с Хэндорфом с кроватей падают! Он так пылал праведным гневом, этот маленький наполненный яростью человек, так стремительно наступал к капитанскому креслу, что охрана на мостике отступила от него в нерешительности. Кирк коротко рассмеялся. — Боунз, Вас не хватало! Сейчас будем объявлять посадку, — и его слова прокатились по мостику незримой волной, приносящей спокойствие. Он не был бесстрашный или легкомысленный — бесстрашные и легкомысленные отбраковываются из капитанства передовых флагманов в первые пару лет. У него был лучший корабль и лучшие умы Звёздного Флота, и неподъёмный багаж опыта, и он знал, что делал, а когда не знал — блефовал. Маккой высматривал эти скрытые следы притворства — он тоже хорошо его знал. Спок вернулся к сходящим с ума приборам. Они, в отличие от капитана, требовали его внимания. Изображение на экране побелело, взорвалось — они вошли в атмосферу и приступили к снижению. Энтерпрайз качало и трясло, и разрывалась перед глазами белая буря огня. В горле ощутилась неприятная тяжесть, подступила к корню языка — вулканцы всегда были уязвимы к ионным штормам. — Мощность щитов шестьдесят процентов, — сказал Чехов. Спок отправил предполагаемые референсные точки посадки — ему и Сулу, этот масштабный разброс в десятки километров — единственное, что он смог вытащить из барахлящих датчиков. Радиолокаторы вывело из строя штормом, и они никак не могли прийти в себя. При одном взгляде на данные у Сулу глаза полезли на лоб, и пришлось их ловить, а Чехов пробормотал слабо, «спасибо, мистер Спок», — хотя благодарить было не за что. Приземляться тоже придётся вслепую. Высотомер вертелся и щёлкал, и мостик мелко трясся и гудел — гироскопические стабилизаторы работали на пределе. Энтерпрайз не была рассчитана для спуска на поверхность планет. — Включаю импульсные двигатели через три, — затараторил из приёмника мистер Скотт, — две… одну. Палубу встряхнуло снова. От резкого сброса скорости корабль всколыхнуло, провалило в мимолётную воздушную яму — и понесло опять. Ощущение бесконечного падения сменилось напряжением перегрузки. Кирк упёрся локтями в кресло. — Всю энергию на передние щиты. Сулу, посадите нас на поверхность. На экране бушевала огненная буря горящей атмосферы. По потолку поползла зубастая трещина. С лица Ухуры сошла вся краска, она посерела до какой-то нездоровой, грязной зелени, и доктор, тоже скорее синий, чем белый, замер за капитанским креслом. У Чехова на лице играли желваки, и у Сулу ходила ходуном спина, а лейтенант Томпсон сжал до треска ручки кресла — с волос его по лбу и шее стекал холодный липкий пот. И лишь капитан оставался внешне спокойным — эта нерушимая опора экипажа — но было что-то неуловимое в том, как он сжимал челюсть, слегка сильнее, чем нужно. Все прикрепились страховочными ремнями к креслам. Экран перестал гореть и захватывал, ясно и чётко, яростно приближающуюся поверхность. Она ощетинилась рвущимися в небо, как копьями, елями, и от этого вида защекотало в затылке неясное чувство смутной тревоги, словно враждебности. Но чувство это было продиктовано лишь подскочившей от опасности концентрацией гормонов стресса и беспокойством перед неизвестностью, и Спок перестал думать над ним. Днище тарелки срезало верхушки, пообломало стволы, и корабль вошёл в зелёное море. Снова подпрыгнула комната, провалились в пустоту внутренние органы. Пол ушёл вбок, вверх, и вернулся на место. Энтерпрайз пропахала носом землю, зарылась в неё как хорёк — и остановилась. Тело последний раз повисло на ремнях и обмякло. — Мистер Спок, отчёт, — потребовал капитан. — Структурная целостность в пределах нормы, но вышли из строя двигатели, а с этим энергии у нас осталось на, — у Спока над головой заискрила проводка, — сто или около дней при поддержании одной только системы жизнеобеспечения. Деревянными пальцами Ухура вжимала кнопки до упора. Защёлкали переключатели консоли, загорались одна за другой малиновые лампочки. — Нижние палубы не отвечают. Налаживаю связь. Кирк наклонился вперёд. — Боунз… — но доктор уже кинулся к лестнице, едва отцепившись от кресла. Ухура продолжала крутить рычаги консоли связи. Лицо у неё заострилось, почти пропало в темноте аварийного освещения. — Капитан! — заговорил вдруг коммуникатор голосом главного инженера. — У нас тут, простите за мой шотландский, полный атас, — и со стороны Ухуры донёсся едва слышимый выдох. Томпсона рядом с ней потряхивало, и он мерно вдыхал и выдыхал, стараясь успокоится. За навигаторской консолью Чехов потирал разбитый локоть, и герой вечера — Сулу — слабо и рассеяно улыбался. Все были живы и разной степени пришибленности. У капитана мелко подрагивали — почему-то щёки, и он как мог скоро старался их успокоить. Рывком он поднялся, похлопал себя по груди и бёдрам, встряхнулся, как пёс, которого давно не спускали с цепи. — Ну что? — сказал, улыбаясь одними губами. — Давайте глянем, что приготовила нам эта планета.***
Человек, в котором всё кричало «да, это я, приглядись — разве не узнаёшь?» потребовал ответа, и голос у него был — звучный и мягкий, наполненный сдержанной силой, так что Спок даже спутал сперва — ну никак приказывают ему. Это был человек, привыкший командовать, зная, что его словам подчинятся — тем, кем их Джеймс ещё не стал, но к чему шагал — шагами семимильными. А потом выступил вперёд мистер Спок — старик Спок, и разрушил это неудобное чувство суперпозиции — жамевю, в котором что-то было не так, дежавю, в котором не так было всё. — Эти молодые люди, неким неведомым образом — мы, — сухо сказал он и добавил, через микропаузу, в которую уместился бы слон: — Капитан. Джеймс Кирк просветлел. — Ага! Ага, — от его живого тона отмерла, рассыпалась неловкая тишина ожидания, и за спиной кто-то завозился, зашуршал, пополз шепотками по воздуху. «Не ну ты прикинь, там реально был человек в…» — начал тихонько Скотти и вдруг, вспомнив о чём-то, замолчал. — Гравити Фоллз опять шалит? — внимательный, хитрый взгляд Кирка скользил по каждому из присутствующих, и он бормотал себе под нос, делая мысленно пометки: — Так, тебя узнал, ну а ты… да, конечно, и лейтенант, как всегда, великолепна, — и вдруг встрепенулся весь, подскочил и сжал большими своими руками плечи доктора. — Ого, Боунз! Тебе идёт. Откуда такие мышцы? Ещё не вполне отошедший Маккой проговорил, потрясенно и послушно: — Виндсёрфинг, — и, будто осознав: — Постойте. Вы в курсе, что я вас впервые вижу? — О! — Кирк проигнорировал этот выпад. Теперь он обратил внимание на Спока, и от внимания его что-то сжалось под диафрагмой. — Потрясающее сходство! Что с твоими ушами, парень? — Несчастный случай? Цепкие пальцы потянулись к ушам — следовало ожидать — и, уходя от прикосновения, Спок попытался воззвать к здравомыслию, которое должно было оставаться у Джеймса Кирка — должно же? — Мистер, я попрошу… — Не трогайте, пожалуйста, молодого человека, — закончил его старший товарищ. — Десенсибилизации ещё только предстоит развиться. Обзор загородила чужая спина, и Спока отстранили — мягко, но уверенно. Перед Джеймсом Кирком одним коротким, слитным шагом встал Джеймс Кирк. — Вы… я… — обычное его красноречие испарилось, пропало, выбилось из него экзистенциальным потрясением, и он смазано выдавил: — здрасьте. — Джим! — воскликнул радостно тот — другой. — Какой же ты… Вы, — он поперхнулся вдохом, — молодой. Да, какие вы все… Я был таким же в юности, Спок? — неясно было, что он вкладывал в это «таким», но мистер Спок, кажется, понял. Он повёл плечами, распрямляясь, сбрасывая с себя какую-то рассеянную расслабленность и ответил: — Не могу знать. В нашу первую встречу Вы были старше, — и в его загадочном ответе тоже был какой-то невидимый глазу слой. От улыбки расползлись по лицу Кирка тонкие трещинки веселья. — Столько лет, и ты не изменился, старый друг. Что-то тянущее, зовущее было в том, как они перебрасывались фразами, как встречались их взгляды, и как взглядам встречаться не было нужды. Горящий портал выхватывал фигуры, осветил лица контурным светом, и в этих фигурах, этих лицах отразились усталость — и уязвимость. — Столько лет, — повторил Кирк горько. — Я думал, что умру в одиночестве. — Капитан. Ни минуты за прошедшие годы вы не были в одиночестве. — Часть души моей, всегда живущая отдельно. Да, помню, — искорки веселья заиграли в его тёмных глазах, и он добавил: — И при том ты продолжаешь обращаться ко мне так, будто мы до сих пор при исполнении. — Пятьдесят семь лет, — сухой, как жар июльского неба, голос треснул, будто старая пластинка, — три месяца, двадцать один день, пятнадцать часов и четыре минуты я искал способ вернуть тебя, Джим. Позади послышались шаги. Тихо и мимолётно приобнял подошедшего Чехова Сулу. Портал, израсходовав топливо, трескнул последний раз и потух. Подвал провалился во мрак. — Ёкарный бабай, — вздохнул доктор Маккой. Никто не сдвинулся с места. В глухой, звенящей тишине твёрдый и тихий голос Кирка прокатился по помещению и эхом отразился от стен: — И вот я здесь. И раз уж мы заговорили об одиночестве! Новые лица — это всегда радостно, но где наша команда? Всё вокруг совсем омертвело, и силуэты, вылепляемые из темноты привыкающим зрением, казались застывшими и пустыми. «Ох», — вырвалось у Ухуры, и она боязно прикрыла ладонью рот. Кто-то шмыгнул носом — сконфуженный Скотти пробормотал: «извините». Старик молчал, склонив голову, закованный печалью в камень. Слабо, болезненно дёрнулась его шея, когда он сказал: — Они мертвы, Джим.***
Весь командный состав собрался в гостиной Хижины, этого временного убежища, барака, выросшего в дом. Весь — из тех, кто остался. Для Нексуса разобрали отсек варп-ядра, опустошили топливные баки, перенесли половину транспортаторной — лишили Энтерпрайз самой её сути, и она осталась, покинутая и потерянная, захоронена под толщей земли. Она — и Спок — являли теперь собой теперь единое целое. Корабль без двигателя. Капитан без корабля. Проект «Нексус» начался как надежда на возвращение, а вместо того унёс жизнь инженера Скотта и лишил Энтерпрайз капитана. Тела его так и не обнаружили, и это могло означать одно из двух: полная аннигиляция либо… либо портал всё же сработал. — Очевидно, что мы здесь застряли, — доктор был бледный и осунувшийся, и на костяшках у него блестели неаккуратные бордовые росчерки. — Посреди нигде. Посреди никогда. В тот тёплый вечер после взрыва портала они остались вдвоём в узкой комнатке под крышей. Скрипели за окном деревья, шумела этажом ниже растерянная команда, и доктор Маккой ещё не был бледен до серости, а просто — непривычно тих. Спок направился к двери — ему необходимо было выступить перед собравшимися у входа членами экипажа, но доктор ухватился за его рукав. — Это может подождать. — Ваше заявление ошибочно, — ткань выскользнула легко, стоило лишь едва потянуть на себя руку. — «Это» подождать не может. После провала проекта «Нексус», Спок, как старший помощник, вступил в обязанности командира. На лице Сулу застыла натянутая, гипсовая ухмылка. — Технически, это не так. Мы на Земле, в северном полушарии, в землях штата Орегон. — И «когда» мы знаем тоже, — потухшие глаза Чехова равнодушно смотрели в никуда. — Конец пятидесятых, двадцатый век. Доктор ничего им не ответил — отвечать им было нечего. Молчала и лейтенант Ухура, несильно сжимая в пальцах лёгкий плед. Который день она пыталась отослать на Вулкан — уже открывший варп-технологию — сигнал бедствия, и снова и вновь терпела неудачу. На согнутых, сломленных спинах команды расправляло шею смирение. Пустоту, что оставил после себя Нексус, было ничем не заполнить. — Ввиду ограниченности ресурсов, предлагается выбрать одну из двух первоочередных задач: модификация радиомаяка или попытка отладки проекта «Нексус» для вызволения… — Джим мёртв, Спок, — отрезал Леонард. — Хватит. Спок оглядел их опять, втройне молчаливого Сулу, поникшего Чехова, Ухуру с ввалившимися щеками, Леонарда, измерявшего шагами комнату — таких поглощённых скорбью и горем, и оценил, измерил собственное, что покоилось внутри него, но — от него отдельно. Он подивился, в который раз, как люди могут позволить чувствам себя захватить, и отгородился от того, что так хотело наружу. Пустоту внутри ни под каким предлогом нельзя было выпускать — даже если за это приходилось сражаться с самим собой. Всё встало, конечно, со временем на место — оно всегда встаёт, и люди, самые пластичные существа в большой вселенной, привыкли, смирились со случившейся потерей. По Хижине снова поползли разговоры, гул обсуждений. Вечерами Чехов и Сулу спорили наперебой о возможностях невозможного города, об источниках аномалий, и слушать их было радостно, и Спок сам вступал в обсуждения, пока доктор не появлялся на пороге кухни и не гнал всех высыпать здоровый восьмичасовой сон. То и дело напевала себе под нос Ухура, сидя над загадочными знаками из пещеры под водопадом, а в другие, дни дождливые и метелистые вслушивалась в громкий грохот ветра. Команда приносила образцы, составляла отчёты и работы для научного подразделения хватало с лихвой, и каждый был полон энергии и каких-то воодушевлённых, зовущих мечтаний. Закономерностей в потерях личного состава они сперва даже не заметили. Оказалось, затерянный в глуши город мог дать фору любой неизведанной планете. Он не был ни дружелюбным, ни, как полагал доктор — кровожадным и враждебным, он просто был, существовал по своим законам, и согласно своим законам, проводил дезинфекцию. Городу не было дела, что смелые межпланетники стремились его укротить, они для него были — патогенными организмами, которые нужно уничтожить. И у каждого в команде была своя голова на плечах, и сердце в груди, горящее жаждой познания — это были люди, это были больше чем люди, были это — работники науки. Спок просто не мог заставить их отступить — он тоже был работником науки. Если бы только Джим был здесь. Но он был — где-то, отделённый от мира обвалившимся порталом, неспособный вернуться домой. Годы летели, и пустела Хижина, покинутая людьми — коллегами, добрыми друзьями. Она пустела, и ширилось маленькое кладбище в сердце леса — нелогичное сентиментальное предприятие, заложенное в далёком пятьдесят девятом осиротевшей командой. Белой летней ночью где-то вблизи озера сгинул Леонард, и Чехов отправился его искать — и тоже исчез. Слёг от неизвестной болезни и ушёл из жизни бесстрашный Сулу. Последней покинула Хижину Ухура, сжала напоследок в своей горячей ладони холодные, жёсткие пальцы и попросила отпустить эту могилу в центре дома. Она обосновалась в городе, и с её уходом навалилось это зудящее чувство несоответствия: слишком большой дом для одного не-человека. Молчаливый бродил он по хижине, спускался на первый этаж, поднимался на чердак, и пролёты давили на плечи тоннами воздуха. Пришли восьмидесятые, и кладбище расширилось в последний раз. Город отторгал Спока, как неприжившийся имплантат, покусывал то и дело, проверяя на прочность. Люди — горожане и туристы — подбирались, наступали ближе, всё хотели — раскрыть тайны загадочного хозяина загадочной хижины. Над незаменимым для душевного равновесия и способности логически мыслить уединением пришлось поработать — тогда из обломков был сооружён псионный резонатор. Сперва он работал на усиление его, Спока, телепатической энергии, и лишь затем, когда удалось выделить и записать отдельные эмоциональные слепки — транслировал их. Спок не умел обращать смерть в шанс побороться за жизнь и превратился в отшельника, в диковинку, в ловушку для туриста. А затем случилось невероятное — в Гравити Фоллз начала возвращаться его команда. Увидеть Леонарда снова было — ошеломляюще радостно. Он был такой же — и совершенно другой, и в движениях его лица, в резковатых, немного дёрганных жестах и в глубине зелёных, как лес, глаз скрывался и смотрел на Спока старый, навсегда мёртвый друг. Эмоции захлестнули, потопили в глубине, и Спок едва осознавал, что нёс. Он ушёл, сбежал из кабинета, и весь путь до Хижины успокаивал глупое сердце. Если вернулись Чехов и Леонард — значит где-то обоснуется — если ещё не обосновался — мистер Скотт, и с его знаниями можно будет воссоздать Нексус. Потому что если ещё был хоть крошечный, невозможный шанс, что Джима ещё можно спасти, значит — это необходимо сделать.***
После спёртого воздуха и темноты подвала гостиная звучала открыто и радушно. Вторженцы расползлись по углам, всё ещё подавленные тяжестью — не осознания, но необходимости сообщить жестокую новость человеку, только вернувшемуся домой. Кирк уселся в кресло. Минуту назад воодушевлённый и яркий, теперь он казался бесцветным и разбитым. — Шестьдесят лет! А мне показалось — в два раза меньше. Неудивительно, что они… — он замолчал, поглаживая пальцами выступающий на шею из-за ворота шрам. — Темпоральные сдвиги возможны в областях сверхмассивных аномалий, — отозвался мистер Спок. Он тоже был измождённый и пожелтевший. Ухура вращала страшно глазами, показывая на выход. Это был разговор не для чужих, это был разговор — не о чужих, это была — вся память, что осталась у двух одиноких, только что нашедших друг друга людей, и остальным здесь было нечего делать. Спок первым направился к выходу. — Мы, — Джеймс нагнал его на заплетающихся ногах, — мы вас оставим тогда. Ладно? — он встрепенулся у самой двери. — Но вы двое ещё должны нам объяснения, хорошо? Старики уставились на них в удивлении — словно только что вспомнили о существовании целой толпы в их доме, и Кирк улыбнулся им, и Спок сдержанно кивнул. — За то, что позволили завершить эксперимент, примите мою благодарность. Живите долго и процветайте, — он сложил пальцы в особом жесте, и что-то отозвалось в Споке на этот жест, всколыхнуло — острым и неизведанным, как встреча с хорошим знакомым из детства: ты его уже и не помнишь, словно его и не было никогда, но скрытые резервы памяти, эти старые ячейки, тянут к нему невидимыми крючками общего прошлого. Звякнул сломанный язычок замка на двери, но чувства вины не принёс: этот акт взлома был продиктован обстоятельствами, а значит — целесообразным. Что-то подсказывало Споку, что хозяин его в этом поймёт. На крыльце оскалился сытой улыбкой Маккой. — Чего язык проглотил, Джимбо? Обычно он у тебя без костей. Донёсся в спину короткий звучный хохот, жутковатый в своей знакомой чуждости: — Спок, я хочу оставить его себе. — Вы не можете «оставить себе» другого человека, капитан. Доктор Маккой не ручное животное. Язычок замка стукнул во второй раз — и заглушил их тихий разговор. — Все в порядке, — сказал Джеймс. — Я в порядке. Доктор Маккой снова улыбнулся, сжал его плечо. — Попизди мне тут, — и вышло это у него так легко и дружелюбно, что Джеймс тоже улыбнулся, слегка тоскливо, тонко сжатой линией губ. Лес звучал пересвистом птиц и шорохами травы, возрождающийся, приходящий в себя после встряски, и сквозь плотно сдвинутые плечи сосен пробивалось сверху жаркое полуденное солнце. Скотти тряхнул Кинсера за плечи — мотнулась на маленькой шее лопастная голова — и зашипел: — Какого хрена ты там забыл? Чёрные бездны глаз смотрели на него с упрямым равнодушием — так смотрят те, кто уверен в своей правоте. — Нексус. Чинил. Ухура сжала пальцами локти, и Сулу безмолвно топтался на месте, и Павел Чехов отвёл взгляд. В молчаливом вызове маленького человечка сквозило внимательное ожидание. Спок произнёс: — Не будьте к нему строги, мистер Скотт. Полагаю, мистер Спок не располагал нужными для приведения машины в рабочее состояние умениями, а после происшествия на кладбище выбор помощников у него остался невелик. Кинсер обернулся. Шея у него двигалась почти отдельно от остального тела, будто на шарнирах. — Я всё ещё здесь, — сказал он и стряхнул с себя чужие руки. — Кинсер, мы не хотели, — вышла вперёд Ухура, да не договорила — решимость её разбилась об острый взгляд. Кинсер довернул за головой остальное тело и закосолапил прочь, в лес. Скотти разогнулся — скрипнуло плохо смазанное колено — спрятал лицо. «Как ни глянь, это свинство», — буркнул он и полез заводить пикап.***
У входа на турбазу Ухура мягко ухватила Джеймса за лицо — растянула кожей губы в улыбку, и его удивительные глаза поймали в плен лучи солнца. — Вот видишь: мы так боялись полудня, а он пришёл — и всё оказалось по-другому, — и он тоже положил пальцы ей на скулы, зеркаля эту странную улыбку. Они так и стояли, с натянутыми подушечками пальцев уголками губ, и мимо них проходили стайки студентов, переговариваясь о случившемся, строя теории, и никто из них не знал, что там, глубоко в лесу один хороший человек, наконец, вернулся домой, а второй хороший человек перестал быть несчастен, и Джеймс сказал, «спасибо, солнце», и ухватил тонкие запястья, прикоснулся легчайше губами к костяшкам, и только тогда Нийота отступила от него. Что-то вспыхнуло на миг, в самом нутре, неуловимым тёмным огнём, разлилось тонким слоем по коже — и погасло. Доктор махнул на них рукой и ушёл в больницу — его там ожидали пострадавшие и персонал, а Сулу и Чехов побежали за ним — они почему-то были уверены, что найдут в той стороне льва Льва. Механик Скотт уехал в город один. Он был мрачен и тих, и пикап его ещё долго тарахтел вдалеке. Солнце катилось по небу, его грозный жар слепил глаза, и Спок их прикрыл на секунду. Под веками рассыпались ковром желтоватые цветы. — Он совсем на меня не похож, — Джеймс подошёл тихо, пылающим теплом тела. — На фотографии было не разглядеть, но вживую! И он сказал, что Боунз тоже другой. Может такое быть, чтобы будущий ты не походил — на тебя? Нийота тоже ушла, упорхнула, как птичка, оставив их вдвоём. Было тепло и солнечно, и идти никуда не требовалось — да и не хотелось. — Теоретически. Если вмешательство во временную линию произошло до твоего рождения. — А! — Джеймс щёлкнул пальцами. — Путешествие создало альтернативную реальность, в которой всё пошло не так. Кисло. Жар перекинулся на Спока. Вспыхнули шея и скулы, и за ними потянулось тепло к ушам. Запылали — даже ресницы, и Спок открыл глаза. Лицо напротив медленно обретало краски. В нём была — какая-то трогательная уязвимость, мелькнула в монохроме, чтобы тут же исчезнуть, спрятаться в цвете. Взгляд мистера Спока отбрасывал длинную тень. Капитан звездолёта Джеймс Кирк отбрасывал длинную тень. — Считаю особо важным упомянуть, что ты представляешься мне более чем удовлетворительным партнёром по научной работе. Неуловимая хрупкость растворилась, пропала в трещинках улыбающихся глаз, в довольной усмешке — как не бывало. Может, Споку просто показалось. Может, эта тоска по неслучившейся возможности была всего лишь обманом стопроцентного зрения. Джеймс открыл рот — и сказал вовсе неожиданное: — Наши сегодня должны были устраивать танцы. Придёшь? Солнце катилось к вечеру, как лето клонилось к августу, и самый невозможный на планете человек опять не вписывался ни в одну прогностическую модель. Что было очевидно неверно, потому что он всё же существовал. И вместе с восхищением какое-то недостойное, жалкое злорадство прокатилось по позвоночнику: приглашали Спока — не Нийоту, — и вслед за ним пришло логичное: «и что? Нийота и так приглашена». Нийота была частью этого студенческого общества, а Спок — нет, да никогда и не стремился, даже когда сам был студентом, и даже особенно — когда был студентом. И она так замечательно танцует. — Ты, э-э-э, зеленеешь, — от этого заботливого участия кожа запылала с новой силой. — Тебе плохо? Тошнит? — Джеймс вдруг округлил глаза в нарочито притворном испуге и заявил: — Погоди, я понял — ты становишься Глыбой! Вот почему ты такой сильный. Спок не знал, как на это отреагировать: никакой глыбой, с уровнем значимости в одну сотую, он не становился, — как бы порой не хотелось обратного. — Боюсь, твоя гипотеза ошибочна, Джеймс. Способности обращаться в камень у меня нет. Джеймс прыснул. — Глыба — это не камень. Это такой огромный зелёный учёный, и он… — он махнул рукой и опять, по-доброму усмехнулся, — а, забей. И Спок снова не знал, что на это ответить — не потому что не мог найти слов, а потому что не знал, кто такое Глыба. — Ну так? — Я не умею, — сознался Спок наконец. — Танцевать. Джеймс расцвёл. — Так это и отлично! Так даже интересней.***
Музыка шумела в четыре четверти, и колонки сияли множеством цветов, выплёвывая звуки. Зал Мужицкого клуба шумел, топтал танцпол подошвами туфель. Студенты кружились, пьяно и живо, под бойкие звуки свинга — это было торжество жизни и беззаботности. Юный Павел крутился у стола с напитками, всё не решаясь схватить стакан. — Спок! — крикнул он, перекрывая музыку. — Мы думали, ты не придёшь! — Джеймс меня пригласил, — ответил Спок и тут же пожалел. Надо было сказать иначе, надо было «меня пригласили», — а так прозвучало, будто за вежливостью предложения было — что-то ещё. Павел хихикнул. Из-под стола высунулся пятнистый кошачий хвост. К двоим на танцполе особенно прикипал взгляд — так они кружили друг друга. Летела воздушная ткань юбки, и конечности их были словно без костей — руки сцепились в замок и полетели врозь, и сверкали ноги, раскидывались в стороны. Хикару Сулу в широких брюках на подтяжках и свободной рубашке и Нийота в его руках казались молодыми богами, спустившимися на праздник. Холодный лиловый свет оседал на их коже и вспыхивал сотней оттенков красного, и щёки их горели румянцем. — Ты пришёл! — грянул над ухом громче любой музыки Джеймс. Он подобрался незаметно и принёс за собой в тесноту клуба бескрайный простор сходящего с гор леса, ворвался в духоту свежим ветерком, как он делал всегда — и как врывался в чужие жизни, и переворачивал их навсегда. — Давай, Спок! — смеялся он. — Время неудачников. Взорвём танцпол! Он протянул руку, и в этой руке был он весь — человек из тысячи эмоций, наполненный до краёв и открытый нараспашку, и из-за распахнутых пол его души утекали эти эмоции вовне и заражали собою мир. Касание его, ещё даже не случившееся было так ново и трепетно: Джим Кирк и раньше дотрагивался, как играл в пятнашки — резко и быстро, оставляя мимолётный след прикосновения на ткани. Ладонью по плечу, спине, пальцами в сгибе локтя, но никогда — кожа к коже. Где-то внутри, за клеткой из рёбер сидел зверь, дожидался своего часа — выскочить, накрыть, поглотить — присвоить. Он подбирался к прыжку канатами мышц, ждал того единственного момента слабины, когда пойдёт первая трещина по кости жертвы, и она подогнётся под своим весом — и в эту самую секунду её можно будет забрать. Гремел свинг, рассыпались осколками свет и смех, и в опущенных по швам руках был он весь — крепость, выстроенная, чтобы выдержать любую осаду, и сердце со зверем внутри. Идти против самого себя — нелогично. Спок поднял ладонь и коснулся протянутой руки.